— Это идея, — соглашаюсь я, — но, насколько я могу судить по некоторым поверхностным впечатлениям, формы мисс Грей несколько более округлены, чем это допускают требования современного вкуса… к тому же она очень флегматична…
— Лгунишка! — добродушно грозит мне пальцем рыжий; его уголек в данный момент не только раскален до предела, но, как это ни странно, покрыт капельками пота. — Каждое ваше слово — чистая ложь… Поверхностные впечатления… флегматична… и что там еще?.. Не соответствует современному вкусу… Неужели мы с вами, Питер, не современные люди?
В любое другое время обстоятельство, что он ставит меня на одну доску с собой, вероятно, повысило бы мое самочувствие, но в данной ситуации оно внушает известные опасения. Тут Дрейк умолкает, потому что оркестр снова грохочет, оповещая появление самки в золотом платье. Но вот и это раздевание позади, и когда наконец самка удаляется уже без всяких признаков одежды, шеф бормочет:
— Грустный номер… Особенно в конце я чуть не расплакался… — И, беря в руки почти пустой стакан, он поясняет:
— Она мне напомнила Бренду…
Он делает предостерегающий жест, хотя я вовсе не намереваюсь перебивать его.
— Молчите, Питер… Мне очень хорошо известна ваша точка зрения. Не стоит труда убеждать меня, что мы поспешили с Брендой, точно так же, как и с Ларкиным. Я не могу не торопиться, мой друг. Потому что торопится… сама жизнь… И еще потому, что, если я буду медлить, все полетит к черту… Неужели вы думаете, что мне легко? Неужели вы не видите, что у меня сердце обливается кровью, когда я смотрю этот номер со стриптизом, который моя Бренда исполняла не в пример лучше? Моя Бренда… Моя… и еще многих других…
Он мрачно наливает себе новую лошадиную дозу, если можно допустить, что лошади пьют виски, введенные в заблуждение тем обстоятельством, что одна из разновидностей этого напитка называется «Белая лошадь».
В этот миг конферансье, одетый в темно-синий смокинг, чтобы его не путали с кельнерами, торжественно объявляет:
— Мисс Линда Грей!
Мисс Линда, как всегда, царственна, как всегда, держится с большим достоинством, но, то ли потому, что я еще нахожусь под впечатлением нашего разговора в кондитерской, то ли по какой-нибудь другой причине, эта ее царственность мне кажется несколько наигранной. Певица медленно выходит на круг дансинга, снимает микрофон со стойки и обводит взглядом ближайшие столики. На этот раз взгляд ее останавливается на существе мужского пола, настолько тщедушном и усохшем, что кажется, будто его только что вынули из гербария.
Короче говоря, мисс Линда приближается к хилому юноше и начинает петь своим теплым мелодичным голосом:
Не говори, я знаю: жизнь течет.
Ночь умирает, новый день наступит,
Будильник зазвонит, метро пойдет,
И грохот будней город потрясет,
Но нас с тобой, быть может, уж не будет.
— Чего это она привязалась к этому недоноску, — недовольно ворчит Дрейк, — а на нас никакого внимания.
Но тут же умолкает, потому что мисс Грей оставляет жалкого юношу и делает несколько шагов к центру дансинга. Звучит припев:
Не говори: увидимся мы завтра.
Не говори: с тобой я буду завтра,
И завтра поцелую я тебя.
Быть может, это завтра, завтра, завтра
Наступит без меня и без тебя.
— В сущности, Питер, она поет для вас, — констатирует Дрейк, когда Линда исчерпывает свой репертуар. — И не смотрит в нашу сторону только потому, что не хочет меня дразнить.
— Неужели это может вывести вас из равновесия? — удивляюсь я.
— Представьте себе.
— Но насколько я помню, именно вы настаивали на том, чтобы между мной и мисс Грей установились дружеские отношения.
— Эти вещи, Питер, давно уже устарели. После нашего разговора на эту тему много воды утекло и многое изменилось. Старина Дрейк превратился в несчастного вдовца.
— В несчастного вдовца? Но, если не ошибаюсь, вы же сами говорили, что в вашем возрасте женщина…
— Женщина — возможно, — перебивает меня шеф. — Женщина — да. А кошка, Питер? Что вы скажете о кошке? По-вашему, прилично оставаться без кошки, когда все вокруг обзавелись кошками?
— Купите настоящую, — предлагаю я, — дешевле обойдется.
