Марита покачала головой:
— Мне просто велели быть Рэйвенспуру телохранителем. Вот и все.
Лицо Стерна просветлело. Он почти улыбнулся:
— К несчастью для вас. А кто поручил вам это задание?
— Этого я вам не сообщу.
Стерн вздохнул:
— У меня не так много времени, ведь я собираюсь избавиться от вас обоих, как только стемнеет. И поскольку я в любом случае должен от вас избавиться, у меня нет никаких причин сохранять ваш внешний вид без изменений. Ваша посмертная красота едва ли заинтересует кого-либо еще. Подумайте об этом.
Ноздри Мариты затрепетали.
Стерн кивнул, как будто он ничего другого и не ожидал.
— Полагаю, вы такая же несгибаемая, как и Джонас. Между прочим, я обнаружил, что, когда дело доходит до пассивного сопротивления, женщины оказываются гораздо более стойкими, чем мужчины. Поэтому я не жду от вас ответов без некоторого принуждения. Я собираюсь продемонстрировать то, что намерен сделать с вами, и мне хочется, чтобы вы поразмышляли об этом пару часов, а потом, когда мы уже будем вне зоны видимости, я потребую сообщить мне то, что меня интересует.
Он вынул из верхнего ящика канистру с машинным маслом вместимостью в галлон, встал на колени рядом с Маритой и вытянул ее ноги. Затем снял с нее правую туфлю и перочинным ножом разрезал полоску материи, туго облегавшую ее ногу. Закатав штанину до колена, он отвинтил крышку канистры, окунул туда палец и капнул маслом на кожу. Пятно масла имело ровно дюйм в длину и полдюйма в ширину. Мышца на щиколотке Мариты напряглась. Стерн вытер палец.
— Послушайтесь моего совета, Костич, не шевелитесь. Если масло распространится, у вас будет серьезный ожог.
Глаза Мариты расширились, но она не двигалась. Уайлд почувствовал, что его голова вот-вот разорвется, но он был слишком крепко связан, чтобы сделать хотя бы малейшее движение.
Стерн сел на койку. Ноги Мариты были прямо под ним.
— Секрет получения информации с помощью физического воздействия в том, чтобы постоянно усиливать боль наряду с убеждением субъекта в безнадежности его положения. Без надежды ваша сопротивляемость существенно меньше. Вы, Костич, высокая молодая женщина. Я бы сказал, что вы не ниже пяти футов десяти дюймов и по самым приблизительным подсчетам на вашем теле более тысячи пятисот квадратных дюймов кожи. Я собираюсь сжечь каждый дюйм вашей кожи так, что он станет черным. Конечно, это займет довольно много времени, особенно если потребуется довести операцию до конца. Но задолго до этого вы умрете от болевого шока. В какой-то момент, примерно на половине операции, вы сойдете с ума. Но до этого у вас будет достаточно времени, чтобы сказать все, что мне нужно, поскольку вы уже не будете знать или заботиться о том, что говорите.
Он зажег спичку. Уайлд услышал, как Марита с шумом втянула в ноздри воздух, затем последовала короткая вспышка пламени. Он слышал, как лязгнули ее зубы, а ноги дернулись, точно от удара током. Стерн потушил пламя куском толстой ткани. Когда он убрал его, Марита уставилась на черный рубец на своей загорелой коже.
— Может, вам будет легче, если вы станете кричать, — посоветовал Стерн. Он сидел на койке и смотрел на нее.
Марита терлась плечами о койку, скрипела зубами, закусила вспухшие губы, но не проронила ни звука. Несмотря на такую демонстрацию мужества, Уайлд подумал, что для нее все-таки лучше было бы кричать. Через полчаса она перестала судорожно хватать ртом воздух, начала дышать нормально и легла на пол.
Движение яхты стало более резким. Теперь она слегка ныряла, как это бывает при смене курса. Стерн посмотрел на часы.
— Десять минут четвертого, — сказал он. — Сейчас мы как раз обогнули Сент-Мартин-Пайнт. Еще два часа сохранится восточное течение, а затем к северу начнется отлив. Я бы назвал это очень хорошим расчетом времени, Джонас. Через два часа пойдем на север.
Он вышел на палубу.
Спустился Мэтсис. Он растянулся на койке напротив Уайлда и уставился на женщину, распростертую на полу. Так он лежал совершенно неподвижно в течение часа, не закрывая глаз, затем поднялся, поставил чайник и заварил чай. С шумом выпил его и вышел на палубу. Вместо него появился Стерн. Он сел на свободную койку, положив ноги на койку Уайлда, прямо над головой Мариты. Он держал кружку с чаем обеими руками, чтобы согреться.
— Мы направляемся к порту, — сообщил он. — Как ты, наверное, уже догадался. К несчастью, ветер отступил на юго-запад. На это, полагаю, ты мог бы сказать, что мы с подветренной стороны. Но опасаться тут нечего. Течение по-прежнему с нами, и мы минуем риф до того, как оно повернет.
Уайлд, не отрываясь, смотрел на него. Марита лежала неподвижно, но ее дыхание опять участилось.
