Сбивчивую речь Кнута прервал телефонный звонок. Скоглунд аж подпрыгнул в кресле и замер в настороженной позе.
— Алло? — Бронштейн поднял трубку. — Нет, вы ошиблись.
Хмельной норвежец вопросительно смотрел на Самуила покрасневшими глазами.
— Ошиблись номером. Дежурную аптеку спрашивали, — ответил Бронштейн на немой вопрос Скоглунда.
Но это был отнюдь не ошибочный звонок. «Дежурная аптека» — это кодовое сообщение, посланное Бронштейну с Лубянки: сигнал означал, что Кнута можно отпустить на все четыре стороны и со спокойной душой лечь спать. Усталый Бронштейн недолго ломал голову над поисками вежливого предлога для выпроваживания иностранного коллеги. Заметив, что тот уже начал посапывать в кресле, Бронштейн махнул рукой на «этикет» и набрал номер заказа такси. «Если сейчас он и обидится, то утром вряд ли об этом вспомнит… Как же он мне надоел, как же надоел!» — ворчал про себя Самуил Моисеевич. Судьба была к нему милостива: такси подъехало через пятнадцать минут.
За час до полуночи серые «Жигули», несколько часов кряду стоявшие на Поварской, двинулись с места. Шум мотора и свет фар на минуту прорезали ночь, и темнота снова сомкнулась. Несколько минут спустя из какой-то подворотни на улицу вывалилась пьяная троица. Нестройным акапелло они выводили «Подмосковные вечера»: не в унисон, зато душевно. Где-то со стуком распахнулось окно, послышался гневный монолог старушки с пронзительным голосом. Нарушители спокойствия продолжали выводить: «Если б знали вы-ы-ы, как мне дороги-и-и…» — звуки этого концерта художественной самодеятельности донеслись до мастерской Хмельницкого.
В эту минуту Гали и Торвальд сплелись в позе «шестьдесят девять». Йоргенсен стонал от наслаждения, почти конвульсивно дрожа в предвкушении разрядки. Гали, склонившаяся над его «нефритовым жезлом», посасывала головку медленно, нежно и с удовольствием: так дети облизывают леденец на палочке. «Подмосковные ве-че-ра…» — донеслось с улицы. Услышав песню в свободном прочтении праздношатающихся гуляк, Гали прервала свое занятие. Всего на долю секунды, которой хватило на улыбку, которая промелькнула быстро, как тень, на ее лице. «Подмосковные вечера» — сигнал отбоя, посланный ей с Лубянки. Это значит, что операция завершена благополучно. Что ей, Гали, можно расслабиться, лечь на бочок и свернуться калачиком. Что Йоргенсена хоть сию минуту можно отпустить домой. Чего она, Гали, разумеется, не сделала. Услышав сигнал, Гали вернулась к своему любимому занятию. Прежде чем взойдет солнце, она подарит Торвальду Йоргенсену, атташе посольства Норвегии, еще не один оргазм. Но уже не для пользы дела, а исключительно для собственного удовольствия.
Гали покинула мастерскую Игоря Хмельницкого на рассвете. Торвальд Йоргенсен, наконец-то, уставший от любви, оглушительно храпел, раскинувшись на широком ложе. На его лице, обычно таком сосредоточенном, задумчивом и немножко усталом днем, сейчас застыло блаженное выражение ребенка, который провел целый день в Диснейленде. Гали не могла заснуть, да и не собиралась. Аккуратно, стараясь не шуметь и не потревожить спящего викинга, Гали соскользнула с кровати. «А ведь это… — вдруг вспомнила Гали, — ведь это та самая кровать! Надо же, она еще пятнадцать лет назад дышала на ладан, и мне казалось, что она когда-нибудь под нами с Игорем развалится!»
Предавшись сладким воспоминаниям, Гали натянула чулки, застегнула топик, достала из сумки щетку и тщательно, не спеша и аккуратно, расчесала волосы. Шпильки остались внизу, но она решила, что распущенные по плечам волосы будут наилучшим вариантом для такого утра после «богемной вечеринки». Кружевные трусики были порваны Йоргенсеном, который готов был сокрушить в прах любую преграду между ним и ей. Усмехнувшись, Гали положила трусики в нагрудный карман его пиджака, где когда-то был щегольской светлый платок. «Если он женат, то такие сувениры, наверно, приходится хранить в сейфе… Вместе с секретными документами», — Гали чуть не рассмеялась вслух, представив себе эту картину. «О, черт! Костюм остался внизу… Ни трусиков, не юбки!» Одну из стен занимало старинное, покрывшееся от времени темными пятнышками зеркало в тяжелой раме. Не без удовольствия Гали оглядела себя с ног до головы: темно-каштановые волосы в живописном беспорядке рассыпаны по плечам. Лицо бледное, как луна, от бессонной ночи, но никаких кругов под глазами нет! А губы — ярко-красные, вспухшие от поцелуев. Длинные стройные ноги обтянуты черными чулками… Темный короткий топ едва прикрывает пупок. «Ничего страшного, — подумала Гали, — Игорь и Валя наверняка еще спят, как убитые. И меня никто не увидит. К сожалению!» — подумала Гали, взяла сумочку и спустилась вниз.
