— Шкура акулы — как грубый наждак, — пояснил Сабит. — Видно, она вас зацепила… Хорошо, что были в гидрокостюме, иначе могла стесать мясо до костей…
— Хорошо, что я выстрелил второй раз, — сказал шейх. — И хорошо, что успел достать нож и вспороть ей брюхо! Иначе ободранной кожей не обошлось бы!
Сабит обработал рану, наложил какую-то мазь, перебинтовал руку, сделал обезболивающий и противостолбнячный уколы.
— Вам надо отдохнуть, господин, — сказал он, но шейх покачал головой:
— Я не устал. Хафиз, пусть мне принесут кальян с пенджабской травой. И пусть Али… А кстати, где Али?!
— Он сражался с двумя акулами, которые могли помешать вам всплыть. Одну прогнал, а вторая перекусила его пополам…
— А-а-а, — успокоенно произнес шейх. — А я уж подумал, что он забыл о своих обязанностях. Хорошо, тогда распорядись, чтобы мой трофей вытащили и тщательно измерили! Это очень важно! Надеюсь, я не зря рисковал!
— Хорошо, господин! — кивнул Мадиба и передал команду Наджаху.
Несколько матросов подцепили буй и с трудом подняли тушу акулы на поверхность, а потом занялись той задачей, которая всегда стояла в таких случаях — тщательно произвести документирование для регистрации рекорда. Все начиналось с тщательных замеров: если общая длина акулы превысит размеры предыдущих трофеев шейха, ее следовало сфотографировать, описать и заморозить. В противном случае рыбину просто выбрасывали за борт.
Вручную поднять чудовище на палубу было невозможно — его зацепили крюком за жабру и вытянули из воды. Это было впечатляющее зрелище: голова с оскаленной пастью уже достигла уровня третьей палубы, а хвост еще касался воды! А победил такую громадину самый обычный человек! Хотя таким он был только с виду, на самом деле экипаж видел в своем хозяине могущественного джинна! На него украдкой смотрели издали и радовались, что такой смелый, сильный и замечательный человек жив.
Хотя сейчас шейх, обычно возглавляющий процедуру документирования добычи и активно в ней участвующий, не проявлял к ней никакого интереса. Ему принесли свежую одежду и кальян, он переоделся, уселся в свое любимое ротанговое кресло и неспешно затягивался сизым, с острым ароматом, дымом. Сжатые в комок нервы расслаблялись, и он постепенно приходил в себя. Наджах неслышно подошел, остановился на приличном расстоянии и деликатно поинтересовался:
— Какие будут указания по замерам добычи, господин? Прикажете начинать? Или…
Шейх выпустил несколько колец дыма, посмотрел, как они догоняют друг друга, и вяло махнул рукой.
— Отложим до завтра! Это чудовище, — он показал большим пальцем через плечо назад, в сторону кормы, — оно уже никуда не денется. И чувствую я, что это самая большая акула, добытая на земле за последнюю тысячу лет!
— Никто даже не сомневается в этом, господин! — склонился в поклоне Наджах и исчез, будто растворился в сгущающихся сумерках.
* * *
На «Ориенте» ложились спать рано и вставали тоже рано, чтобы не пропустить прелестей раннего утра в открытом океане и незабываемого по красоте восхода солнца. Во всяком случае, так считалось, и отчасти это было правдой: и ранее утро в океане прелестно, и восход солнца незабываем. Но имелось и более прагматичное объяснение, которое вслух не произносилось: распорядок дня во дворце, на дирижабле и на яхте определялся привычками и желаниями хозяина — все остальные подстраивались под него.
Все уже разошлись, и Мадиба ожидал команды быть свободным, чтобы привести в порядок себя и свою каюту: он бросил мокрую одежду прямо на пол и надел рабочий комбинезон, но завтра он снова должен быть в галабее и гафии, а его собственный головной платок утонул, и надо было каким-то образом раздобыть новый… Но внезапно шейх сказал:
— Что-то мне не спится. Пойдем, я хочу посидеть на палубе.
Это было уже не в первый раз. Обычно шейх сидел в шезлонге и смотрел вдаль, хотя ночью не то что вдали — вблизи ничего не увидишь. Может быть, он считал звезды на горизонте, может быть, думал о чем-то своем: о бизнесе, политике или личных делах. Во всяком случае, так он сидел довольно долго и ложился спать уже в три-четыре часа утра. Каждый раз при нем находился Мадиба, как и положено личному охраннику. Он тоже думал о своем, хотя масштаб его мыслей был неизмеримо мельче, чем у шейха Ахмеда. Он думал о неопределенности своей судьбы: нет ни дома, ни семьи, ни четкой и реально достижимой цели в жизни. Гибель хозяина усложнила и запутала его жизнь окончательно, а рисуемые представления о будущем растаяли, как миражи в пустыне…
Но в этот раз шейх был настроен поговорить.
