— Ты прав, — Чиверадзе откинулся на спинку кресла.
— Ладно, хватит об этом, — продолжал он. — Как у тебя дома?
Вопрос был задан неожиданно и застал Федора врасплох. Он как-то сжался и неохотно ответил.
— Привыкаем друг к другу.
От Ивана Александровича не ускользнула перемена в настроении Дробышева.
— Когда ты лежал в госпитале, помнишь, я с тобой говорил о ее приезде, — сказал Чиверадзе. — У тебя было время подумать и принять решение. Ты, видимо, ничего не решил, предоставив все времени. Что значит это «привыкаем»? Ты простил ее?
Дробышев молчал, не зная что сказать.
— Не понимаю. Простил и забыл о ее ошибке? — настойчиво допытывался Чиверадзе. Федор посмотрел в глаза Ивану Александровичу и медленно произнес:
— Простил, да! — И, немного подумав, тихо добавил: — Но забыть не могу! Не могу!
На другой день утром Чиверадзе позвонили из Самтреди и сообщили, что ночью в результате собственной неосторожности Самушия, возвращаясь из буфета в вагон, попал под колеса встречного поезда и погиб. Взволнованный этим сообщением, он командировал в Зугдиди Дробышева и позвонил в Тифлис. Секретарь, всегда такой предупредительный и четкий, долго и нудно мямлил о том, что «хозяин» занят и не может взять трубку, Чиверадзе резко потребовал немедленно соединить его. Наконец, после длинной паузы и явно слышимого шушуканья Иван Александрович услышал знакомый недовольный голос. Едва Чиверадзе начал докладывать о происшествии в Самтреди, начальник отдела перебил его:
— Не оправдывайся! Даже такой простой вещи не мог организовать. Ну и черт с ним!
— Как это черт с ним? — возразил Чиверадзе. — Ведь мы так и не выяснили до конца роль этого предателя и его сообщников.
— Одним мерзавцем меньше — и то хорошо! — сказал начальник. И внезапно спросил: — А не может быть, что твои люди ошиблись?
Чиверадзе был ошеломлен. Как? Его пытаются убедить, будто Самушия не виновен? Кажется, собеседник ждал именно такого ответа. Ивана Александровича возмутила эта попытка, и, не сдержав себя, он резко ответил:
— Нет! Ошибка исключена! Я сам убедился в предательстве.
— Ну что ж, расследуем, разберемся — недовольно ответил далекий голос. — И виновных накажем!
На этом кончился разговор, оставив Чиверадзе в тяжелом недоумении.
Перед самым отходом рейсовой машины на Михайловку к станции Союзтранса подъехал Жирухин. Рассчитавшись с извозчиком и взяв из пролетки свой чемодан, он пересек базарную площадь и подошел к автобусу, заполненному колхозниками и рабочими со строительства. Задние места были заложены многочисленными мешками и чемоданами, уже обвязанными веревкой, но, не смотря на это, шофер предложил положить чемодан туда. Жирухин поблагодарил и отказался. Протиснувшись через ряды плотно сидевших пассажиров, он занял свое место и поставил чемодан на колени. Как только он сел, его сжали с обеих сторон.
Шофер, желая заработать, видимо, перестарался. Маршрут был новый, «глубинный», не опасный насчет проверок, и он почти не рисковал, набирая пассажиров сверх нормы. Его окружали колхозники с тяжелыми мешками, совали в руки скомканные деньги и упрашивали посадить. Жирухину надоела эта суетня, и он, окликнув шофера, резко спросил его, когда они наконец отправятся.
— Сейчас поедем! — не оборачиваясь, бросил тот и направился к своему месту. Резкий гудок покрыл разноголосый шум. Не успевшие сесть забегали около машины, но она уже зафыркала и, тяжело скрипя, начала медленно разворачиваться.
Пройдя центральную часть города, автобус повернул на шоссе. У здания музыкального техникума Жирухин увидел Константиниди с группой студентов. Александр Семенович хотел отвернуться, но заметив, что «музыкант», как он его иронически называл за глаза, смотрит на него, заулыбался и приветливо замахал рукой.
Как только проехали больницу и машина вошла в затемненное и сырое Остроумовское ущелье, Жирухин начал придирчиво рассматривать своих случайных попутчиков. Не найдя знакомых, он успокоился, закрыл глаза и под ласковое урчание мотора задремал.
Резкий толчок внезапно разбудил его. Он инстинктивно схватился за чемодан, поднял голову и открыл глаза. Все еще находясь в расслабленном полусне, он не сразу понял, где находится, но осмотрелся и увидел, что машина стоит у здания строительства. Пробежав взглядом по немногим встречающим, Жирухин убедился, что Сихарулидзе среди них нет, чертыхнулся и неторопясь слез с машины. Приходилось идти в контору. С тяжелым чемоданом он медленно поднялся по скрипучим деревянным ступенькам и открыл дверь.
