Увлеченный собственным красноречием, Праццих, размахивая руками, ходил по комнате.
— Ты прав, колесо вертится, словно в тридцать третьем[14], - в раздумье сказал Хельмут. — Только ось колеса окончательно сгнила.
— Нет, Хельмут, колесо германской истории на прочной оси! Новые времена — новые партнеры. Европа отвергла «новый порядок» Гитлера, она получила «объединенную Европу». Те же сосиски, но с другим гарниром! — Он подмигнул Хельмуту и, загнув палец, добавил: — Общий рынок — раз! Атомный пул — два! — Он загнул второй палец. — Еврафрика — три! Между двух сил, Америкой и Россией, «третья сила» даст возможность создать политическое равновесие. Для того чтобы создать новые германские армии, надо использовать экономические ресурсы Европы. Такова логика событий, или старая песенка на новый лад.
— Стало быть, снова ландскнехты? Пушечное мясо по дешевым расценкам — разница курса доллара и марки? — с горечью бросил Хельмут.
— Только пока это будет выгодно нам! Не все ли равно, кто вкладывает в предприятие основной капитал! Деньги не пахнут. Наши заокеанские друзья делают политику большого бизнеса — это игра, а в игре всегда выигрывает только один. Совсем не обязательно, чтобы проиграли мы.
— Но во имя чего? Чем можно оправдать новый хаос войны и разрушений?
— Еще Ганс Гримм сказал: «Фольке оне раум!»[15]
— Чем больше мы требуем пространства, тем меньше мы его получаем. Чего мы добились? Германия разобщена. «Истинные друзья» толкают немцев на братоубийственную войну. У скалы Лорелеи саперы закладывают в штольни атомные бомбы, чтобы сбросить воды Рейна на плодородные долины, превратив земли Франконии в зоны пустыни. Чего-то я недопонимаю, а ты, Фридрих, окончательно утратил способность самостоятельно мыслить. Чужие мысли, чужие слова… В этом всегда была наша слабость: нам давали на все случаи жизни готовые формулы и мы этим удовлетворялись.
Праццих решил обидеться. Он демонстративно отставил чашку с кофе, поджал нижнюю губу и, барабаня пальцами по столу, сказал:
— Тебе, Хельмут, все не по вкусу: и наши идеи…
— Идеи? — удивился Хельмут.
— Да, идеи! И наши американские друзья…
— Друзья? — иронически переспросил Хельмут. — Те самые друзья, что когда-то купили господина директора Федеральной службы генерала Гелена и всех нас за пять миллионов долларов в год?
— Дело не в цене, они платят гораздо больше! Но они наши друзья! — подчеркнул Праццих. — Много лет назад Федеральный суд в Джексонвилле приговорил тебя, Хельмут, к тридцати годам каторги, а спустя три года ты уже отдыхал в своем Нейграбене на берегу южной Эльбы. Так поступают только настоящие, искренние друзья.
— Когда петуха хотят зарезать, его некоторое время откармливают, — с горечью сказал Хельмут. — Я не знаю, сколько наши «друзья» помимо этих пяти миллионов приплатили господину Гелену, но думаю, что вся агентура была приобретена по сходным ценам.
Праццих поднялся и угрожающе сжал кулаки.
— Послушай, Хельмут…
— Нет, ты послушай меня, — теряя терпение, перебил его Хельмут. — С уверенностью напыщенного индюка ты, Праццих, считаешь себя непревзойденным специалистом по русскому вопросу, но ты, я вижу, ничего не понял и ничему не научился! В сорок первом году генеральный штаб, сообщая данные немецкой разведки, сформулировал военный и моральный потенциал России в одной крылатой фразе: «Россия — колосс на глиняных ногах!» Но в сорок пятом году, когда имперская военная машина была уже раздавлена «глиняной» пятой этого колосса, Россия еще могла бы выдержать несколько лет войны. Что нам известно об этой стране? Даже я, профессиональный разведчик, проживший шесть лет в этой стране, не могу постигнуть России. Я думаю, что все, чего достигли русские, — результат победившей идеи. Что можем мы противопоставить этой идее? Ничего!
— Для этого у нас есть бундесвер, дипломаты, военные атташе, агентура…
— А разве кто-нибудь из вас, — перебил его Хельмут, — знает, с какими трудностями сталкивается в России наша агентура? В Нью-Йорке я приходил в лучший отель и, получая номер, записывался под любым пришедшим мне в голову именем. Попробуйте здесь, в России, в самом маленьком городе, не предъявив документы, получить номер. Для агента здесь все проблема: и крыша над головой, и общение с людьми, и транспорт, и вербовка…
— Все проблемы решают деньги. На зыбком песке человеческих отношений только деньги незыблемы в веках, как египетские пирамиды. С тех пор как Иуда, совершивший свой первый бизнес, заработал тридцать сребреников, и до наших дней все покупается и продается! Вот, Хельмут, я принес тебе деньги. Много денег! — Он снял с гвоздя сетку и вынул пакет с надписью «Ядрица», переломил его и вытащил пять сторублевых пачек. — Здесь пять пакетов по пять тысяч каждый.
