сторону, за спину Мюллеру, чтоб не видно было, как выдерну капитанскую волыну.
Пять шагов. Пуля ударит его чуть выше локтя. Надеюсь — выронит ствол. Или… Посмотрим.
Стреляю под правой рукой подельника. Фашист нервно дергается, сбивая мне прицел. Твою ж налево…
Пуля пробивает гимнастерку под орденом Красного Знамени. Чувырин опускает ствол и изумленно глядит вниз, на яркое пятно. Объемная туша растекается по мостовой.
— Вышак… — я хватаю подельника за косоворотку и трясу как грушу. — Под вышак меня подвел, Фашист!
Он цепляется за мои руки.
— Успокойтесь, Тео! Мы уедем туда, где казнь большевика считается доблестью.
— Пшел на…
Пытаюсь сбросить его, но тщетно. Знает же, что пропадет без меня, хромой, избитый, с легавыми на хвосте. А вспомнит ли потом, кто его вытащил, — вопрос.
«Роллс-ройс» выкатился из Ганновера, блистая хромированной решеткой радиатора с изящной фигуркой богини экстаза. Дорогое авто понеслось в Берлин.
— В современной Германии есть некое очарование первобытной дикости, не так ли, дядя? — Элен проводила глазами марширующую колонну молодых мужчин в одинаковых светло-коричневых рубашках, черных бриджах и высоких сапогах.
— Именно первобытной, дорогая. Мировая война и муки после Версаля сорвали с германской нации тонкий слой цивилизованности. Теперь они варвары, гунны. Чем они гордились раньше? Поэзией, философией, техникой. А сейчас?
— Золотыми медалями на Берлинской олимпиаде.
— Именно. Мускулы важнее мозгов.
— Но вы предпочитаете вести дела именно с ними.
Сэр Чарльз Колдхэм элегантно управлял лимузином, восседая справа от пассажирки на водительском кресле. Он, живший в Германии десятый год, не желал хоть в какой-то мере сливаться с аборигенами, оставаясь типичным британским джентльменом. В своем, естественно, понимании. С правым рулем ездить по континенту неудобно, но Колдхэм ни за что не променял бы английское авто на «майбах», «мерседес», «хорх», «опель» или тем более на обещанный народу «фольксваген».
В его аристократическом лице неуловимо проглядывало нечто, унаследованное от английских флибустьеров Карибского моря. Когда владелец «ройса» иронически улыбался в жесткие усы, меж тонкими губами была видна полоска неровных, но очень крепких зубов. Кажется, ими только выдергивать пробку из бутыли с ромом, отмечая успех абордажа!
— Такова британская традиция — собирать богатый улов в бедных странах. Хотя нынешний Рейх выбирается из нищеты. Не без моей помощи. Боюсь, поэтому скоро утратит былую привлекательность. Ограничения в торговле практически уже не действуют, стало быть, мои деликатные услуги «Рейнметаллу» не особо ценны.
— Наверно, все это важно для бизнеса. И скучно. Вы не замечаете, дядя, сколько здесь поэзии. Их увлечение древними богами, причудливо смешанное с христианством, легло на прусский романтизм. Шиллер, Фейербах и Вагнер — какая гремучая смесь! К тому же их промышленность не изгадила природу, как в Англии. Берлин не знает смога, Рейн куда чище, чем Темза. Или я недостаточно патриотична?
— Прозрачность речной воды, милая Элен, не зависит от патриотизма или политических пристрастий. Германия намного просторнее нашего острова, даже с утратой части земель после войны. Британия владеет колониями, но метрополия никогда не станет больше. Гитлер же мечтает именно об увеличении метрополии, своего «тысячелетнего» Рейха. За счет соседних европейских стран, разумеется.
Племянницу разговоры о политике утомляли на второй-третьей фразе.
— Надеюсь, дядюшка, в этот раз европейские правительства не доиграются до войны. Я хочу посетить Мюнхен, Вену, Кенигсберг, увидеть рассвет над Одером и закат над Балтикой. Боюсь, под взрывами снарядов я не смогу составить верное впечатление.
