— Вы глухой или тупой? У нас пять минут, чтоб унести ноги.
Октябрьский вставил новую обойму и разрядил ее в то, что еще оставалось от головы Петра Ивановича. Не выдержав этого зрелища, Гальтон отвернулся.
— Для верности, — хладнокровно заметил русский. — Что это вы берете? Сыворотку? Дайте-ка сюда.
— Зачем она вам? Вы в нее все равно не верите.
— Неважно. Эта дрянь — собственность государства рабочих и крестьян.
Отобрав пузырек, Октябрьский шмякнул его об стену — от кафеля брызнули осколки.
— Вот так. Теперь дело сделано. Что с красавицей? — Он склонился над Зоей, которая пыталась сесть, но у нее никак не получалось. — Ранена?
— Током… Ударило… Ничего, — с трудом выговорила она. — Через минуту… Встану.
— Нет у нас минуты, золотце. Ну-ка, обнимите меня за шею.
Русский легко поднял княжну на руки, что доктору совсем не понравилось.
— Дайте-ка сюда. Это собственность Соединенных Штатов! — И взял Зою сам.
Она прижалась к его плечу. Ее била дрожь, сотрясала икота.
— Всё-всё-всё! На выход! Оружие бросьте на пол, только не забудьте оставить на нем пальчики. Я и так из-за вашей медлительности слишком подставился. — Октябрьский первым покинул кабинет и спросил кого-то в приемной. — Готово? Сюда тоже кинь парочку.
В секретариате возился Витек, раскладывая по углам динамитные шашки, соединенные проводами. От Гальтона бывший шофер отвернулся. То ли испытывал неловкость за свое поведение, то ли (что вероятней) злился из-за пинка в причинное место. Впрочем, переживания этого субъекта Норду были безразличны.
Они бегом миновали весь первый этаж, в каждой комнате которого лежало по покойнику.
В дежурке задержались, чтобы прихватить Айзенкопфа. Тот еще не вполне оправился от удара бронзовым истуканом по голове, но все-таки уже стоял, опираясь о стену.
— Возьмите Ляо Синя под руку! — крикнул доктор, задыхаясь. Зоя уже не казалась ему такой воздушной, как вначале.
На второй лестнице их догнал Витек, закончивший расстановку зарядов.
— 90 секунд, шеф, — доложил он Октябрьскому.
Они выбежали из флигеля и помчались к подворотне: сначала Витек, за ним Октябрьский, волокущий за собой Айзенкопфа, сзади Гальтон с княжной на руках.
В переулке ждал черный автомобиль, его дверцы сами собой распахнулись.
— Быстрей ты, трудящийся Востока! — прикрикнул контрразведчик на Курта, который почему-то не желал лезть в машину.
— Без сумки не поеду, — просипел биохимик с трудом ворочая языком, что отлично заменяло китайский акцент. — В мотоцикле осталась моя сумка.
Октябрьский посетовал:
— Вот оно — мурло частного собственника! Успокойтесь, Цинь Ши-хуанди, ваше имущество погружено.
Земля слегка качнулась. В домах задребезжали стекла. Откуда-то снизу, издалека, донесся утробный рык взрыва.
– “The Fall of the House of Usher” [85], — торжественно объявил контрразведчик (Гальтон не понял, о чем это он). — Полный газ! Ходу!
В едущем на кладбище катафалке,
и то, наверное, было бы оживленней, чем в длинном черном автомобиле, несшемся по улицам ночной Москвы.
Впереди сидели двое: какой-то человек в кителе и фуражке, ни разу не обернувшийся, и, за рулем, Витек, который, сбросив маску разбитного шоферюги, сделался совершенно другим человеком. Не трепал языком, не вертелся, в зеркале отражались сурово прищуренные глаза. На двух промежуточных откидных сиденьях пристроились Октябрьский и Норд. Первого тоже будто подменили. То беспрестанно балагурил и скалил зубы, а теперь сидел с холодным, непроницаемым лицом. Его визави тоже не был расположен к веселью — с каждой секундой доктору становилось все тревожней. Ну а заднее сиденье вообще походило на реанимационное отделение. Там мычал ушибленный биохимик и беспрестанно икала травмированная электротоком княжна.
По встречной полосе на бешеной скорости просвистели одна за другой несколько машин.
— Это Картусов, шеф, — нарушил молчание Витек. — Его «паккард». И охрана.
— Без тебя вижу. Гони.
Снова наступила тишина.