— Фальшивые? — спокойно спросил Хельмут:
— Шеф дорожит своей агентурой!
— Он день и ночь думает обо мне! — дополнил его Хельмут.
На этот раз, уловив иронию, Праццих внимательно посмотрел на него и, подчеркивая значение своих слов, сказал:
— Если бы я не знал тебя, Хельмут Мерлинг, я бы всадил в тебя всю обойму моего пистолета, он стреляет бесшумно.
— Я знаю, люди нашей профессии редко умирают в своей постели. Мы слишком много знаем, чтобы оставить нас в живых даже тогда, когда мы уже не нужны. Но пойми, я устал от этого напряжения, постоянного напряжения сил…
— Хорошо, Хельмут, — уже мягче сказал Праццих. — Я поговорю с шефом. Правда, сейчас не время для твоей отставки, мы одержали большую победу на совете НАТО — создан «объединенный центр», все разведки Европы будут действовать под нашим руководством, и такой опытный работник, как ты… Впрочем, ты заслужил свой отдых. «Пирамида» будет твоей последней операцией за рубежом. Пароль явки: «Время боится пирамид». Хорошо сказано! Эта фраза, если мне не изменяет память, принадлежит арабскому философу тринадцатого века, он сказал: «Все на земле боится времени, но время боится пирамид!» Да, забыл тебе передать, — он это приберег к концу, — шеф недоволен твоей медлительностью.
— И ты все это время молчал? — поразился Хельмут.
— Я не хотел, чтобы наша встреча была испорчена этим сообщением. Ты понимаешь, что теперь операция «Пирамида» приобретает для тебя особенно важное значение. Легче будет разговаривать с шефом тогда, когда сведения будут у нас в руках. О средствах связи мы сообщим тебе дополнительно.
Праццих молча протянул ему руку, легко ступая, подошел к порогу, открыв рывком дверь, осмотрел сени, затем сбросил крючок и вышел из дома. Овчарка провожала его злобным лаем.
Подготовка к запуску в серийное производство «АЭП-7 — Аргус» подходила к концу. Исподволь, незаметно Никитин накапливал силы: вслед за Холодовой в семнадцатом цехе заменили вахтеров, подключили капитана Гаева. Так, зная о намерениях противника, командование незаметно подтягивает значительные силы в направлении главного удара.
Гаев приехал из Москвы с утренним поездом и немедленно вручил майору Никитину микроснимки и позитивные увеличения.
В доме приезжих треста «Славоградуголь», где жил Никитин, останавливались командировочные, народ шумный и любопытный; с утра они выезжали на шахты, уходили в трест, и общежитие пустело.
Пользуясь этим, Никитин и Гаев заперли комнату и занялись изучением привезенных капитаном фотоувеличений.
В тот день, когда в научно-исследовательской лаборатории управления через специальный оптический прибор Никитин впервые увидел микрокадры, адресованные прелату Штаудэ, он понял, что только тщательное изучение этих снимков на месте, где они были сделаны, могло бы подвинуть вперед следствие. Эта мысль преследовала неотвязно, и пока фотоотдел выполнял увеличения, в блокноте майора уже были сформулированы вопросы:
1) Шестьсот двадцать фотокадров главного конвейера сделаны с разных точек съемки? Или же точки съемки ограничены?
2) Если точки съемки ограничены, то сколько их и нельзя ли по объектам определить угол съемки, расстояние и, быть может, местонахождение фотокамеры?
Решение этих вопросов могло бы навести на след агента, а главное — дало бы возможность предотвратить фотосъемку нового прицела.
Это была сложная шахматная партия, и Никитин находился в состоянии цейтнота — нехватки времени. Враг был где-то здесь, рядом с ним, он действовал, и, как видно, неплохо, если судить по этим фотографиям. Все больше и больше волнуясь, Никитин просматривал фотоувеличения и, не замечая этого, напевал марш — музыкальностью он не отличался. Зная, что «музыкальные упражнения» всегда служили у майора признаком творческого волнения, Гаев это испытание переносил героически.
Просматривая позитивы, они обнаружили характерную деталь: в поле зрения объектива камеры попадали не только конвейер с лежащими на нем блоками прицела, но и операционный стол, кассы с мелкими деталями и даже руки работающих людей.
