То, что девушки стали близкими подругами, удивило познакомивших их адвокатов. Характерами и нравом они отличались точно так же, как и внешностью. Мэйер — высокая, длинноногая, с гривой каштановых волос, которые она предпочитала носить распущенными. Косметикой пользовалась редко. Глаза у нее были цвета малахита, и играла она ими с немалой для себя выгодой — выражала самые различные чувства, просто то чуть расширяя, то чуть прищуривая их, то слегка подмигивая, а то выгибала песочного цвета бровь или бросала чувственный взгляд исподлобья, что, она знала, нравилось мужчинам.
Кэйхилл, напротив, была низенькой и плотненькой, вся словно узелками повязана, слегка округлившаяся угловатость так и сохранилась в ней с подросткового возраста — мать, оставшаяся вдовой, из-за этого ночей не спала. Насколько Барри была общительной, настолько Коллетт — энтузиасткой. Ее глубоко посаженные голубые глаза не знали покоя, на лице выдавались высокие скулы, что намекало на ее шотландское происхождение, и это лицо в любую минуту, казалось, готово было разом вспыхнуть от воодушевления и удивления. Ей нравилось пользоваться косметикой, добавлять яркие краски и щекам, и губам. Волосы у нее были черные («Ради всего святого, это-то откуда взялось?» — частенько задавалась вопросом ее мать), она носила их коротко стриженными — так, как больше шло к ее приятному округлому личику.
Вначале основой их дружбы была общая для девушек готовность сделать успешную карьеру. Цели у каждой были, разумеется, разные. У Мэйер — в конце концов стать во главе крупной книгоиздательской компании. У Кэйхилл — отдать себя государственной службе с прицелом на высокий пост в министерстве юстиции, а то и сделаться первой женщиной — министром юстиции. Они часто и громко смеялись над своими устремлениями, тем не менее настроены были серьезно.
Они оставались дружны до самого окончания учебы, потом, начав работать, разошлись по разным дорогам. Кэйхилл пошла работать в профессиональный юридический журнал, который следил за готовящимися законодательными актами. Там она продержалась год, а затем, послушавшись совета приятеля, принялась справляться о месте в государственных учреждениях, в том числе в Минюсте, госдепе и Центральном разведывательном управлении. ЦРУ предложило ей работу первым — и она согласилась.
— Ты… куда? — Барри Мэйер аж поперхнулась, когда вечером за ужином Кэйхилл сообщила ей о своей новой работе.
— Иду в ЦРУ.
— Да это ж… безумие. Коллетт, ты что, не читаешь ничего? ЦРУ ужасная организация.
— Журналистская трепотня, Барри. — Она улыбнулась. — Кроме того, после подготовки меня посылают в Англию.
Теперь уже улыбка Мэйер соперничала с улыбкой Коллетт.
— Ладно, — сказала она, — итак, это не такая ужасная организация. Чем же ты будешь в ней заниматься?
— Пока не знаю, но весьма скоро выясню.
Ужин они завершили тостом за новое предприятие Коллетт, в особенности же за Лондон.
В то время, когда Коллетт решила наняться на «Фабрику Засолки», как в обиходе служащие ЦРУ называли свое агентство, Барри Мэйер справляла непритязательную редакторскую службу в «Вашингтониан», ведущем «городском» иллюстрированном журнале федерального округа Колумбия. Пример подруги, решившейся на отчаянный шаг, подстегнул и ее на не менее решительное действие. Она бросила журнал и укатила в Нью-Йорк, где жила у друзей, пока не оказалась в кресле зама ответственного редактора ведущего книжного издательства. Работая там, она обрела вкус к литагентской стороне издательского дела и согласилась на место агента среднего калибра. Новая работа устраивала ее по всем статьям. Крутиться приходилось быстрее, чем в издательстве, и ей по нраву пришлась эта карусель с заключением сделок от имени и по поручению клиентов агентства. Как оказалось, она была создана для этого.
Когда умер создатель агентства, Мэйер еще три года тащила на себе весь воз, пока не собралась запустить собственное дело. Нью-Йорк она отмела: слишком много конкурентов. Число авторов-вашингтонцев все увеличивалось, вот она и решила открыть контору «Барри Мэйер Ассошиэйтс» в столице. Агентство процветало с самого начала, особенно же по мере того, как картотека зарубежных авторов увеличивалась наряду с внушительным списком вашингтонских писателей.
