Ольга красненькой букашкой маячила в кухонном окне.
«Карантин, мать твою!» — мрачно усмехнулся Морган.
Фрагмент 17
МОСКВА. К СЕВЕРО-ВОСТОКУ ОТ МИНИСТЕРСТВА ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ
Следующая встреча Марка Модиндева с подполковником Корневым состоялась на Арбате, в китайском ресторанчике — через трое суток после «прецедента».
— Ты всегда любил экзотику, — многозначительно заметил Корнев.
— Это она меня всегда любила, — поправил Морган.
Корнев согласился:
— Ты в последние годы, видно, забыл о ней, а женщинам это очень не нравится. Они мстительны и могут напомнить о себе в самый неподходящий момент… и самым коварным способом.
— Ладно, Бальзак. Давай по делу, — против своей воли вдруг стал напрягаться Морган.
— Ситуация довольно забавная, — начал с резюме Корнев, цепляя вилкой маленькое осьминожье щупальце. — Я посоветовался со своими. Начал прямо с обычного рапорта, дело пошло, по голове пока никто не получил. Никакого Павшина мы у себя не нашли. Где больных держат, ты уже сам знаешь. А кто держит и что делает, пока неясно. Вроде акцию проводит ГРУ, оттуда мы получили информацию по какому-то «выбросу биологического материала»… узнали не больше того, что ты тогда на мосту сам узнал, когда за «дикими горцами» гонялся. Получается, что вроде все свои и вроде все на виду, а не подкопаешься… Вчера вдруг ПГУ очень заинтересовалось, попросило сведений у нас. Брянова хватились, а он за бугром. Стали искать… Знаешь, как нашли? Он пользовался кредитной карточкой «VISA». Думаешь где?
— Ну, если кредитной карточкой, то как пить дать в психушке, — уверенно предположил Морган.
— Угадал наполовину. В Стамбуле.
Фрагмент 18
СТАМБУЛ. В РАДИУСЕ 3 КМ ОТ ХРАМА АЙЯ-СОФИЯ
Попав на Восток, Брянов двигался теперь по улице в западном направлении и видел золотое полотно заката, а на фоне полотна — угольно-черные шпили минаретов, обступавшие храм с уплощенным куполом, древнюю христианскую святыню Константинополя, Святую Премудрость. Что-то непоколебимо воинственное находил Брянов в этом чужом вечернем пейзаже, напоминавшем ему о последних днях мира. Черные шпили представлялись ему стратегическими ядерными ракетами, страшной своей силой охраняющими храм. «Мегатонн пятьдесят, не меньше», — благоговейно сложил Брянов мощь всех шпилей, не в силах отделаться от технократических впечатлений.
Такая чушь не могла прийти в голову Паулю Риттеру. Зная это, Брянов был рад.
Паулю Риттеру так и не удалось побывать в Стамбуле. Брянов не сомневался, что тот мечтал здесь побывать, и был рад тому, что он теперь как бы восполнял упущенное. Он мог наконец сам кое-чем поделиться с человеком, охватившим когда-то своей памятью большую часть мирового простора и — теперь уже немалую часть его, бряновского, душевного пространства. Здесь Брянов ощущал земную плоть под ногами, ощущал живую плотность своих впечатлений и мыслей — и радовался…
Не то происходило с ним в прекрасной для всех Венеции.
Впервые вырвавшись за пределы той пяди исконно русской земли, что и составляла, в сущности, всю его память, он стремился в Венецию, наперекор мрачному плану ожидая встретить только удивительное волшебство. Волшебством делился с ним Пауль Риттер. И волшебство нашел Брянов, но оно оказалось чужим и призрачным, и сам он оказался в этом сказочном городе единственным человеком, страдавшим оттого, что весь мир вокруг него ни единой песчинкой, ни единым солнечным бликом не может принадлежать ему, поскольку уже целиком стал самой сокровенной частной собственностью кого-то другого…
Теперь он шел по еще более чужим берегам, турецким, и наконец без боязни начинал вспоминать Венецию, пробуя не жалеть о том, что всю ее придется забыть, и теперь убеждал себя: свое должно быть только своим, не каким-то телевизионным…
Было интересно, что по этому поводу мог бы сказать всемогущий Пауль Риттер.
Когда-то он, Пауль Риттер, наверно, замер там, на привокзальной набережной, перед великолепными, сияющими на солнце декорациями, которые парили по другую сторону Большого канала Венеции, парили суетой катеров, лодок, гондол, отражались и рассыпались белыми бликами по зеленовато-голубой глади.
И Александр Брянов через шесть десятков лет замер там же, против округлых гипсовых очертаний церкви Святого Симеона и кремовых, как на торте, узоров палаццо Фоскари Контарини, легко растекавшихся, как и тогда, по зеленовато-голубой, мутной глади.
