с «офицером» — ошибка? Совпадение данных? — спросил себя Смирнов, откладывая листки с сообщением. — Парашют
в камнях со следами крови на стропах… Маловато!
Почему они не дали характеристику Клетина? Ему не понравился майор. Антипатии людей различны. Почему он не понравился Клетину? Кто такой Клетин?
Через несколько часов этот поезд придет в Москву. Конечно, «офицера» на нем нет. Он уже несколько раз изменил маршрут. Не абсолютный же идиот? Как мог он демонстрировать кассирше пораненную руку? Сознательно! Значит…
Значит, ему желательно, чтобы мы поверили тому, что он направился к Москве… Это уже интереснее. Куда же он тогда направился?
Смирнов позвонил. Вошел капитан Берестов.
— Александр Данилович, насколько мне помнится, недели три-четыре тому назад к нам поступило заявление одного техника по фамилии Певзнер. Принесите!
В своем заявлении Леонид Певзнер сообщал, что он работает на совершенно секретном участке, обеспечивающем безопасность побережья. Совсем, недавно их участок принял на вооружение новую аппаратуру, позволяющую быстро и точно определить самолет в воздухе на любой высоте. Товарищ Певзнера, тоже техник, Былинкин, выпивая в компании мало знакомых людей, сболтнул за столом о новой аппаратуре. «Я прошу учесть, — пишет Певзнер, — что Былинкин сболтнул из самых хороших чувств, он хвастал нашей военной мощью. Я его знаю несколько лет близко, ручаюсь за него, как комсомолец и гражданин, в том смысле, что он не враг. Но у него, как говорят в общежитии, дурашливый характер, он сначала сболтнет, потом подумает. По всему своему складу он не может в настоящее время находиться на секретной работе, потому что от таких людей бывает большой вред Родине.
Промолчать о том, что произошло, не считаю возможным, так же как и не считаю необходимым скрывать свое заявление от Былинкина…»
— Речь идет о новых мощных радиолокаторах, — пробормотал Смирнов. — А ну-ка, посмотрим по карте соотношение выброса «офицера» и местонахождение базы радиолокаторов.
Проверив соотношение по карте, Смирнов минут на двадцать замолчал.
Он сидел, курил и машинально прислушивался к будничным, понятным шумам улицы, долетающим из окна.
Потом он набрал номер.
— Товарищ генерал! — сказал Смирнов. — Разрешите зайти сейчас к вам. Есть срочный вопрос…
Повесив трубку, Смирнов докурил папиросу и нажал кнопку звонка…
— Александр Данилович, — сказал он, когда вошел капитан Берестов. — Надо заказать два билета на самолет, южное направление. Сегодня ночью я отправляюсь в командировку. Надо помочь украинским товарищам. Получается довольно удачно, — в деле Горелла сейчас нужен перерыв на несколько дней, пока сверяем старые показания и определяется доработка последних закрытых вопросов. Вы продолжаете оформление дела. Вызовите мне младшего лейтенанта Соловьева.
Когда Берестов вернулся в отдел, Миша сидел, склонившись над столом, и делал выписки из протокола, необходимые для составления письма, реабилитирующего Акимову.
— Что-то, как я погляжу, ты у нас привыкать начал к канцелярщине, — сказал Берестов, останавливаясь около стола Миши. — С вдохновением строчишь!
— Канцелярщина бывает разная! — веско ответил Миша, дописывая строчку. — Бывает
такая, что…
— Спасибо за разъяснение! — поблагодарил Берестов. — Полковник зовет!
— Меня?
— Именно. Так и сказал, позовите мне младшего лейтенанта Соловьева. Надо, говорит, посоветоваться с ним по важному вопросу. Без него не могу решить! — И уже серьезно добавил: — Иди быстро!
— Есть, явиться к полковнику! — торопливо сказал Миша, запер документы в сейф и ринулся к Смирнову.
Он вернулся через пять минут. Берестов посмотрел на него и усмехнулся — столько явных усилий требовалось Мише, чтобы пережить радостное известие так, как это положено настоящему, уравновешенному, опытному разведчику.
— Какое место тебе в самолете брать? — улыбаясь, спросил Берестов, с удовольствием глядя на Мишу. — Как ты любишь летать — у окна или на втором сиденье?
— У окна! — торопливо сказал Миша. — Если можно, конечно! — прибавил он, потом посмотрел на часы, подумал и растерянно сказал:
— А ведь домой-то я не успею съездить! Мне еще справок надо подготовить для полковника целую гору! Еще в архив надо!.. Как же быть, товарищ капитан?
— А ты без вещей! — посоветовал Берестов. — По-солдатски! Полотенце и мыло всегда в дороге найдешь!
— Берет меня с собой в операцию! — вырвалось все-таки у Миши. — Должно быть, трудное дело, раз сам…
— С полковником всегда бывает трудно, — уже серьезно сказал Берестов. — Но ведь кто-то должен выполнять трудную работу! — потом помедлил и прибавил: — Ну что ж! Счастливого пути! Желаю тебе удачи, «Малыш».
И столько теплоты было в голосе Берестова, что Миша удивленно и благодарно оглянулся на капитана и даже забыл обидеться на прозвище «Малыш», которое он теперь все реже и реже слышал от товарищей.
По пути от Волги до Судетских гор лейтенант Луконин привык к мысли о том, что война испепелила его дом, разметала по дорогам близких, и на вопрос о семейном положении почти без горечи отвечал: «Командир роты…» Рота стала семьёй. Правда, состав этой большой семьи менялся, да и сам Луконин четыре раза попадал в госпиталь, а оттуда возвращался в другую часть. Сначала ему всегда казалось, что лучшие друзья остались в той, старой части или полегли в бою и вряд ли на новом месте, с новыми людьми он будет чувствовать себя так же просто и хорошо. Но шло время, Луконину открылся секрет фронтовой дружбы, он научился в толпе новичков чутьем угадывать хороших солдат, нескупых на старанье, на завёртку табаку, на шутку, — тянулся к ним, тянул за собой тех, кто послабее, и равновесие в боевой семье налаживалось.
В Германии Луконин затосковал. Чувство это началось с глухой неприязни к накрахмаленному немецкому пейзажу, к домам, забитым неуклюжей мебелью, позолоченным фарфором, ворохами заштопанных тряпок. Однажды связной Луконина боец Солодовников принёс в комнату, где остановились на ночлег, охапку странных, тонких веток, осыпанных золотистыми цветами, и сказал: «Весна, товарищ старший лейтенант!» Луконин впервые заметил, что окно в комнате растворено настежь, а за окном чернеют поля, кой-где тронутые зеленью, и вечернее небо подернуто той лёгкой, влажной дымкой, которая бывает только весной и от которой предметы теряют привычные очертания, обретают новый облик и значение. «Скоро конец войне, товарищ лейтенант, — сказал Солодовников, осторожно расправляя золотые ветки. — Сводку сегодня слышали?»
Луконин промолчал. Но у него осталось неясное ощущение досады на себя, словно он не сумел ответить бойцу на какой-то важный вопрос. В сумерки Луконин по привычке прошел по расположению, от кружка к кружку, но не присаживался к бойцам, как обычно, а, постояв на пороге, шёл дальше, хмуро разглядывая что-то поверх крыш. К ужину приехал друг, артиллерист капитан Кочин, — пожилой весёлый человек, с блестящей, лысой головой и
