Стальрев Никанорович (имя его, данное в самом начале 20-х годов, обозначало «сталь революции») задумчиво очинивал ножичком разноцветные карандаши, что стояли в хромированном бокальчике письменного прибора. Профессором он стал, не достигнув сорока, будучи любимым учеником академика Страбахина — создателя теории легирования сталей отечественными ферросплавами. Рожденный в семье рабочего-металлиста на одном из демидовских заводов Урала, Стальрев Никанорович перед самой войной попал в столицу, но годы войны провел в Сибири возле электросталеплавильных печей подручным плавильщика и старшим мастером, занимаясь по вечерам в эвакуированном институте. Энергичный, целеустремленный молодой студент-вечерник обратил на себя внимание пожилого Страбахина уже на первых лабораторных, когда пытливо искал варианты химических составов смесей. Будущий академик, оставшись с небольшой группой сотрудников, рад был возможности найти единомышленников на производстве, чтобы проверить в промышленном масштабе способы плавления прочных броневых сталей. Он посвятил третьекурсника в сложный мир рекомбинаций и структуры атомов, увлек его необычной идеей экономного расхода компонентов, и вот уже, идя на риск, они сумели выдать первые десять тонн хромованадиевой стали на стареньких электропечах с динасовой футеровкой… На пятом курсе Стальрев защищает кандидатскую диссертацию одновременно с дипломом, а через три с лишним года — докторскую, имея признанным учителем самого Страбахина.
Конечно, не все гладко шло в прошлом у Грачева. Авторитет учителя и его результативность покрыли многие срывы молодого ученого: его резкость и решительность суждений, нежелание вдумываться в традиционные методы сталеплавления, пренебрежение к размеренному научному поиску. Сам не замечая, Грачев поверил тому, что ему удастся все, и целый ряд аварий, неудачных плавок пришлось списывать со счетов, подводя под заключение авторитетных комиссий особые мнения уважаемого Страбахина.
К сорока годам Грачев полюбил власть, даваемую ему научной карьерой и молодостью, любил он и рискованные решения, — черта, доставшаяся ему в характере от отца, уездного комиссара времен гражданской, затем директора ряда крупных заводов. Отец умер недавно. Будучи в столице, Грачев встречал в министерствах людей, которые при упоминании его фамилии делали значительные глаза и через весь зал шли к нему с рукопожатием, похлопыванием по плечу и протяжной фразой: «Крепкий был у вас отец, Стальрев Никанорович. Как говорится, кремень…»
И вот сейчас, сидя в кожаном, с волосяной начинкой кресле, Грачев досадливо морщился, глядя на кипу вопрошающих бумаг, требовавших осторожных, ограниченных рамками инструкций решений. «Превращаюсь в писаря», — думал Грачев, перебирая в памяти сотрудников института, которым можно было поручить руководство новой кафедрой. Одни были слишком молоды, другие — по-стариковски провинциально осторожны, третьи не имели должных степеней или хотя бы ученых званий. «Не поставишь же металлурга руководить строительной кафедрой», — думал он, тасуя машинописные бумаги с сиреневыми грифами министерств и ведомств. Наиболее подходил по стажу, конечно, Кирпотин, и Грачев догадывался о его устремлениях по тому, как тот, добровольно взяв на себя курс строительной механики, добросовестно тянул его, будучи механиком, а не строителем по образованию. Правда, доходили слухи о его ляпсусах на лекциях или при решении задач, которые вытаскивали на свет его молодые досужие ассистенты. Но что делать, иных людей, на которых можно положиться, пока не было…
И тут Грачев, которому среди бумаг попалась на столе актировка сдачи институтского корпуса, увидел подпись главного инженера треста Задорина — своего давнишнего знакомого. Он тотчас набрал номер телефона отдела кадров треста и, прокашлявшись, сказал: «Говорит ректор политехнического Грачев. Прошу справку — какое образование у товарища Задорина?». В трубке щелкнуло, и девический звонкий голос, пошуршав бумагами, ответил:
— Землеустроительный техникум, окончил в 38 году, Стальрев Никанорович.
— Дальше что в анкете? — перебирая пальцами грани карандаша, спросил Грачев.
— Дальше — служба в армии, ранение под Бобруйском, производитель работ в Каменогорске, начальник участка на заводе «Сельхозмаш» и наш трест…
— Когда стал главным?
— Пять лет назад.
— Изобретения есть, выставки, награды?