Положение, в котором очутились члены экспедиции, было катастрофическим. Еще тошней делалось от сознания собственной дурости. После уничтожения Громова и его лаборатории американцы превратились для «пруссаков» из полезных союзников в опасных свидетелей. Как можно было этого не сообразить! События развивались чересчур быстро, требовали слишком полной отдачи всех умственных сил. У Гальтона не было времени просчитать игру не на два, а на три хода вперед. Он думал только об успехе миссии. Теперь придется расплачиваться за недальновидность.
Норд ощущал абсолютную беспомощность. Он был безоружен, один против троих. Даже хуже. Если б один, можно было бы попробовать на ходу выброситься из машины. Но Зоя, но Айзенкопф!
А что если выкинуть из машины контрразведчика? Октябрьский сидел у противоположной дверцы, полуотвернувшись. «Чувствует себя хозяином положения», зло подумалось Норду.
Двинуть кулаком в висок, вышвырнуть наружу. Водитель резко ударит по тормозам, все слетят со своих мест. Возможно, кто-то из противников будет оглушен ударом о ветровое стекло. В любом случае, возникнет куча-мала, в которой у Гальтона окажется преимущество, потому что он находится сзади и будет готов к заварухе.
А что потом?
Черт его знает. Шансы на успех минимальны, но лучше уж так, чем погибнуть без сопротивления!
Доктор примерился к расстоянию, отделявшему его от Октябрьского. И вдруг заколебался.
Что если русский вовсе не собирается их убивать? Оправдана ли будет немотивированная агрессия?
Не зная, какое принять решение, Норд оглянулся на коллег — и зажмурился от яркого света. Из-за угла выехал автомобиль, светя фарами. За ним второй. Обе машины пристроились сзади.
Витек сообщил:
— Шеф, наши подключились.
— Угу, — меланхолично промычал Октябрьский.
Ну вот и всё. Момент упущен. Теперь нет и минимального шанса.
Может быть, арестуют?
Исключено.
Прикончат — и концы в воду.
Стоило Гальтону мысленно произнести эти слова, как впереди заблестела черная маслянистая лента. Автомобиль свернул на набережную довольно широкой реки и почти сразу же съехал вниз, к самой воде.
Остальные две машины остановились слева и справа. На бортах у них белели шашечки — по виду обычные таксомоторы.
Октябрьский смотрел на доктора в упор. Дело шло к финалу.
— По-грамотному, конечно, следовало бы вас, граждане американцы, прикончить, — со вздохом сказал русский. — Но, как у нас говорят, слово есть слово. Катитесь к чертям собачьим. На той стороне Москвы-реки, за мостом, Брянский вокзал. Вот вам билеты до Львова, это первый заграничный город.
Не веря своим ушам, Гальтон взял конверт и зачем-то заглянул в него. Действительно, три картонки.
— Держите документы, они вам понадобятся на границе. Вы теперь Прокоп Абрамович Колупайло, сотрудник Внешторга. Наша доблестная Электра — пани Агнешка-Катаржина Косятко, польскоподданная. Китайский паспорт подготовить не успели, придется дедушке Сяо Линю временно стать монголом. Он у нас большой начальник, член Народного Хурала [86] товарищ Гомножардав, следует транзитом в Европу.
Все эти несусветные имена Октябрьский выговаривал с явным удовольствием, особенно последнее.
— Эй, гость из братской Монголии, вы на ногах-то держитесь? Пройдитесь-ка.
Курт с трудом вылез из машины, сделал несколько шагов, закачался.
— Хреновато. Витек, поможешь Гомножардаву погрузиться в вагон. Выпил с другом из социалистической Монголии, проводил — нормально. Отваливайте!
— Слушаюсь!
Витек взял Айзенкопфа под локоть, усадил в одно из такси, и машина отъехала.
— Следующее авто ваше, мистер Норд. А я доставлю даму. Изображу мужа, который провожает на поезд любимую супругу.
Зоя уже не икала и почти перестала дрожать. Голос ее, во всяком случае, звучал твердо:
— Благодарю, но пани Косятко современная женщина и привыкла обходиться без провожатых. Кроме того, если я польскоподданная, мне ни к чему подъезжать к вокзалу на длинной черной машине официального вида. Лучше доеду на такси.
Она вышла, не оглядываясь. Второй таксомотор тоже отъехал.
— Сильная женщина, — мечтательно произнес Октябрьский. — И очень красивая. Настоящая русская порода. Вы уж берегите ее, мистер Норд… Люсин, а ну продемонстрируй класс вождения.
— Слушаюсь, шеф.
Человек, за все время так ни разу и не обернувшийся, пересел к рулю. Машина поднялась из приречной черноты на темную набережную и поехала через скудно освещенный мост к сияющему огнями вокзалу. Этот маршрут показался уже распрощавшемуся с жизнью доктору символическим возвращением из мрака небытия.