И главное — правильно отразить на холсте. Объемистый багажник «ройса» был доверху наполнен красками, кистями, станками, мольбертами и прочим художественным инвентарем. Кроме того, задние рессоры несли на себе тяжесть фотографических камер: от маленьких, формата «Лейки», до профессиональных аппаратов на треноге. Элен не чуждалась современной техники: это тоже в английских традициях.
Она освоила манеру делать множество снимков пейзажа, особенно в ненастную погоду, на островах преобладающую, и затем создавать живописное полотно близ уютного тепла камина, полагаясь на фото и память. Художница отнюдь не старалась точно передать натуру. Порой так лучше, неизбежные природные диспропорции не нарушают композицию. Пейзажи Элен, где присутствовали увиденные лишь ее воображением скалы и группы деревьев, дважды выставлялись в Лондоне и неплохо продавались, хоть семья не страдала безденежьем даже в разгар кризиса.
Ей исполнилось двадцать два. Возраст, когда воспылала, перегорела и рухнула первая любовь, погребенная под разочарованием. Когда распирает множество желаний ездить, узнавать, впечатляться. Хлопать в ладоши и прыгать от восторга, разрушая европейский стереотип о чопорных английских леди.
Родители настаивали — пришло время создать семью. И благопристойная девушка, наследница десятка поколений британской знати, вдруг обнаружила, что приятные молодые люди, сплошь с образованием Кембриджа и Оксфорда, воспитанные в лучших традициях, невыносимо скучны. Английский юмор молодых джентльменов нагоняет тоску хуже дядиных пассажей о политике.
Ей не понравился Нью-Йорк, бывшая колония с амбициями утереть нос метрополии. Американцы, шумные и претенциозные, показались ковбоями, по недоразумению нацепившими котелок взамен широкополой шляпы коровьего пастуха. Трость вместо кольта в руке не превращает деревенщину в джентльмена.
Неожиданный след в душе сохранился от «Гинденбурга». Исполинский дирижабль, словно вызов стихии и земному притяжению, перенес через океан немыслимо быстро, за каких-то три дня. Изысканно любезные офицеры корабля, железная дисциплина, образцовый порядок — все говорило в пользу новой Германии.
С аристократическим пренебрежением к правилам, ибо они для плебса, Элен попыталась закурить на борту в первый же час после старта. Офицер непреклонно велел потушить сигариллу. Он не грубил, на чистом английском объяснил, что огонь может воспламенить водород, и экипаж в первую очередь заботится о безопасности самой пассажирки. Потом проводил в специальную курительную камеру. Элен не пыталась возмущаться: немцы тоже курили исключительно в этой камере. Ордунг, то есть порядок, един для всех.
Даже газетные публикации о кошмарной гибели дирижабля не умерили ее восхищения. Немцы бросили смелый вызов, одно это достойно уважения. Соотечественники тихо злословили в гостиных за партией в бридж.
В Германии обитает множество наследников древних аристократических фамилий. Военная катастрофа и послевоенные трудности позволили выжить только самым стойким, в полном соответствии с учением сэра Дарвина. Однако, вопреки учению, естественный отбор не коснулся женской части нации. По мнению Элен, да и многих ее знакомых, немки сплошь мужиковаты, крупны, угловаты. Словом, в основной своей массе на удивление лишены привлекательных черт.
Хрупкая блондинка с бесконечно ясными зелено-голубыми глазами, аккуратно вздернутым носиком, трогательными двумя родинками у уголка губ, получила очень неплохие шансы. Германия возрождается, и успешно делающие карьеру хищные самцы выглядят удачными кандидатами. По крайней мере, издали. Девушка твердо вознамерилась узнать истинных арийцев вблизи. Родители единогласно высказались против. Германский вояж приобрел черты сладкого запретного плода, после чего ее соседство в кожаном сиденье «роллс-ройса» с
