— Все, что касается предстоящей работы, сегодня меня и не интересует. Меня интересует, сколько времени я здесь пробуду, как зовут ту фрау, которая сегодня меня обслуживала, и как мне называть вас.
Гарднер усмехнулся, но ответил вполне серьезно:
— Вы пробудете здесь трое суток, господин Тауберг. Я живу под своим именем — Вилли Гарднер. А на счет фрау… Знаете что, знакомьтесь с ней сами. Все то время, пока вы будете здесь жить, она тоже будет находиться в этом здании. Где находятся кнопки вызова, знаете?
— Знаю, но сегодня на ту кнопку я нажму вряд ли. За встречу?
Они сидели сорок минут; пили часто, но понемногу; оба оставались трезвыми. Весь разговор свелся к воспоминаниям о первой их встрече, их прорыву к американцам и о том, каким чудом они оба остались живы. Об их встрече в Нью-Йорке Гарднер даже не заикнулся.
— Послушайте, Вилли, — слегка заплетающимся языком сказал Бредли; видимость опьянения соблюсти было необходимо. — Сегодня, когда мы сюда приехали, генерал настоятельно рекомендовал мне не покидать этого номера. Секретность и все такое… Это все понятно. Но вместе с вами и в вашем-то присутствии мы можем выйти прогуляться? Хочу подышать свежим воздухом перед сном. А то, что наш разговор на улице не попадет на пленку, — допустил Бредли «нетрезвую оплошность», — не беда. У вас ведь наверняка есть либо диктофон, либо потом суть разговора вы подробно изложите в рапорте шефу.
Бредли с нетерпением выждал время, когда он смог наконец задать этот вопрос. Задай он его раньше, это могло вызвать подозрение. Не у Гарднера, у Гелена.
— Диктофона у меня нет, — с подкупающей честностью признался Гарднер. — А о сути разговора я доложу, если меня о ней спросят, или если я посчитаю, что она будет представлять интерес… как вы говорите, шефу. Кстати, впредь прошу вас называть генерала Гелена — Доктор. Таково его требование ко всем.
На улице было свежо, пахло влагой; садовник поливал лужайку и стриженые кусты акаций три раза в день; вечерний полив прошел час назад, еще мокрые асфальтированные дорожки отражали свет фонарей на столбиках. Были эти фонари небольшие, столбики — чуть выше двух метров, какие-то сказочные, нереальные.
У Бредли всплыл вдруг из глубин памяти давний эпизод, как однажды, еще до войны, они с Дашей гуляли по ночной Москве. Ночь тогда была душной, безветренной; гроза началась внезапно, с яркого зигзага в полнеба, и удара — до содрогания земли — грома. Ливень пошел сразу, крупными каплями; воздух стал густым, с запахом пыли. Асфальт тогда тоже отражал свет уличных фонарей. После дневного зноя и ночной духоты они тогда намеренно промокли до нитки и были счастливы. «В каком же году это было, в сорок первом? Нет, пожалуй, еще в сороковом… Как давно… как во сне…»
— Я не знаю, как, но я уверен: это все вы… Вы подстроили ту аварию, — с тихой яростью говорил Гарднер. — И втянули меня в какую-то свою махинацию.
— Зачем бы я сел с вами в машину? И как я вас мог «втянуть в махинацию», если наша встреча произошла внезапно. Кстати, по вашей же милости; это ведь вы подошли ко мне в ресторане, не я к вам.
— Да, да… Все правильно… Этими вопросами вы рубите меня под корень, потому что я сам не могу найти на них ответы.
— Хватит психовать, Гарднер. Не для того я вас вытащил на улицу. Или рассказывайте, или давайте вернемся в номер.
Они сидели на деревянном диванчике с гнутой спинкой около особняка; здесь говорить можно; прослушивающих устройств не было. В свете фонаря Бредли незаметно разглядел шрам на шее у Гарднера. Это был след от вилочки для рыбы, которой Бредли бил Гарднеру в сонную артерию.
— А что рассказывать? После встречи с вами в Нью-Йорке моя жизнь разделилась на две части: до… и после… Я помню, как мы с вами сели в машину, Эльза села за руль, как мы ехали за вашей Мартой. Потом удар… и все… Провал. Очнулся я уже в каком-то госпитале. Доктора колдовали надо мной основательно, сделали восемь операций; с того света вытащили… Вот только память они не смогли мне вернуть. Это выяснилось, когда начались допросы.
— О чем спрашивали-то, помните? — Этому вопросу Бредли постарался придать второстепенность, однако он был одним из главных.
— Обо всем. Они называли мне какие-то имена, показывали фотографии… А когда эти, из ФБР, поняли, что толку от меня мало, они передали меня тем, из ЦРУ. И опять нескончаемые допросы, только другого характера. Их интересовало все, что было связано с Южной Америкой.
