Сзади гигантским факелом пылал дом, в котором сгорали трупы врагов, микрофоны, отпечатки ног и пальцев, оружие, гильзы и прочие «вещдоки». Дом горел хорошо, подожженный с четырех сторон, облитый бензином и маслом, которые в немалых количествах нашлись в гараже…
Но Резидент не думал о том, успеет ли дом до приезда пожарных сгореть дотла или только до основания. Он думал о другом — о том, что он сделал правильно, а что — нет. И что еще можно сделать, чтобы исправить то, что он сделал неправильно…
Он сыграл в очень опасную игру. И — выиграл.
Но мог и проиграть! Запросто! Если бы его проверили чуть получше, если бы тот охранник не подошел, а стал стрелять издалека, если бы…
И все же другого выхода у него не было. Просто — не осталось! Все, что он делал раньше, повторять было бессмысленно. Он мог выследить, взять и допросить еще несколько рядовых бойцов. А потом взять новых… И что толку? Ему не нужны были рядовые бойцы, он уже сдавался рядовым бойцам, которые, как выяснилось, ничего не знают! Ему нужны были не рядовые, нужны были их командиры, а еще лучше командиры тех командиров! Но только где бы он их взял?
Это же не армия, где командир идет впереди, поднимая бойцов в атаку. Эти командиры сидят по щелям, как тараканы, руководя своими людьми издалека.
Вот и попробуй найти их!
Не мог он их найти, не знал он, где их искать!
И поэтому ему не оставалось ничего другого, как бросить им приманку, насадив на этот раз на крючок себя! Самого!
Он знал, он был уверен, что они не уйдут из города, потому что ищут его. Как ищет их он. И так же, как они, он знал, где сможет попасться им на глаза.
У сгоревшей на сто третьем километре машины…
Возле морга…
И в руинах так и не перестроенного им четырехэтажного особняка…
Он был уверен, что если они его будут искать, то будут искать именно там! И не ошибся!
До особняка он так и не добрался — не успел. Они выследили и схватили его раньше — возле морга, где он снял три, чтобы засветиться наверняка, квартиры! И оборудовал их аппаратурой слежения, которая была безумно дорогой и совершенно бесполезной, так как могла выявить только никому не нужных, шныряющих по улицам шестерок. Которых с него хватило!
Единственной возможностью выйти на командиров было попасть им в руки! Подставиться! Сдаться! Чтобы пройти по цепочке вверх: от бойцов группы захвата — к «почтальонам», которые доставят его по назначению. Еще выше — к бойцам, которые его будут там охранять, которые ближе к начальству и поэтому знают больше. И, сделав еще один виток, — к командиру, что будет его допрашивать, круша пальцы…
Такой путь! А если иначе, то нить оборвалась бы в самом начале!
Они клюнули, они выследили его и взяли!
Но только они не знали, что, взяв его и потащив на базу для снятия показаний, они повезли с собой не его — «маячок»! Ему, конечно, вывернули карманы и обшарили одежду, но ничего не обнаружили. Потому что не могли. Потому что его «маячок» так просто не найти. Без рентгена не найти. Или без слабительного.
Единственным местом, которое они не могли обшарить, был он сам! Он заглотил капсулу с радиомаяком и батарейкой и отдал себя в руки врага, чтобы «фонить» и наводить на себя идущую по радиосигналу слежку. Его везли связанным по рукам-ногам, с заклеенным пластырем ртом, но ему не нужно было кричать, чтобы его услышали! Его и так слышали, в идущей, сзади, далеко за пределами видимости, но накрепко привязанной к ним радиосигналом машине, которая, следуя по пеленгу, повторяла их путь. В свою очередь показывая путь группе захвата.
Так они и приехали к тому дому, куда его привезли. По его наводке приехали!
Забираясь тигру в пасть, он рассчитывал выйти хотя бы на средних командиров — но ему повезло! Он вышел даже не на командиров — вышел на Главаря! Потому что уже там, в бункере, во время допроса, сообразил, с помощью каких волшебных слов можно выманить его из логова. Не «сим-сим» и не «тох-тиби-дох», а «Барнаул» и «Воронеж»… С Хабаровском ладно, с Хабаровском он маху дал, но Барнаул с Воронежем сработали! На них он прилетел, как мотылек на свечу!
И — попался!
Он взял его, обезглавив организацию, которая теперь, без руководства сверху, почти наверняка рассыплется в прах. Но люди — останутся. Свидетели останутся! Которые могут что-то знать…
Кто может знать?
И что может знать?
