Руководство отряда «Красное Знамя» уже получило приказ взорвать туннель восточной железной дороги, как только гитлеровцы побегут из Понтийска. Преждевременный взрыв мог принести вред десанту, ибо поставил бы гарнизон города в положение обреченных людей и удесятерил их силы. И Щербинин ждал, когда первые части десанта закрепятся на понтийской земле, командование предъявит гитлеровцам ультиматум, а радист отряда получит приказ в отношении «бычков в томате».
Заряды были уложены и ждали своего часа.
Но тот, кого штандартенфюрер Вайсмюллер называл Угрюмым, снова вернулся в катакомбы, чтоб сообщить Щербинину о выявленном якобы с помощью Пекаря вражеском агенте: Угрюмый вернулся, чтобы выполнить последнее задание Вайсмюллера — завершить операцию «Монблан».
И потому события развернулись несколько иначе, чем думал Щербинин, так мечтавший увидеть наконец солнце.
На второй день после посещения Балацкой бухты Юрий Алексеевич хотел сразу после завтрака мчаться в Понтийск, чтобы зайти в городской комитет партии и посетить Елену Федоровну Миронову. Да и к Нефедову, в горотдел милиции, следовало давно зайти, поразузнать, что нового у ребят из уголовного розыска, как вперед продвинулось расследование у бравого одессита Аркадия Китченко.
Но планы его были сорваны самым тривиальным образом: врач перехватил Леденева, когда он собирался улизнуть в город, и самым категорическим образом потребовал выполнить все назначенные им для Юрия Алексеевича процедуры. В противном случае он грозился подать рапорт начальнику санатория, Пашке, как упорно называл своего племянника полковник Ковтун.
Оставалось лишь подчиниться. Леденев отправился в процедурное отделение. В вестибюле Юрия Алексеевича окликнула Зоя.
— Вот иду принимать муки, Зоя, — пожаловался Леденев. — На процедуры…
— Так ведь для вашей же пользы, — сказала девушка. — Для вашего здоровья… Вы на вечер придете?
— Какой вечер?
— Вечер отдыха. Будут танцы. Я вас приглашаю.
— А как же ваш лихой капитан?
— Он будет само собой. И вы приходите. Хорошо?
Леденев не ответил. Он увидел вдруг, как по лестнице, ведущей в их отделение, спускался седой человек. Человек спустился по лестнице. Кажется, он не заметил Леденева и Зою, во всяком случае, не смотрел в их сторону.
— Осторожно повернитесь, Зоя, — сказал Леденев, — и посмотрите на того человека.
Девушка повернулась.
— Кто он? — спросил Леденев.
— Отдыхающий, из новеньких. Красивая такая у него седина.
— Он из нашего отделения?
— Нет, что вы! Своих я всех знаю по именам. Он, наверно, из третьего отделения, из того, что во внутреннем корпусе.
— Скажите, Зоя, а близко вы его видели?
— Вроде… Да! Дорогу в кабинет заведующего отделением показывала.
— Когда?
— Минут пятнадцать тому назад. Вы его знаете?
— Кажется, знаю. А на танцы я приду. Вальс за мной, Зоенька!
Последнюю фразу Леденев выкрикнул уже на бегу, он спешил в процедурное отделение.
— Значит, ничего? — спросил Леденев.
— Глухо, Алексеевич, начисто глухо, — ответил Нефедов. — А что у тебя?
— Накапливаю материал. Накопил уже кое-что, а вот полочки, по которым расположить все, никак не сколочу.
— Чего так?
— Понимаешь, каких-то связующих нитей не хватает. И по личности Миронова не все ясно, но неясность эта больше в области предчувствий, интуиции, нежели в области фактов. Чувствую, что ниточка уводит в прошлое, в историю понтийских катакомб, в годы войны, а вот ухватить не могу.
— Ну, Алексеевич, ты что-то уж больно крупный замах сделал. Рядовой случай, несчастный случай, можно сказать, я, кстати, именно за эту версию, а ты поехал вон куда. Катакомбами после войны не одна комиссия занималась, да и сейчас при горсовете есть постоянно действующая группа. Время от времени находим останки солдат и матросов, расследуем, кто и откуда, ищем родных, торжественно хороним. А тут, как сказал бы мой Китченко, «труп свежий, как огурчик». При чем тут катакомбы?
— И сам еще не знаю. Известно лишь, что Миронов был в отряде «Красное Знамя», который почти весь погиб в катакомбах.
— И про это мы знаем. А взрыв учинили немцы, они давно до этих ребят добирались. И газами травили, и прямой наводкой из орудий по ходам били. Это все история, Алексеевич.