В комнате, глядя на него в упор, стояли начальник участка инженер Бедия, несколько рабочих и Сихарулидзе. За столом сидел незнакомый ему военный в форме ГПУ. От неожиданности Жирухин отшатнулся, сделал шаг назад, но наткнулся на какого-то человека, шедшего по лестнице. Жирухин обернулся и узнал одного из ехавших вместе с ним. Неизвестный шутливо обнял его и иронически сказал:
— Ну, что ж вы, растерялись, что ли? Входите, входите, видите, вас ждут!
Жирухин все понял. Он бросил чемодан и ударил неизвестного в лицо. От неожиданности тот повалился назад и тяжело покатился по лестнице. Жирухин перескочил через него и побежал по улице. Сзади раздался выстрел, топот многих ног, потом крики: «Стой! Стой! Стрелять буду!..» Но это только подстегнуло Жирухина. Вжав голову в плечи и не оглядываясь, он бежал все быстрее и быстрее. Он хотел свернуть в маленький переулок, но что-то мелькнуло перед ним и бросилось под ноги. Он споткнулся и упал. В ту же минуту на него навалилось несколько человек. Кто-то схватил его за ногу, чья-то рука очутилась около лица Жирухина. Он укусил ее. Человек вскрикнул от боли и ударил его.
— Вставай, гадина! — услышал он голос Бедия, того самого Бедия, который всегда был с ним так почтителен и внимателен.
— Мерзавцы, взбунтовавшаяся сволочь, я покажу вам, — выкрикивал Жирухин. Ненависть к этим людям, столько лет скрываемая, ярость от сознания своего бессилия, мысль, что это конец его стремлениям и мечтам, душили его.
— Это ваш чемодан? — спросил Пурцеладзе, после того как Жирухину развязали руки и обыскали его.
— Дайте мне стакан воды, — вместо ответа вызывающе попросил Жирухин.
— Керосина ему надо дать, а не воды! — посоветовал Сихарулидзе, стоявший у дверей с группой рабочих.
Жирухин посмотрел на него злым взглядом и, обращаясь к Пурцеладзе, сказал:
— Если вы не уберете из комнаты всех этих людей, я не скажу ни слова.
— Попробуем выполнить вашу просьбу, — улыбнулся Пурцеладзе. — Спасибо, товарищи, за помощь, можете идти.
— Так это ваш чемодан? — переспросил Пурцеладзе, когда в комнате остались только он, Жирухин и его злополучный попутчик, сбитый им с ног.
— Этот человек такой, как вы? — кивнув на него, спросил Жирухин.
Пурцеладзе засмеялся.
— Наконец-то догадались! Ну, теперь ответьте на мой вопрос.
— Вы о чемодане? Да, мой. Я предполагаю, вы знаете, что в нем находится? — с издевкой спросил Жирухин.
— Конечно, знаю. Об остальном мы поговорим в Сухуме!
За окном послышались частые сигналы автомашины.
— Ну, поехали! Только не вздумайте еще раз драться и бежать, предупредил Пурцеладзе. Он хлопнул по плечу Хангулова, одетого по-крестьянски, и засмеялся.
— Смотри, как бы тебе еще не попало!
Дежурный по оперпункту станции Самтреди, проверив у Дробышева документы, рассказал довольно подробно о чрезвычайном происшествии прошлой ночи. По его словам, Самушия был пьян и, выйдя из станционного буфета после гудка отправления, побежал к своему составу, стоявшему на третьем пути, но встречный поезд «Тифлис-Батум» сбил его, втянул под колеса и «раздавил, как бог черепаху», — почему-то весело закончил он. На вопрос, где тело, дежурный ответил, что по распоряжению Дорожного отдела труп на мотодрезине отправлен в Тифлис.
— Есть ли свидетели происшествия? — спросил Дробышев.
Дежурный пожал плечами и посоветовал поговорить с его сменщиком, который все знает.
— Но он утром ушел домой, — добавил он.
Узнав адрес, Дробышев пошел на квартиру. Молодая миловидная грузинка отворила дверь и, не зная русского языка, долго не могла понять, что ему нужно, наконец, услышав повторенную несколько раз фамилию мужа, закивала головой и скрылась в глубине комнаты. Прошло однако, не меньше четверти часа, прежде чем на пороге появился высокий молодой парень с заспанным лицом, в туфлях на босу ногу. На ломанном русском языке он не особенно любезно спросил Дробышева, что ему нужно. Узнав, что тот из Сухума, от Чиверадзе, он резко изменил тон и пригласил в комнату. Сидя за столом, часто зевая и потягиваясь, он рассказал то немногое, что знал о гибели Самушия.