Но Александр Брянов, оставаясь несколько минут на том месте, увидел гораздо больше. В его памяти вдруг разверзлась безвоздушная пустота, и та картина, которую он увидел перед собой — Канал, палаццо, церковь, белоснежный мостик, — оказалась лишь «поверхностным натяжением» на этой пустоте. А потом под «поверхностным натяжением» вдруг замелькали картины, будто оттуда, из пустоты, вихрем бросило в лицо Брянову ворох открыток с видами волшебного города… Улочки, дворики, мостики, фонари, столики на набережных, светящиеся витрины, россыпи и горы масок. И всюду — Элиза, ее улыбка, ее золотистые волосы. И — отблески чужой ностальгии.
И когда ворох открыток пролетел сквозь него, Брянов вспомнил обыкновенную ночную темноту, контур окна с дальним огоньком и — огоньком вблизи, папироской в тонких пальцах Элизы. И в довершение — отблеск рассвета на никелированном шаре и продолговатую паутинку ее чулок.
— Вам нужна помощь, синьор? Вам нехорошо?
Брянов понял, что у него закружилась голова.
— Спасибо. Все в порядке.
Он внимательно посмотрел на случайного альтруиста: высокий, крепкий, в строгом костюме, неярком галстуке. Вдруг всплыло в голове: «Данте». Почему в кавычках?..
Ну конечно, так называлась гостиница, в которой они тогда остановились. Они… Почти втроем. Брянов кое-как усмехнулся. Он достал из нагрудного кармана маленький проспект, уточнил для уверенности: «Гориция». Теперь ему полагалось остановиться в гостинице «Гориция», неподалеку от площади Сан-Марко. Если бы другие «они», те, которые направляли его шаги в настоящем, знали все о гостинице «Данте», то, надо полагать, воспользовались бы ею как «ключом-индуктором»… Каждый в этой жутковатой игре знал только часть лабиринта. Тот, кто получит полный план, станет властелином мира. Так подумал Брянов, пряча проспект.
— Вы первый раз в Венеции? Вы не знаете, как добраться до гостиницы?
Брянов даже удивился, что альтруиста еще не заменили другим, не столь подозрительным.
— Бывал раньше. Но очень давно, — признался Брянов и назвал гостиницу «Гориция».
Тот рассказал, где можно сесть на речной автобус, где потом сойти:
— …Сразу за Понте-Риальто. Вы помните Понте-Риальто?
Брянов похолодел:
— Трудно забыть… Понте-Риальто.
Когда тяжелый ажур белой арки моста появился из-за поворота, Брянов крепко ухватился за поручни.
Он увидел и вспомнил — но и то и другое принадлежало не ему, появившись и призрачно повиснув в пустоте…
Рука Элизы над водой, мгновенная прохлада сумрака, губы Элизы… Когда кораблик ткнулся в пристань, Брянов открыл глаза. Он вышел с колеблющейся опоры на твердую, смело оглянулся на волшебный мост — и вдруг почувствовал себя лучше. Этот ракурс уже мог принадлежать ему: с этой точки Пауль Риттер моста не видел.
Вскоре Брянову стало еще лучше. Он двинулся по улочкам, как ему показали, немного заблудился и сделал передышку в каком-то узком проулке. Здесь и вправду оказалось совсем хорошо, верно, оттого, что Пауль Риттер сюда никогда не забредал.
Теперь Брянов знал, что способен существовать в Венеции самостоятельно — в особо отведенных местах. Однако знал он и то, что и в этих местах, как за чертой магического круга, ему спастись не удастся. Все равно придется идти по древнему лабиринту, пройти странное посвящение — и чем быстрее, чем безогляднее он пройдет его до конца, тем вероятнее он останется самим собой.
Оставив вещи в номере, Брянов сразу спустился вниз, выпил в ресторанчике чашку кофе и, выйдя на узкую улочку, посмотрел в одну сторону и в другую, сквозь толпы туристов. Для того, кто сам призрак, обычные люди — тоже призраки.
Еще по дороге к скромной с виду, однако же совсем не дешевой трехзвездочной гостинице Брянов обзавелся в одной из лавочек схемой города, и портье красным фломастером вывел на ней кратчайшую траекторию до другой гостиницы, именовавшейся «Данте». Она находилась по другую сторону Канала, и путь теперь так и так пролегал прямо через Понте-Риальто. Деваться было некуда.
Поначалу он ощущал под ногами приятно твердый тротуар и обращал внимание на всякие витрины. И шедшие ему навстречу и догонявшие его японцы — японцев разбрелось по Венеции невообразимое множество — казались ему очень живыми людьми.