— Рассказали?
— А что мне оставалось делать? — с вызовом спросил Гарднер. — Они пообещали мне вместо тюрьмы — Пуллах. Как бы вы поступили на моем месте?
Бредли не ответил, ему было важно окончательно увести Гарднера в сторону, поэтому он повернулся и спросил:
— Не допускаете мысли, что это ФБР использовало вас в какой-то игре?
Гарднер ответил не сразу; он достал сигарету, поискал по карманам зажигалку, не найдя, прикурил от подставленной Бредли.
— Все может быть, — сказал он, глубоко затянувшись. — Но сейчас это уже не имеет никакого значения. Все в прошлом. Через три месяца я оказался здесь.
— И вот тут вы вспомнили обо мне, — констатировал Бредли.
— И вот тут я вспомнил о вас, — подтвердил Гарднер. — Не сразу, правда… Через полгода… Но вспомнил. А когда я рассказал о нашей встрече Гелену, у него в отношении вас зародился план. Трудность заключалась лишь в том, как вас сюда выдернуть. Как видите, выдергивать не пришлось, сами приехали. Правда, этого момента пришлось ждать несколько лет, но они не прошли впустую. Гелен ждать умеет.
«А ведь он и сейчас не помнит того, что произошло тогда в машине, — понял Бредли. — Не помнит, как я продиктовал ему под запись то имя и адрес, иначе генерал не стал бы ждать столько лет, а организовал бы свой вербовочный процесс раньше, еще в Вашингтоне и более изощренно. Он бы сумел увязать мою комбинацию с теми вопросами, которые задавали Гарднеру агенты ФБР. А увязав, Гелен припер бы меня к стене намертво. Он даже не помнит, как я ударил его вилочкой для рыбы, — Бредли вновь бросил косой взгляд на шрам Гарднера. — Промахнулся; ушел по касательной; авария подкорректировала; иначе ты бы, друг Вилли, не выжил».
— Все в прошлом говорите? А вы доложили генералу о том, что собирались меня ликвидировать? Думали, я не раскусил ваш замысел?
Бредли почувствовал, как напрягся Гарднер, хотя тот постарался ничем не выдать своего состояния; продолжал сидеть и курить.
— Чего молчите? Или об этом вы тоже не помните?
— Ликвидировать вас предложила Эльза, — тяжело ответил Гарднер. — Ее идея…
— Тем более что с нее уже не спросишь. Или она тоже жива?
— Не знаю… Живой я ее не видел.
Возраст меняет людей и в своем большинстве не в лучшую сторону. С психологической точки зрения, во всяком случае. Гарднер не был исключением и служил тому примером. Если в сорок пятом, будучи серьезно раненным, стоя на краю гибели, он продолжал оставаться сгустком энергии, примером воли и стойкости, то сейчас от того Гарднера осталась лишь постаревшая оболочка. Не было уже в нем ни той решительности, ни уверенности в своих действиях. Бредли это видел.
«А он испугался. Причем сильно испугался… Потеря памяти порождает неизвестность, а неизвестность — страх, неуверенность, — сделал в отношении Гарднера вывод Бредли. — Сейчас он как старый цепной пес: способен сипло рычать, но не способен вцепиться в глотку. Он это понимает, и это давит на него, тяготит».
— Вот что, господин Гарднер, завтра я доложу генералу подробности нашей последней встречи. Завтра же я попрошу генерала, чтобы мою переброску поручили другому человеку. В Вашингтон, для контакта со мной, я думаю лучше тоже послать кого-то другого, — давил Бредли. Сейчас неожиданно у него возникла идея, для решения которой ему нужен был свой Гарднер. — Что вы еще скрыли от генерала?
Гарднер молчал долго; последние слова Бредли его буквально подкосили; он как-то сник, обмяк. И заговорил он тоже потерянно.
— Послушайте, Кесслер… или Бредли…
— Тауберг, — поправил его Бредли, — Гюнтер Тауберг… Мне нужно привыкать к этому имени.
— Хорошо… Тауберг. Семь лет… Почти семь лет из того времени, которое я здесь нахожусь, я выполнял роль мальчика на побегушках, был даже не на вторых ролях, на десятых, выполнял только второстепенные задачи. Организация переброски на Восток — это самое серьезное из того, что мне доверяли. А первые год-полтора мне вообще ничего не поручали; сидел в канцелярии. Сейчас — благодаря вам — мне поручили серьезное дело, у меня появилась перспектива… Однажды вы уже спасли мне жизнь…
— И в Нью-Йорке в знак благодарности вы решили меня убрать, — перебил Бредли. — Где гарантия того, что вы не решите повторить попытку? Нет, господин Гарднер, не верю я вам, не ве-рю.
