С тех пор как Бонд услышал изложение в деталях операции «Большой шлем», он считал, что для Голдфингера нет ничего невозможного, ничего фантастического. Угон самолета в изложении Голдфингера был явлением обычным для него, это стояло в одном ряду с его методами контрабанды золота, с получением ядерных зарядов. При внимательном изучении, хотя все это и отдавало магией, даже гениальностью, становилось ясно, что в своей основе это были логические умозаключения. Единственная их странность – это масштабность. Даже такой мелкий трюк, как обман Дюпона, был блистательно проработан. Несомненно, Голдфингер – мастер преступлений, такой же великий в своей области, как Челлини и Эйнштейн в своих.
– А теперь, мистер Бонд из британской Секретной службы, как мы и договорились... Что вы имеете мне сказать? Кто натравил вас на меня? Что они заподозрили? Как вам удалось помешать моим планам?
Голдфингер откинулся в кресле, сложил руки на животе и уставился в потолок.
Бонд выдал Голдфингеру укороченную версию истинного положения дел. Он не упомянул СМЕРШ, местонахождение почтового ящика, обнаруженного им, ничего не сказал о «Гомере», устройстве, возможно еще не знакомом русским. В заключение он сказал:
– Так что, как видите, Голдфингер, вам просто повезло. Если бы Тилли Мастертон не встряла в Женеве, вы бы сейчас уже сидели в швейцарской тюрьме, ковыряя в зубах и ожидая отправки в Англию. Вы недооценили англичан. Они могут быть медлительными, но они доходят до цели. Вы считаете, что будете в безопасности в России? Я бы не был так уверен на вашем месте. Мы вытаскивали оттуда людей и раньше. Я подарю вам последний афоризм для вашей книги, Голдфингер: «Никогда не буди английского медведя».
Самолет летел в ночном небе. Свет был выключен. Бонд сидел в темноте и потел от страха, не зная, что предпринять.
Час назад Пусси принесла ему ужин. Под салфеткой был спрятан карандаш. Она отпустила ряд грубых шуточек, предназначенных для На Все Руки, и ушла. Бонд лениво пожевал немного и выпил изрядное количество виски, пока его воображение рыскало в поисках возможностей устроить вынужденную посадку в Гандере или еще где-нибудь в Новой Шотландии. В крайнем случае, может, поджечь самолет? Он поиграл с этой идеей, а также с идеей разбить иллюминатор. Обе показались нереальными и самоубийственными. Избавляя его от необходимости думать над ними дальше, человек, которого Бонд раньше видел у стойки ВОАС – это был один из немцев, – остановился около его кресла.
Он ухмыльнулся Бонду:
– ВОАС хорошо заботится о вас, не так ли? Мистер Голдфингер думает, что у вас могут возникнуть какие-ни будь бредовые идеи, и послал меня последить за хвостовой частью самолета. Так что сидите смирно и наслаждайтесь полетом, ладно?
Не дождавшись ответа, немец прошел в хвостовое отделение.
Что-то мелькнуло в мозгу Бонда, что-то связанное с предыдущими мыслями. Насчет иллюминатора. Что там произошло с самолетом, летевшим над Персией в 1957 году? Бонд посидел спокойно некоторое время, слепо глядя в спинку переднего кресла. Должно сработать! Не может не сработать!
Бонд написал на салфетке «Постараюсь сделать все возможное. Пристегнись. Дж.».
Когда Пусси пришла за подносом, Бонд уронил салфетку, затем поднял ее и протянул девушке. Он задержал ее руку и улыбнулся, глядя в изучающие глаза. Она наклонилась, взяла поднос и быстро поцеловала его в щеку потом выпрямилась и грубо сказала:
– Я буду видеть тебя во сне, Симпатяга!
И ушла.
Бонд принял решение. Он тщательно продумал все свои последующие действия, расстояние было измерено, нож из ботинка спрятан у него под пиджаком, длинный конец ремня он обмотал вокруг левой руки. Все, что ему требовалось, – это чтобы На Все Руки отвернулся от иллюминатора. Было весьма сомнительно, что тот уснет, но в конце концов может же кореец устроиться поудобнее Бонд не спускал глаз с отражающегося в иллюминаторе профиля, но На Все Руки стоически сидел, не выключая лампочки, глаза его были устремлены в потолок, рот приоткрыт, руки свисали с подлокотников.
Прошел час, два. Бонд начал похрапывать, ритмично, равномерно, как он надеялся, заразительно. Теперь На Все Руки слегка изменил позу, защищаясь от раздражающего света лампочки. Он прижался левой щекой к креслу и отвернулся от иллюминатора.
Бонд продолжал похрапывать. Проскользнуть под носом у корейца не менее трудно, чем проскользнуть под носом у голодного мастифа. Медленно, дюйм за дюймом Бонд просовывал руку с ножом между стенкой и креслом На Все Руки. Просунул. Бонд вцепился крепче в ремень и изо всей силы ударил рукояткой по иллюминатору.