— Свидетельств два, в соавторстве с Чураковым. Выставка достижений — внедрение сборного железобетона в сельском хозяйстве. Серебряная медаль. — Девический голос был торжествующе значительным, и Грачев снова поморщился: аттестует начальника. Вот, мол, какие у нас именитые руководители…
— Спасибо, — поблагодарил он и, бросив фиолетовую трубку на рычаги, откинулся в кресле…
IVАртем выскочил из дверей института, его круглые глаза под толстыми очками сияли восторгом:
— Ура! Сессия окончена! Победа! — приплясывал он от радости. Русые волнистые волосы его рассыпались в беспорядке, ворот тенниски со шнуровкой был расстегнут, а брюки пузырились на коленях, облитые чернилами авторучки. Терентий бросился обнимать друга, вслед за которым на крыльцо высыпала группа сокурсников — в разноцветных рубашках, кое-кто в галстуках с модными пальмами и попугайчиками, с чемоданчиками и планшетками.
— Расскажи, как там он тебя… — все в один голос.
И Артем, стройный, живой в движениях и мимике, принялся рассказывать, забавно копируя сухую педантичность Кирпотина.
— Он меня спрашивает три уравнения равновесия сил, а я два помню, а третье — начисто забыл…
Все сгрудились на крыльце, мешая проходить в двухстворчатую дубовую дверь с медными нашлепками. Жарко и душно было от асфальта.
— И как же ты?.. Не томи.
— А у меня память зрительная, знаешь, какая — во! В школе страницы запоминал. Я и спрашиваю: «Это вы в какой лекции читали, Николай Иванович? После задачи на три стержня с разрывной силой?». Он и расцвел. Бубнит: «В тринадцатой лекции, раздел третий, после задачи сорок четвертой»… Ну-ну. И чувствую, в самое его податливое место попал. Достал дед свои пергаменты, стал перебирать. Тут я и вспомнил всю схему, с ходу нарисовал и его надпись любимую «Sic». По-латыни значит «особое внимание».
Терентий представил себе пеструю от разноцветных мелков доску, которую с натугой поднимал Кирпотин, и как все задирали подбородки, срисовывая картинки, пока он размеренно ходил по рядам, заглядывая в конспекты. «Школярство», — подумал про себя, но мысль была мимолетной, и он уже присоединился к общему ликованию. Все разглядывали жирную надпись «отменно», которая обозначала у старого чудака высший балл, и Артем, поблескивая стеклами выпуклых очков, охотно пустил по рукам синюю новенькую еще зачетку с его чуть глуповатой фотографией стриженного под бокс десятиклассника…
Как давно это было — прошлогоднее тревожное лето, муки отца и матери, мечтавших о его музыкальной карьере, их слезы и рыдания. Мальчик — единственный сын обеспеченных, талантливых родителей — решил идти в строители. «Что ты будешь делать на стройке — месить грязь сапогами, ругаться с полуграмотными каменщиками?!.. — кричал на фальцете отец — пианист местной филармонии, автор трех десятков романсов и радиопрограммы «Мы любим классику».
— Воровать материалы и строить вам дачу, — язвил в ответ сын, упрямо набычась и засунув руки в карманы.
— Ну, шел бы на приборостроительный — там чисто, работа квалифицированная, все в белых халатах, — с надеждой тянула мать, прижимая батистовый платочек к глазам.
— Я имею аттестат зрелости. Понятно? Я созрел до собственного выбора, — сопротивлялся Артем, правда, не совсем уверенный в том, что правильно понял советы соседа по лестничной площадке — старого архитектора Серебрякова. Тот советовал идти в архитектурный, и лишь на крайний случай — в местный политехнический, на стройфак, если провалится на рисунке в МАрхИ. Но, жалея родителей, Артем выбрал сразу местный вуз, и теперь сражался на экзаменах, внутренне раздвоенный неполнотой своего решения.
И вот он — студент, почти отличник, если не считать четверки по математике. Конечно, по термеху могла быть и тройка, но верная память и тут не подвела его, и он был на верху блаженства. Впереди предстояла геодезическая короткая практика, и два полных месяца наконец-то свободного лета. Стипендия обеспечена, друзья готовы на любые авантюры…
Обнявшись, они шли по городу, размахивая чемоданчиками.
— Знаешь, мне Серебряков говорил, что у него много фотографий старого города! Давай двинем к нему, — предложил Артем. — Мы ведь должны знать прошлое…
— Чтобы могли лепить коробки из железобетона, — скептически сказал Терентий и указал на длинный ряд однообразных новостроек, что тянулся стеной, закрывая утлые серые бараки с разноцветными крышами из дранок, толя и неоцинкованного железа. Решетчатые башни кранов медленно несли на расчалках квадратики панелей — тусклых и одинаковых, горы досок желтели внизу, дымились черным густым дымом варочные котлы для битума.