Стерн поставил пустую чашку на столик.
— Ну что, Костич, у вас было больше часа, чтобы обдумать сложившееся положение. — Он достал нож и одним движением перерезал веревку, связывавшую щиколотки девушки. То же самое он проделал с руками. — Вы на редкость привлекательны. Мне отвратительна сама мысль об уничтожении подобной красоты. Поднимайтесь.
Марита очень медленно встала на колени и принялась массировать запястья.
— Полагаю, Джонас не дал вам времени на ленч. Вы голодны? Мы с Мэтсисом успели поесть до вашего прибытия, но я мог бы для вас что-нибудь сообразить.
Она покачала головой и взглянула на Уайлда.
— О нем не беспокойтесь. Его силу подкреплять бессмысленно. В любом случае, думаю, вам хочется пить. Налейте себе воды.
Марита поднялась и тут же села опять.
— Пошатывает, не правда ли?
Стерн подошел к крану и налил воды в стакан. Он поместил его в руки Мариты, и она стала жадно пить, Стерн уселся рядом с ней.
— Если вы теперь будете вести себя разумно, я вас и пальцем не трону. Мне бы действительно не хотелось этого делать. Мне бы даже не хотелось убивать вас. Я уверен, мы могли бы как-нибудь договориться, вы и я. Естественно, абсурдно думать о том, что можно прийти к соглашению с Джонасом. Он слишком стар и несговорчив. Он убил слишком много людей. Я бы даже назвал его националистом. Несмотря на все свое космополитичное прошлое, он считает, что важно быть британцем. Но вы, молодая, красивая, талантливая, отважная, у вас есть все, ради чего стоит жить, и, я уверен, нет ничего настолько важного, за что стоило бы умереть.
— Хотите, чтобы я переметнулась?
Страх внезапно исчез из голоса Мариты, а с ним и боль, которая, как хорошо понимал Уайлд, по-прежнему терзала ее щиколотку. Она была агентом, старающимся вытянуть информацию из своего противника, агентом, поглощенным своим заданием, и не подозревала, что вот эта самая поглощенность и была ее величайшей слабостью. Интересно, как много она знает о сопротивлении допросу?
— Переметнуться, — повторил Стерн. — Глупое слово. Ну какая на самом деле разница, Костич, является ли ваше правительство красным, синим, черным или коричневым. Правительство на то и правительство, чтобы управлять, и если вы не принадлежите к тому классу людей, из которого оно обычно состоит, ваша доля — быть управляемой. Этот выбор вы делаете сами — кем быть, пастухом или овцой. По крайней мере, в некоторых странах выбор есть. В Англии необходимо родиться пастухом или стать таковым очень рано. Я никогда не принадлежал к лизоблюдам.
— Удивительно, что вы вообще стали британским агентом, — сказала Марита. — Нет другого такого места, кроме британской разведки, где бы заправляли важные господа в котелках и штабные шишки.
— Я никогда и не был британским агентом. Просто большую часть жизни правительство Великобритании платит мне зарплату, только и всего. Все дело в том, под каким углом на это смотреть. Рэйвенспур был агентом. Когда в 1939 году он начал свои разъезды, ему потребовался человек, которому он мог бы доверять, и он привлек меня. Я был его денщиком в Индии в начале тридцатых, и он знал, что на меня можно положиться. Я работал с ним и для него. Можно сказать, был его подмастерьем. Еще до окончания войны я стоял уже значительно выше его. Его жизнь принадлежала мне задолго до того понедельника. Но хранить ее было просто подарком судьбы. Он всецело доверял мне, когда я был его помощником, и продолжал мне доверять, когда я стал его начальником. Вот в чем суть.
Когда в 1946-м я решил уйти в отставку, он был вне себя. Но вы знаете, Костич, я все-таки ушел. Я ушел в отставку. Купил лицензию и стал владельцем паба в Харроу. Совсем другое дело Рэйвенспур. Понимаете, когда немцы сдались, в правительстве решили, что ему лучше всего продолжить свои разъезды, как и в войну. Одно из немногих разумных или практичных решений правительства, хотя, по-моему, и младенцу тогда было ясно, что основная борьба только начинается. И Рэйвенспур стал самой подходящей кандидатурой, чтобы возглавить эту переродившуюся организацию. Он знал о ремесле все, что только можно было знать. Конечно, он хромал, но мог учить других. Они послали его на Джерси, дав задание навербовать группу. Эта группа знала бы только его и подчинялась бы только ему. Он должен был стать их единственным связующим звеном с властями. Но вы знаете, как происходят такие вещи, Костич. Конечно же, такая работа требует огромной честности, предельной преданности стране и своему долгу. Практически это по плечу лишь уникальному человеку. И Рэйвенспур был таким человеком. Он выполнял свою работу великолепно. Он сделал Кэннинга казначеем и подложным руководителем организации, нашел Джона Балвера для той работы, которую прежде выполнял сам, и устроил его на верфь для прикрытия. Балвер, как и Джонас, всегда думал, что настоящим главой организации является Кэннинг.
