– Да с полчаса уж миновало.
– Куда направился?
– Туда.
Круглов отпустил солдата-водителя, забрал у него автомат ППШ, сел за руль джипа и дал газ. Он перехватил Митю за околицей у леса и бил его до тех пор, пока глухонемой не заговорил, причем с сильным прибалтийским акцентом. Тогда Круглов ударил его ногой в пах, после чего Митя, корчась на траве, вытащил из потайного кармашка штанов листок, исписанный столбцами пятизначных цифр, а также назвал имя и адрес радиста. Круглов застрелил связника, а труп утопил в болоте, привязав к его ногам трак от танковой гусеницы, ржавевший без дела в придорожной пыли.
Радиста он застал за обедом. Это был неказистый мужичонка лет сорока с бабьим лицом и редкими волосами. Как раз такой мусор немцы и вербовали в лагерях для военнопленных. Покупали за кусок сала и бутылку водки. Потом повязывали кровью и использовали по своему усмотрению. Попадались, конечно, и идейные враги, ненавистники России, но таких было немного.
Увидев майора, радист сразу все понял. Он поперхнулся пищей и медленно поднялся из-за стола. Лицо его сделалось серым.
– Ну, чего ты испугался? – ласково спросил Круглов. – Нельзя так расстраиваться по пустякам, не то, глядишь, почерк испортится со страху. У тебя когда сеанс связи?
– В четверг, в 19–00. Имеется еще волна экстренной связи. На ней могу работать, когда угодно.
– Доставай рацию и передавай вот это.
Круглов положил перед ним Анютину шифровку. Радист принес с чердака небольшой, но тяжелый ящик, распаковал его и стал дрожащими руками настраиваться на нужную волну.
– Э нет, брат, так не пойдет. Ты успокойся. Ничего с тобой не случится. Будешь жить и работать под нашим контролем.
– Радиоигра?
– Ну да.
Когда радист передал шифрограмму, Круглов с великой ненавистью разрядил в него половину автоматного диска. Потом прикладом разбил рацию, а обломки и осколки ее опустил в нужник. После этого как ни в чем не бывало вернулся на службу, а вечером тоже как ни в чем не бывало приехал домой.
Анюта укладывала в вещмешок свои нехитрые пожитки. Интересно, куда это она собралась? Ведь не к маме же моей! Скорее всего, решила рвануть когти пока не поздно. Я бы на ее месте слинял на пути к Камышину, чтоб увольнительная и проездные документы были в ажуре. А там… Ну не захотела ехать к свекрови. Решила жить самостоятельно… Такие мысли вертелись в голове Круглова, в то время как он разбавлял водой спирт, открывал консервы, резал хлеб и расставлял на столе рюмки и другую посуду. Анюта отварила картошку и испекла пирожки с повидлом к чаю.
– Эх, гульнем мы с тобой сегодня! – говорил Круглов, обнимая ее за плечи. – Выпьем и за любовь нашу, и за дальнюю дорогу, и за тихую пристань!
– А ведь я люблю тебя, Круглов! – сказала вдруг Анюта, круто обернувшись и опалив его душу синим пламенем своих глаз.
Неужто вправду любит? Он ужаснулся этой мысли и жестоко прогнал ее прочь. Не раскисай, Круглов, не раскисай! Исполни свой долг до конца.
Тихая грусть осеняла их небогатое пиршество. А потом они любили друг друга. Он исцеловал ее всю, и теперь уже она испугалась его дикой необузданности.
Когда Анюта уснула, Круглов сел за стол и начал писать письмо матери: «Прости меня, мама…» И тут же решил: ни к чему это, потому что нет мне прощения. Хотел написать начальнику армейского «Смерша» и сразу отказался от этой затеи. Пускай все думают, что бытовуха. Так будет лучше.
Он сел на край постели и принялся рассматривать спящую. До чего хороша! Он не испытывал к ней ни ненависти, ни злобы. Были жалость и нежность.
Короткая майская ночь близилась к своему исходу. Круглов встрепенулся и посмотрел на часы. Пора! Он достал пистолет и передернул затвор. Движения его были спокойны и точны. Осторожно отодвинул край сорочки на груди Анюты и выстрелил туда, где едва заметно подрагивала кожа. Затем, не медля ни секунды, пустил пулю себе в висок…
23 июня 1944 года началась операция «Багратион». Наши войска в течение нескольких недель разгромили и уничтожили группу армий «Центр» под командованием фельдмаршалов Буша и Моделя. Оставшиеся в живых гитлеровцы сдались. Шестьдесят тысяч немцев во главе с корпусными и дивизионными генералами, понурив головы, под конвоем прошли по улицам Москвы. В тот самый день смершевцы, разбиравшие трофейные документы немецкой разведки, нашли личное дело агента «Клары», материалы которого пролили свет на гибель майора Круглова и сестры Анюты… До конца войны оставалось восемь с половиной месяцев.
