Вагон мягко покачивало. Темное купе то и дело освещалось матовым, как бы лунным, светом пролетавших за окном маленьких станций, и во время этих вспышек Павел видел, как клубится под потолком голубой туман, — Надежда курил.
Павла уже начала охватывать дремота, когда он услышал тихий голос сверху:
— А почему именно в Ленинград?
Павел повернулся со спины на правый бок, положил голову на согнутую руку и сонно ответил:
— Хороший город.
— Я знаю, что хороший. Отец рассказывал. Рисовал мне грифелем на черной дощечке улицы и дома. Он там родился.
— Он тебе рисовал Петроград, а не Ленинград.
— Разве перестроили?
— Нет. Центр остался прежним. Дело не в архитектуре.
— Его же сильно бомбили…
— И обстреливали тоже. Но раны все зализали.
— Отец читал в газетах, будто во время войны шпиль Адмиралтейства специально укрывали, чтобы не пострадал от осколков. И даже конную статую царя Николая тоже. Он не верил. Это правда?
— Да. Все статуи укрывали.
— Ты был тогда в Ленинграде?
— Тогда я еще под стол пешком ходил под руководством мамаши в столице нашей Родины. Но после войны каждый год хоть разок, но езжу.
— Родственники есть?
Павлу было уже не до сна. Он откинул одеяло.
— Дай-ка папиросу.
Закурив, снова лег, поставил пепельницу себе на грудь и сказал:
— Мой отец в семнадцатом году был матросом на Балтике. А погиб под Пулковом. В январе сорок четвертого. Когда блокаду снимали.
— Он был профессиональный военный?
— Кадровый, ты хочешь сказать? Нет. До войны строил мосты. А воевал заместителем командира полка по политчасти. Раньше их называли комиссарами.
Надежда долго молчал, затем спросил несвойственным ему робким тоном:
— Ты ему памятник на могиле поставил?
— Могила братская. Без меня поставили.
— Офицер — в братской? — не скрыл удивления Надежда.
— Погибшие в бою званий и чинов не имеют, — строго, как прочитал эпитафию, произнес Павел. — Если бы каждому убитому и умершему от голода ленинградцу отдельную могилу — земли не хватит. — И прибавил после долгой паузы: — А не поспать ли нам? В Питер прибудем рано…
Проводник разбудил их без пятнадцати восемь. Зимнее утро только занималось.
Наскоро умывшись, они выпили по стакану горячего чая и вышли в коридор, стали у окна. Впереди по ходу поезда в белесой дымке восхода угадывались размытые силуэты домов.
Павел и Надежда пошли в вокзальную парикмахерскую. Они ничего не брали в дорогу, ни портфелей, ни чемоданов, и это помогло им сразу почувствовать себя ленинградцами, а не приезжими.
Побрившись, вышли из вокзала, постояли на площади.
День выдался редкостным для зимнего Ленинграда. Крепкий сухой снег скрипел под ногами, сверкал ослепительными кристаллами. Небо нежно голубело. Казалось, наступает какой-то праздник — до того весело выглядела площадь и широкий Невский проспект, убегающий от площади вдаль, к золотой игле Адмиралтейства.
— Ничего на ум не приходит? — спросил Павел, взглянув в сосредоточенное и вместе с тем как будто растерянное лицо Надежды.
— Стихи… — сказал тот задумчиво. — Вспоминаю стихи. И не могу ничего вспомнить.
— Ладно. — Павел хлопнул Надежду по плечу. — Давай-ка для начала позавтракаем.
Они зашли в молочное кафе на Невском. Съели по яичнице, выпили по стакану сливок и по две чашки кофе. Надежда ел без аппетита, но торопливо, словно стараясь побыстрее покончить с необходимой формальностью.
— Так, — сказал Павел бодро, когда они покинули кафе. — Теперь надо обеспечить жилье. Айда в гостиницу.
Надежда взял его за рукав.
— Слушай, Паша… — Он замялся. — Только куда-нибудь в такую, где не было бы иностранцев…
— Чего захотел! — рассмеялся Павел. — Тут круглый год туристы со всего света. Да что они тебе?!
— Просто так… Не знаю…
— Ну, ну! Это мы понять можем. Ладно, поедем в «Россию». Далековато, но зато новенькая, туристским духом еще не пропиталась.
Павел хотел взять такси, но Надежда упросил поехать городским транспортом. Тогда Павел предложил воспользоваться метрополитеном. Однако Надежда предпочитал ехать по поверхности, чтобы можно было смотреть на город. Поэтому сели в троллейбус.