Он не имел ни малейшего представления, что произойдет, когда он разобьет иллюминатор. Единственное, что он знал из газетных сообщений о том самолете, – это то, что, когда разбился иллюминатор, поток воздуха из разгерметизированного салона вытянул через него наружу сидящего рядом пассажира.
Раздался страшный вой, почти стон, и Бонда вдавило в спинку кресла, на котором сидел На Все Руки, с такой силой, что ремень вырвало у него из руки. Из-за спинки он наблюдал за чудом. Тело На Все Руки как бы вытянулось в сторону черной воющей дыры. Раздался треск, когда голова корейца прошла через иллюминатор, а плечи ударились о раму, затем, как будто человеческое тело было пластилиновым, оно медленно, фут за футом всосалось с жутким свистящим звуком в дыру. Теперь На Все Руки был по пояс снаружи. Застряли мощные ягодицы, и человеческая паста втягивалась наружу очень медленно, но неумолимо, дюйм за дюймом. Затем с громким чмоканьем ягодицы исчезли в дыре, а следом мгновенно и ноги.
Наступил конец света. Самолет клюнул носом и резко пошел вниз. Последнее, что услышал Бонд перед тем как отключился, был рев двигателей, доносившийся через разбитый иллюминатор. Мелькали летящие подушки и покрывала. Затем тело Бонда, лишенное кислорода, отчаянно обнимая переднее кресло, утратило связь с реальностью.
Следующее, что ощутил Бонд, – это удар по ребрам. Он застонал. Снова что-то твердое врезалось в его тело. Превозмогая боль, он медленно встал на колени и посмотрел сквозь красную пелену. Весь свет был зажжен. Вокруг висела легкая дымка. Над ним с пистолетом в руке стоял Голдфингер, с мертвенно бледным лицом, освещенным желтым светом. Он снова отвел ногу и ударил. Бонд взревел от ярости. Перехватив эту ногу, он резко рванул ее, чуть не сломав колено. Голдфингер вскрикнул и рухнул, сотрясая самолет. Бонд выполз в проход и навалился на распростертое тело. Выстрел обжег ему лицо, но он двинул коленом Голдфингеру в живот, а левой рукой перехватил пистолет.
Впервые в жизни Бонд потерял над собой контроль. Кулаками и коленями он бил, бил и бил сопротивляющегося противника, снова и снова колотил головой по его блестевшей физиономии. Дуло снова развернулось к нему. Почти не глядя. Бонд ударил рукой и услышал звон металла где-то между сиденьями. Они вцепились друг другу в горло. Бонд вдавливал большие пальцы в артерию своего врага. Он давил всем своим весом, судорожно вбирая воздух. Отключится ли он сам раньше, чем тот умрет? Отключится или нет? Лоснящееся луновидное лицо менялось. Под загаром проступил пурпурный цвет. Глаза начали закатываться. Руки на шее Бонда ослабли и упали. Изо рта вывалился язык, и легкие издали ужасный булькающий звук. Бонд сел на неподвижную грудь противника и медленно, по одному разогнул свои одеревеневшие пальцы.
Он глубоко вздохнул, встал на колени, затем медленно поднялся на ноги. Мутным взглядом повел вокруг себя. Дальше по проходу Пусси Галоре висела в своем кресле, как тряпка. В середине прохода валялся охранник с рукой и головой, вывернутыми под странным углом. Поскольку он не был пристегнут, когда самолет пошел вниз, его попросту разбило о стену.
Бонд провел руками по лицу. Теперь он чувствовал ожог на щеке. С трудом опустившись на колени, он поискал маленький пистолетик. Это был «кольт» 25-го калибра. Он проверил магазин. Оставались три патрона и один в стволе. Полуползком, полушагом Бонд добрался до девушки, расстегнул ее пиджак и положил руку на грудь. Сердце билось в его ладони, как птичка. Отстегнув ремни, он положил ее лицом вниз и в течение пяти минут ритмично делал искусственное дыхание. Когда она застонала, он встал, оставив ее лежать, и взял у охранника заряженный «парабеллум». Проходя через буфет, он обнаружил целую бутылку бурбона, катающуюся по полу среди обломков. Он поднял ее, открыл зубами и глотнул из горлышка. Крепкий напиток обжег глотку. Он заткнул бутылку и пошел вперед. Остановившись перед пилотской кабиной, он минуту подумал, затем, держа в каждой руке по пистолету, нажал на ручку и вошел.
Пять лиц, освещенных синим светом, повернулись к нему. Рты раскрылись, глаза побелели. Здесь шум двигателей не был так слышен. В воздухе витал сигаретный дым. Бонд стоял, расставив ноги, твердо держа оружие.