В феврале 1992 года на одной из продовольственных баз города Придонска умер ночью от сердечного приступа пожилой сторож Иван Павлович Чугуев. На базе этой и охранять-то уже было нечего. Ее полностью разворовали как старая власть, так и новая и даже не разворовали, а скорее разграбили: продукты вывозили средь бела дня машинами, а дедушка Чугуев приходил вечером и сторожил до утра то, что осталось. Чугуев работал на базе лет тридцать, и его держали там в качестве трухлявого символа ускользающих в небытие правопорядка и законности.
Похоронили старика дочка с зятем да еще какие-то родственники. Перед похоронами вышла небольшая заминка: с руки усопшего сняли красивые старинные часы, а на задней их крышке обнаружили надпись, о происхождении и существовании которой, никто из родственников даже не ведал: «И. П. Чугуеву за выполнение важного государственного задания – управление КГБ по Придонской области, 1961 год».
– Из-за такого сувенира нынче могут выйти одни неприятности, – сказал зять. – Лучше от него избавиться.
Он велел жене надеть часы на руку покойного. Так Ивана Павловича и похоронили с ними…
Помощник военного атташе Джек Митчел слыл разведчиком от Бога. Природа наделила его острым зрением, цепкой памятью и ухватистым умом аналитика. Он не знал ни провалов, ни проколов в работе с агентурой, стоящую разведывательную информацию умел выудить даже из номера «Красной звезды», продающейся во всех газетных киосках, а уж если его отправляли в шпионский вояж по территории потенциального противника, то он всегда привозил нечто экстраординарное, вызывающее зависть менее способных коллег. Только Джек мог увидеть из окна скорого поезда опору высоковольтной линии, спрятанной в глухой тайге, только он мог заметить колею, убегающую в ту же тайгу от неказистого полустанка, только он мог унюхать, чем пахнет от желтых емкостей, скопившихся на запасных путях по обе стороны от упомянутой колеи. Беспорядочные, сделанные наспех зарубки на память по возвращении в Москву приобретали вид строгих аналитических записок, от которых начальство Джека просто млело. За одну поездку он исписывал до десятка блокнотов, которые хранил в отсеках толстой кожаной, папки. Заглянуть в эту папку мечтали чекисты всей провинциальной России, да и не одной России, а всего огромного Советского Союза, однако Джек был не из тех, кого относят к числу растяп и простофиль. Папку свою он из рук никогда не выпускал, даже спал с ней в обнимку, а обедая в ресторанах и кафе, клал ее под себя. Холодная война была в разгаре, а Джек претендовал на роль образцово-показательного солдата этой войны…
Самые интересные новости приходили в периферийные органы КГБ, как правило, из Москвы. Бывали новости хорошие, бывали плохие. Хорошие – это когда сотрудников награждали и повышали в звании, плохие – все прочие. Разносчиком плохих новостей в Придонском управлении КГБ был шифровальщик Миша Ермолаев. С утра пораньше он раскрывал перед начальником управления папку с шифрограммами из Центра, генерал расписывал их начальникам отделов, и Миша немедленно передавал высокие руководящие указания исполнителям.
Когда начальник второго (контрразведывательного) отдела полковник Буханцев получил шифровку о предстоящем визите в Придонск Джека Митчела и его коллеги из малой страны натовского блока Роальда Юхансена, он мысленно матюкнулся. Юхансен был телком, не представляющим серьезной опасности, а вот с волком Митчелом у полковника били старые счеты. В запрошлом году безупречный служака Буханцев схлопотал из-за Джека служебное несоответствие и тогда же поклялся, что когда-нибудь достанет неуловимого шпиона. Буханцев еще раз внимательно прочел шифровку. Она содержала всего лишь один маленький фактик, доселе ему неизвестный, один крошечный штрих, дополняющий характеристику Митчела: увлекается восточными единоборствами. «Зачем писать такую дребедень? – с раздражением подумал полковник. – Нe будем же мы хватать его с поличным! В городе появились новые оборонные предприятия и военные объекты. Митчел наверняка займется их визуальной разведкой. Не будет же он встречаться у нас с агентурой и проводить тайниковые операции. Впрочем, чем черт не шутит!»
Восточные единоборства! Буханцев улыбнулся, вспомнив эпизод из своей ранней молодости, когда он еще служил в уголовном розыске. В те годы на гигантском придонском рынке орудовала наглая и удачливая шайка карманников, сущих артистов своего преступного ремесла. Работа этой шайки отличалась высокой степенью слаженности и коллективизма. Время от времени группа молодых парней допризывного возраста устраивала на базаре шумные драки, имитируя приемы джиу-джитсу, каратэ и дзюдо. Драки эти, похожие на цирковые представления, привлекали внимание массы зевак и торговцев, покидавших свои рабочие места, чтобы досыта насладиться ярким зрелищем. По окончании представления карманы, сумки и мешки всей этой публики оказывались выпотрошенными до невозможных пределов. Руководил шайкой вор по кличке Чуг, здоровенный тридцатилетний мужик, потерявший на фронте кисть левой руки. И с какой стати он подался в карманники? Те все щуплые, юркие, верткие, поджарые, а Чуг походил на живой памятник.