Работа географически развела подруг на большое расстояние, но, несмотря на это, Барри с Коллетт поддерживали связь между собой то открыткой, то письмом и почти не задумывались, возобновят ли они когда-нибудь свою дружбу на очной основе. После того как Кэйхилл три года отработала на станции слежения ЦРУ, расположившейся в заброшенной студии Би-би-си возле Лондона, где она отвечала за первичный перехват радиосообщений из стран советского блока и превращение их в краткие, основательные донесения для главных «медных касок», как прозвали высшее военное командование, ей предложили перейти в венгерское отделение Службы тайных операций, действующее под крышей посольства США в Будапеште. Она колебалась, делая выбор: ей полюбилась Англия, а перспектива надолго застрять внутри восточноевропейского социалистического государства отнюдь не казалась привлекательной.
Привлекала, однако, возможность попасть в Службу тайных операций — управление ЦРУ, отвечавшее за шпионаж, шпионское управление. Хотя космическая техника — с ее способностью заглядывать в любую щелку, в любой потаенный уголок земли — свела к минимуму потребности в тайных агентах, нужда в особых операциях по-прежнему сохранялась, а чарующая романтика и интрига, увековеченные создателями шпионских романов, отнюдь не изжили себя.
О чем ей твердили, повторяя еще и еще раз, во время обучения в штаб-квартире в Лэнгли, штат Вирджиния, и на «Ферме», прелестном местечке в двух часах езды к югу от Вашингтона? «ЦРУ ни по сути своей, ни в целом не является шпионским ведомством. Лишь небольшая часть его занимается шпионажем, и агенты никогда не используются для получения информации, которую можно добыть с помощью других средств».
Инструктор Кэйхилл по курсу «Организация шпионской операции», клоня к тому же, цитировал одного из сотрудников британской разведки: «Хорошая шпионская операция подобна хорошему семейному союзу. Никогда не происходит ничего необычного. Протекает — и так должно быть — тихо, без событийных всплесков. И никогда не становится основой для хорошего рассказа или романа».
Назначение-прибытие она получила в промышленно-торговом представительстве посольства. Подлинная ее обязанность состояла в том, чтобы действовать в качестве оперативного сотрудника, выискивая полезные связи в политических, промышленных и разведывательных кругах Венгрии, разрабатывая наиболее перспективные из них для агентурной работы на Соединенные Штаты, «склоняя людей на нашу сторону». Это означало, что ей необходимо было вернуться в Вашингтон для многомесячной усиленной подготовки, включавшей сорокачетырехнедельные курсы изучения венгерского языка в Институте загранслужбы.
Стоило ли соглашаться? Мать всячески уговаривала ее вернуться из Англии домой и с пользой употребить полученное юридическое образование по назначению. Кэйхилл и сама подумывала об уходе с «Фабрики Засолки» и возвращении домой. Последние месяцы в Англии тянулись скучно и, пожалуй, не столько из-за недостатка общения или развлечений, сколько из-за работы: ее повседневные обязанности успели превратиться в наперед известную рутинную тягомотину.
Решение далось нелегко. Она приняла его в поезде, возвращаясь из Лондона, где провела выходные: хороший театр, переползание из паба в паб в компании друзей с «Тэймз бродкастинг нетуорк», роскошество настоящего английского чаепития в «Браунз».[5]
Она согласилась.
Приняв решение, воспарила духом и с воодушевлением готовилась к возвращению в Вашингтон. Ее уведомили, что обсуждать назначение она не имеет права ни с кем, кроме имеющих допуск сотрудников ЦРУ.
— И даже с мамой нельзя?
Легкая, понимающая улыбка на лице начальства:
— В особенности с вашей мамой.
— От венгров вы услышите две вещи, — в первый же день сообщил ее группе в Вашингтонском институте загранслужбы преподаватель языка. — Во-первых, они скажут вам, что Венгрия очень маленькая страна. А во-вторых, скажут, что их язык очень трудный. Поверьте им. И то и другое утверждение — сущая правда.
Пятница.
Первая неделя занятий языком закончилась, и Коллетт решила провести уик-энд с матерью в Вирджинии. Она заехала на Французский рынок в Джорджтауне купить для матери ее любимые паштет и сыр и уже стояла, дожидаясь, пока купленное упакуют, когда сзади кто-то окликнул ее по имени. Коллетт обернулась.
— Не может быть, — проговорила она, вытаращив глаза.
— Еще как может, — отозвалась Барри Мэйер.