— Как дела? — спросил он. — Что у тебя нового в исполнении своего обета?
— Ничего, господин, я же нахожусь все время при вас и никуда не отлучаюсь, — сказал он.
— Ты знаешь, Хафиз, я никогда всерьез не подозревал тебя в предательстве, хотя и намекал на это. Но Далиль мне сказал, что вы шептались о чем-то с Галибом — он видел это на мониторе. И произошло это перед тем, как мы прилетели в Бахру.
— Да, такое было, — кивнул Мадиба. — Я инструктировал, как лучше охранять гостей в стойбище.
— И после этого один из строго охраняемых гостей трагически погиб в том самом стойбище! Не правда ли, странно?
Почти все освещение на яхте, кроме ходовых и сигнальных огней, было потушено, и только бледный свет луны освещал четвертую палубу, сидящего в кресле шейха с упрятанной в рукав перевязанной правой рукой, которая, очевидно, доставляла ему беспокойство — иногда Ахмед бен Касим морщился от боли. А напротив него стоял в смиренной позе главный охранник, как думал шейх — Хафиз абу Халялья, а на самом деле — Мадиба Окпара.
— Всякие странности случаются в жизни, — сказал Окпара. — На все воля Всевышнего.
— Это правильно, — кивнул шейх. — Но дело в том, что я послал своего верного слугу Джамиля в стойбище. И он расспросил жителей. Их всего около ста пятидесяти — ограниченный ареал, вокруг пустыня, новостей практически нет, они обсуждают каждую мелочь, а уж приезд гостей и гибель одного из них останется в памяти на много десятков лет… Сам понимаешь, при таких обстоятельствах вряд ли можно сохранить какую-то тайну. И все знают, что Галиб спросил у девятилетнего Акифа бен Казима, где неподалеку видели гейхо. И мальчик показал ему это место. А через час Юнус умер от укуса гейхи. Это, по-твоему, совпадение? Или воля Всевышнего? А может быть, это твоя воля?!
В голосе шейха зазвенел острый булат.
— Ты же понимаешь, если я расспрошу Галиба, то он начнет отвечать через пять минут. Поэтому я даю тебе возможность объяснить самому то, что произошло.
Мадиба знал, что действительно Галиба «выпотрошат» очень быстро. И, конечно же, он назовет его имя. Поэтому запираться не имело смысла. Просто то, что происходило сейчас, ускоряло то, что должно было произойти рано или поздно.
— Юнус виновен в смерти господина Афолаби, — сказал он, словно сунул руку в кувшин с эфой.
— Вот как! — удивился шейх. Или сделал вид, что удивился. — Чем же?
— Он записал разговор в «Райской кухне». И продал его.
— Кому?
— Посреднику. А тот перепродал сотруднице военной разведки Франции.
Наступила тягучая пауза. Шейх обдумывал то, что он услышал.
— Это ничего не меняет, — наконец сказал он. — Ты не получал моего согласия на устранение одного из моих гостей.
— Это верно. Но я исполнял обет Рикарди.
— Мне не нужен слуга, который действует в обход меня, — холодно сказал шейх. — А что с тем посредником?
— Он пошел на поля Небесного отца.
— Теперь ты должен отправить туда же и женщину из DRM?
— Да. И еще кое-кого…
Было темно. Лунный свет освещал шейха, но сзади, под углом, так что глаз не рассмотреть — только пустые глазницы, словно он уже мертв и вместо лица у него на плечах обглоданный временем череп. Зато Мадиба стоял в тени от рубки, так что в темноте угадывался только силуэт, а руки в тонких нитяных перчатках видны не были. Он полез в карман, вынул и спрятал за спину тот предмет, который вместе с золотым «Ронсоном» забрал из своего кабинета на вилле Афолаби в Ницце. И который взял с собой, собираясь в это плавание. Это был выкидной нож «Корсиканец», принадлежавший Ловкачу Антуану, порезавшему им несколько человек и даже убившему вождя племени буру. Сам он сгинул в джунглях, а полковник Бангани привез нож из экспедиции как доказательство того, что Ловкача больше нет.