В углу на узком диванчике посапывала Валентина. Хмельницкий не спал. Он сидел на своем любимом месте, на последней ступеньке лестницы, в компании пустой бутылки из-под вина. В левой руке дымилась сигарета.
— Доброй ночи или утра! — приветствовала она его. — Сидишь на своем любимом месте.
— Привет от старых штиблет, — ответил он весело. — Выпить хочешь?
— Подожди, я должна надеть юбку.
— Зачем? — удивился он. — Так лучше.
— Как там у Стерна — «я протянул руку и схватил ее за…» Ты не спал?
— Да нет, — пожал плечами Игорь, — бессонница.
— Так постучался бы… Этот варяг вырубился сразу. Слышишь, как храпит?
— Он никогда не умел пить, — ответил Хмельницкий.
Она села рядом, на ступеньку деревянной лестницы, по которой Игорь когда-то нес ее на руках на их чудесное любовное ложе.
— Что-то хочешь сказать? — спросила она.
— Я не знаю, в какие игры ты сейчас играешь, — сказал он, наконец, отхлебнув вина и передавая бутылку Гали. — Галерейный бизнес, незаконный вывоз ценностей, что-то еще… Не знаю и знать не хочу. Хочу знать только одно: как ты ко мне относишься? Он показал пальцем наверх.
— Что, не дала тебе поспать? По-моему, тебе было с кем развлечься, — усмехнулась она.
— Да нет, — пожал он плечами, — причем тут это?
— Да притом, милый… Я не хотела ничего, — ответила она. — Ничего такого делать, чтобы ты страдал.
— Вот как? — Хмельницкий поднял брови.
— Ты еще не понял, «Шляхтич»?
— Что?
— Как я к тебе отношусь? А как ты сам чувствуешь? Ты же одарен талантом — за формой видеть суть вещей. Помнишь, Папа Римский, увидев свой портрет, где он сидит в кресле, судорожно сжимая руками подлокотники, сказал художнику, сверкнув на него глазами: «Слишком похож».
— Ну, нашла меня с кем сравнивать. Это было время великих мастеров.
— Не в этом дело. Судьба однажды свела нас, и я благодарна ей за это. Ты помог мне пережить кризис с Бутманом. Тогда ты поддержал меня. Пришла моя очередь — я хочу, чтобы тебе жилось чуточку легче. Я ни на что не претендую, тем более не посягаю на святое — твою свободу. У тебя семья, дочери, которых нужно вырастить и выдать замуж. По-моему, мы уже пережили с тобой период обоюдного сексуального насыщения, и сейчас мы можем, оставаясь друзьями, стать партнерами. Как ты на это смотришь?
— Я готов. И охотно включусь в совместный бизнес. Но… иногда мы же можем с тобой устраивать небольшой бэнг-бэнг? Гали обняла его за плечи и прижала к себе.
— А вот с этим придется покончить. Секс будет мешать нашим партнерским отношениям. Давай сразу договоримся об этом, — и они надолго замолчали.
Город за закрытыми окнами мастерской нехотя просыпался. Слышался шум ранних автомобилей, дворники сметали с тротуаров мусор, обмениваясь на ходу какими-то новостями.
— Хорошо, — наконец, подытожил Игорь. — Наверно, ты права. Ну, хоть давай устроим последнюю вечеринку.
— Это можно.
— Обещай, по крайней мере, что не умрешь раньше меня… Мне нужно, чтобы ты была где-то… В Лондоне, Риме, Дрездене, Париже… Все равно — где…
— Ну, ты загнул, — она присела за стол, покосившись в угол, где спала натурщица, — этого я обещать не могу. Но ты же знаешь: я не люблю трагических финалов.
— Мне пора уходить, где моя юбка?
— Я ее положил на стул. Она пахнет тобой.
— А для этого парня, — она ткнула пальцем наверх, — меня больше нет. И не было. Это мираж, как говорил старина Бутман…
Через два дня Гали сама позвонила художнику и предложила встретиться в городе.
— Ну, для начала мы с тобой посмотрим кино. Ты должен посмотреть фильм «Обреченный город». Он — как бы запрещенный! Это дипломная работа одного вгиковца. Я договорилась с ребятами насчет просмотра.
Фильм оказался жестоким и странным. Хмельницкому показалось, что все это он видел когда-то. Вот роскошно снятая вечерняя Москва, город дьявольский, и город небесный — все вместе.
В тумане мелькают прекрасные лица, какое столетие, сказать трудно, да и невозможно, создатели этой ленты постарались смешать несколько веков.