— А бывает, история вдруг повторяется, прошлое бьет по настоящему. Или мы не вместе с тобой расследовали дело об убийстве радиста Груннерта в Поморске? Вспомни Форлендера и субмарину «Зигфрид-убийца», Иван Сергеевич. — сказал Леденев.
— Ведь я тогда сразу сказал, что это дело ты возьмешь на себя, так оно и вышло. Чует мое сердце, что здесь тот же случай.
Леденев рассмеялся.
— Да, постой! Когда же ты в гости ко мне нагрянешь? Жена покою не дает: «Где Леденев? Подай мне сюда моего поморского земляка!»
— Сегодня вечером приду, — сказал Леденев и вспомнил, что обещал Зое быть на танцах.
«А может, так оно и лучше, — решил он. — И печенка у летчика будет в порядке…»
— Сегодня вечером приду обязательно, — повторил Юрий Алексеевич и, пожав полковнику руку, направился к двери.
— Я пришлю машину в санаторий, — сказал ему Нефедов. — В девятнадцать часов, будь на месте.
— Лады, — сказал Леденев и вышел.
Он пересек площадь, заглянул в операционный зал новехонького почтамта, заполненного многоцветной толпой курортников, взял бланк телеграммы и, пристроившись на низком подоконнике, написал:
«Дорогая Веруша воскл жив здоров отдыхаю лечусь врачи хвалят организм немного скучаю безделья много ем загораю пляже часто думаю о тебе тчк целую твой Леденев».
Когда Юрий Алексеевич выходил из здания городского комитета партии, он заметил на противоположной стороне улицы седого человека, которого видел утром в здании санатория.
Седой стоял у дерева и держал перед собой раскрытую газету так, что она закрывала его лицо. Леденев резко повернулся, отошел к киоску «Союзпечати» и остановился за его стеклянными стенами.
«Что это значит? — подумал Юрий Алексеевич. — Не слишком ли часто Седой, — он уже окрестил его так, — попадается на моем пути?»
Леденев наблюдал еще минут пять. Он увидел, что Седой сложил газету, посмотрел по сторонам, затем взглянул на часы, снова огляделся, на этот раз, как показалось Леденеву, с некоторым беспокойством, опять посмотрел на часы и решительными шагами направился к подъезду горкома.
«Если ты надеешься найти там меня, то напрасно», — почти весело подумал Леденев и осторожно вышел из укрытия, чтобы быстро свернуть за угол и смешаться с уличной толпой.
Мысль о странных встречах с этим человеком не оставляла Юрия Алексеевича до самого дома Мироновых.
«Случайно ли я с ним сталкиваюсь? — думал Леденев. — Главное — он был на Лысой Голове в то время, когда начался обвал и камни едва не отправили меня на тот свет. Хотя это могло быть совпадением. Седой мог не видеть, что внизу кто-то есть, и случайно столкнув ногой камень, вызвать обвал. И тогда в поезде, в ресторане…»
Так думал он, подходя к двухэтажному коттеджу Мироновых, стоявшему в глубине ухоженного сада.
Леденев толкнул калитку и оказался на посыпанной измельченным ракушечником дорожке, которая вела к дому.
Едва он приблизился к ступеням крыльца, из дверей вышла женщина. Это была Елена Федоровна.
— Здравствуйте, — сказала она приветливо.
Она усадила гостя в просторной передней комнате в кресло у столика, где стоял сифон с фруктовым соком и лежали сигареты.
Леденев понимал, что хозяйка, возможно, не узнала его, она видела Леденева мельком да еще в ту минуту, когда страшное горе заслонило от нее белый свет, и Юрий Алексеевич решил, что ему следует представиться и объяснить цель своего визита.
— Вы, конечно, не помните меня, — начал он. — Я ехал в одном купе…
— Нет, отчего же, помню, — спокойно и быстро сказала Елена Федоровна. Леденеву было видно, с каким трудом дается ей это спокойствие. — Помню, конечно. Бы передавали мне Сережины вещи. Я даже не успела тогда поблагодарить за участие. Большое вам спасибо…
— Ну что вы, Елена Федоровна! — воскликнул Леденев. — Я выполнял долг.
— Я ждала этой встречи, — сказала Миронова. — Надеялась, что вы придете. Ведь вы видели моего Сережу последним, разговаривали с ним.
— Да, все было так спокойно тогда и хорошо.
Из внутренних комнат вышла высокая девушка. В ее лице явно просматривались черты Сергея Николаевича.
— Знакомьтесь. Моя дочь Марфа.
Леденев встал и наклонил голову.
— Мама, я к Лиде должна забежать, — сказала девушка.
— Иди, доченька, иди.