Свободных мест в гостинице по обыкновению не оказалось, но Павел пошептался с администратором, и им дали прекрасный номер на двоих на шестом этаже. В номере они пробыли недолго. Не раздеваясь, почистили друг другу щеткой пальто, отдали ключи дежурной по этажу и сбежали вниз.
— Ну так что? — спросил Павел, шагая чуть впереди Надежды. — Город в нашем распоряжении. Не начать ли с Эрмитажа?
— Я хочу видеть все, — сказал Надежда голосом, совсем незнакомым Павлу. Он был взволнован.
— Положим, это невозможно, но что успеем, то наше.
— Сколько мы тут пробудем?
— Три дня.
Четыре часа они ходили по тихим залам Эрмитажа, пока не ощутили ту непреодолимую, совершенно особую усталость, которая появляется только в музеях. После этого бродили по Невскому, по набережной Невы, на резком ветру, дувшем с залива, и утомление как-то незаметно растворилось в морском воздухе. Обедали в ресторане недалеко от Гостиного двора, и на этот раз Надежда ел с аппетитом.
Потом отправились в оперный театр. Вечером шел балет «Спартак». Билетов, разумеется, в кассе не было, и Павлу пришлось проявить чудеса красноречия, чтобы выдавить у администратора два места в ложе, забронированной какой-то сверхжелезной броней.
Надежда весь спектакль не обменялся с Павлом ни единым словом. Всю дорогу в гостинице он молчал, глубоко уйдя в себя и нимало не смущаясь тем, что это может показаться невежливым его спутнику. Лишь когда улеглись в постель и погасили свет, Павел услышал, как Надежда словно в полусне произнес негромко:
— Враг номер один.
— Ты о чем? — спросил Павел.
Надежда ответил не сразу.
— Там, откуда я приехал, все это вместе взятое называется «враг номер один».
— Подходящее название, — усмехнулся Павел.
На следующее утро за завтраком они составили план похода по знаменательным местам Ленинграда. Надежда думал, что план этот рассчитан на два оставшихся дня, но Павел сказал:
— Все это мы должны выполнить сегодня.
— Но ты же говорил, едем на три дня…
— Завтра будут другие дела.
Какие именно, Павел не объяснил, а Надежда спросить постеснялся.
С девяти утра до десяти вечера они не присели ни на минуту. Не ели, редко курили и почти не разговаривали. Только смотрели и слушали. Иногда, правда, Павел комментировал кое-что в своей иронической манере, но это не влияло на состояние Надежды.
Из домика Петра отправились в Петропавловскую крепость, а оттуда, надышавшись настоянным на холодном камне воздухом казематов, поехали в светлый Смольный. Затем был Казанский собор, где они долго стояли над прахом фельдмаршала Кутузова. А после собора — Пискаревское кладбище, по которому они ходили, сняв шапки. Когда покидали кладбище, Павел сказал, что где-то здесь среди многих десятков тысяч погребенных лежит и его отец. Надежда приостановился, посмотрел на Павла, хотел молвить что-то, но не нашел слов.
Вернувшись в центр, они хотели подняться на Исаакий, но, к сожалению, он уже был закрыт, и, поужинав в великолепном ресторане гостиницы «Астория», они поехали к себе, чтобы пораньше лечь спать. Даже Павел устал от беспрерывного хождения и обилия впечатлений, а о Надежде и говорить не приходилось. Больше года он вел малоподвижный образ жизни и теперь с непривычки еле держался на ногах.
В половине одиннадцатого Надежда разобрал постель и лег. Павел вышел из номера, объяснив, что надо уладить кое-какие дела с администратором. Отсутствовал он минут двадцать, а когда вернулся. Надежда уже спал глубоким сном…
Проснувшись утром. Надежда не обнаружил Павла в номере. На столе лежала записка:
«Буду в девять».
Он побрился, потом оделся, спустился в вестибюль за газетами и снова поднялся к себе в номер.
Он сидел у стола и читал, когда в дверь постучали. Надежда вздрогнул. Кто бы это мог быть? Павел входил без стука. Может, просто ошиблись номером? Стук повторился, робкий, тихий.
— Да, войдите!
Надежда поднялся, шагнул к двери. В этот момент она отворилась. На пороге стояла Мария.
Газета выпала из рук Надежды. Он застыл, подавшись вперед. Мария смотрела на него прищурившись, словно издалека.
— Ты? — не веря глазам, только и мог сказать Надежда.
Мария закрыла дверь.
— Как видишь…
— Где же Саша? — спросил Надежда, все еще не двигаясь с места.
— Дома оставила. Он с подругой моей, с Леной. Не хотелось мучить малыша, я ведь самолетом…