За друзей он отвечает. Друзья знают ровно столько, сколько должны знать. Одни считают, что принимали участие в полууголовной разборке, другие — что помогали милиции, третьи — что ФСБ.
Те, что знают чуть больше, никому ничего не расскажут, так как через день-два окажутся далеко за пределами страны, там, где по-русски не говорят. Кроме того, есть написанные ими для ФСБ расписки, за которые, если о них узнают иммиграционные власти, их вышибут из страны в два счета. По крайней мере, так они считают.
Тут все более или менее ясно. С друзьями…
А вот с врагами?
С ними желательно разобраться побыстрее. И помочь в этом может… Главарь. Уж он-то знает, кто какой информацией владеет и где прячется.
На него теперь вся надежда!
Грузовик выехал на асфальт и поехал ровно. В кузове грузовика были люди и мертвецы. И были люди, которые были еще живыми людьми, но уже были фактически мертвецами.
Такая веселая компания…
«Скажет, должен сказать, не может не сказать!» — думал, поглядывая на Главаря, Резидент. Иначе все, что было, было напрасно.
Обязательно скажет — никуда не денется!..
Внешне почти ничего не изменилось. Действующие лица были те же, и мизансцена примерно та же, и слова похожие… Только вот роли переменились. В корне!
Теперь за столом сидел пленник, а его палач на стуле, против него. Пленник был свободен, палач — обречен!
— Ну что, побеседуем? — спросил Резидент. — Теперь нам никто не помешает…
Те, кто мог им помешать, остались там, в доме. Четверо — в подвале, еще с полтора десятка — наверху. Бойцы не подвели, бойцы положили всех на месте, неожиданно, через окна и двери ворвавшись на первый этаж. И даже слегка переусердствовали, не взяв, как им предписывалось, ни одного, которого можно было бы допросить, пленного. Потому что, встретив отчаянное сопротивление и потеряв в первые мгновения боя семерых своих, сильно осерчали. Бойцы дали маху. Но их ошибку исправил Резидент.
— Сколько у тебя людей? Всего? — Главарь молчал.
Судя по всему, он был не из робкого десятка и понимал, что никакие признания его не спасут, что он хоть так, хоть так — покойник.
— Ты ведь все равно все скажешь! — пообещал Резидент.
И сам на себя разозлился.
Он разговаривал точно так же, как говорили с ним. Он произносил те же самые слова и те же угрозы. И собирался делать то же самое, что делали с ним они.
Он был жертвой — стал палачом. Стал таким же, как они!
Но что поделать — такой уж жанр! С мизансценами и текстом, который должен ему соответствовать. И со словами — понятными и доходчивыми. Им — понятными.
Именно поэтому он выбрал язык, на котором они говорили с ним! Чтобы его понимали. Чтобы — он понимал! Без переводчика! Чтобы понял, что чикаться с ним никто не намерен. А намерены вытянуть из него все, что он знает, причем как можно быстрее, и поэтому любой ценой. Пока еще есть шанс покончить с его людьми разом, до того как они разбегутся по стране, растворившись в ее многомиллионном населении…
— Ну так что?
Пленник молчал, с ненавистью глядя на Резидента, бывшего недавно его пленником.
— Смотри, как бы жалеть не пришлось, — недобро усмехнулся Резидент.
И вытянул из-под стола железную трубу. Которую продемонстрировал. В действии. Ткнув в висящую плетью руку пленника. Несильно ткнув. Но так, что тот дернулся и замычал.
— Сколько у тебя людей и где они?
Пленник молчал.
— Сколько у тебя людей? — повторил Резидент. И ударил сильнее. И точнее. Ударил по ране.
Пленник взвился и взвыл.
Он не испытывал ни торжества, ни радости, оттого что может долбить своего врага трубой по открытой ране, что может отомстить своему врагу. Там, в подвале, еще не остыв от пыток, он, наверно, получил бы удовольствие, причиняя ему физические страдания, видя, как он корчится от боли. Но теперь, спустя несколько часов… Теперь было поздно!
Сейчас им руководила не месть, а необходимость, и поэтому бить беззащитного, безрукого, не способного оказать никакого сопротивления человека было неприятно. Гораздо неприятней, чем стрелять в него там, в доме.
Но не бить было нельзя!
Потому что ситуация была как… на фронте.
— Сколько у тебя людей?
И снова молчание…
Если он продержится еще хотя бы пять минут, то с «физическими мерами» придется завязывать и использовать «химию», а это — время…
— Сколько у тебя людей?