— Ну и что, если дешевле! — возражает Дрейк, явно недовольный моим замечанием. — У меня хватает денег, мне ни к чему подыскивать товар подешевле. К тому же, Питер, с настоящей кошкой не поболтаешь. А человеку иногда нужно с кем-нибудь поболтать. И какой смысл садиться с ней в «ягуар» и приезжать сюда, в «Еву» — ни выпить виски… ни посмотреть, как она раздевается. Настоящая кошка, по-настоящему раздетая… Представьте себе картинку? Ведь она так и просится на витрину мясной лавки!
— М-да, — я сочувственно вздыхаю. — В самом деле, такие сложные проблемы нелегко решить.
Он берет с подноса сигару, которые предусмотрительно принес догадливый кельнер, и перед тем, как распечатать ее, замечает:
— Проблемы эти, дружище, вовсе не трудные. Труден объект. Потому что, как вы, вероятно, догадываетесь, речь идет о мисс Грей.
Неожиданно резким жестом сорвав целлофан с сигары, он добавляет:
— Упрямая женщина!
После того как он закурил, его мысли приняли более философское направление:
— Вообще-то говоря, это неплохо. Старая история, Питер. Когда что-нибудь ускользет от тебя, не дается в руки, оно становится более желанным. И потом, я люблю упрямых. Именно поэтому я люблю вас. В первый раз я приказал задать вам взбучку для пробы. Во второй раз сделал это уже из любви. Не то я бы послал вас к Марку. А у Марка не больно посвоевольничаешь. К упрямым людям у меня просто слабость, чего нельзя сказать о разных там Стентонах, хотя без них не обойдешься. Это вовсе не означает, что я рекомендую вам и в дальнейшем поступать мне наперекор. Симпатии — это одно, а дисциплина — другое, я человек долга и уважаю порядок.
Он отпивает виски и погружается в свои мысли. Потом, словно вспомнив о чем-то, подзывает кельнера:
— Пригласите Стентона!
Стентон тут же является, и шеф приказывает ему:
— Позовите мисс Грей!
— Мисс Грей уже уехала, сэр… — растерянно лепечет директор.
— Ну и что? Пошлите за ней! У вас, я вижу, любезный, дисциплина хромает!
Стентон бросается выполнять приказ, а в это время Дрейк вполголоса исповедуется мне:
— Питер, у меня такое чувство, будто я в ее власти… К худу это или к добру, не знаю, но я в ее власти…
Начинается антракт, довольно нестройный гул голосов посетителей ресторана сменил гром оркестра. Я окидываю взглядом посетителей, главным образом иностранцев, только не таких, как я, потерпевших кораблекрушение и выброшенных бурей на остров Сохо, а порядочных и состоятельных людей пожилого возраста; сеансы стриптиза привлекают внимание главным образом субъектов зрелого возраста, которые выступают в роли зрителей, в то время как особы помоложе предпочитают быть действующими лицами.
Шеф опять погружается в свои думы, и я без особого нетерпения жду тот момент, когда эти думы примут форму негромкого ворчания, и даже не замечаю, как Линда подходит к нашему столику. Я замечаю ее присутствие только тогда, когда над моим ухом раздается ее мелодичный сдержанный голос:
— Вы меня вызывали, мистер Дрейк…
— Вызывать вас?! — восклицает рыжий с наигранным возмущением. — Да разве я имею на это право, дорогая? Ведь вы не какая-нибудь там секретарша… Вы артистка, служительница муз. Питер, как звалась муза, покровительница эстрадной музыки?
Он, разумеется, не надеется получить от меня информацию по данному вопросу, ему хорошо известно, что даже если такая муза и существует, то я вряд ли имею о ней какое-нибудь представление. Дрейк приглашает Линду сесть с ним рядом и, перейдя с места в карьер, заявляет:
— В самом деле, я попросил Стентона, чтобы он пригласил вас посидеть с нами, разумеется, если это доставляет вам удовольствие, но Стентон — вы же знаете, как он рассеян и до какой степени голова его набита цифрами и параграфами, в ней вряд ли найдется место… Впрочем, что я, собственно, хотел сказать?.. Ах да! Стентон, представьте себе, забыл передать вам нашу вежливую просьбу… Но вы были так любезны, что согласились прийти… надеюсь, вы позволите предложить вам бокал шампанского…
— Благодарю, не стоит, — отвечает Линда все тем же холодным тоном. — Я предпочла бы стакан виски… с содой, разумеется…
Дополнение это совершенно уместно, потому что Дрейк потребляет шотландское виски без содовой. Шеф тут же приказывает кельнеру принести бутылку содовой, которая, как он считает, только портит стоящую вещь, а затем возвращается к своему монологу:
— Мы только что обсуждали с нашим общим другом ваше великолепное исполнение… и я даже позволил себе заметить, что, по моему мнению, вы все это время пели исключительно для него, для этого счастливчика Питера!
