Олен Стейнхауэр - Турист

Закончилось тем, что она схватила трубку, позвонила оператору ООН и потребовала дать ей нью-йоркский номер Евгения Примакова. Оператор ответила, что мистера Примакова в Нью-Йорке уже нет, что он улетел утром и, по имеющейся информации, находится в отпуске, но с ним можно будет связаться через брюссельский офис после 17 сентября. Симмонс едва не разбила гостиничный телефон, швырнув трубку на рычаг.

Злость прошла, осталось ощущение пустоты и усталости. Она вспомнила, с какой энергией взялась за дело вначале, в Блэкдейле. С тех пор ее мотор работал на полном газу целый месяц. Рано или поздно топливо должно было израсходоваться — так что все логично.

Утром Джанет доехала на метро до Фоули-сквер, вошла в ГЦПЗ, претерпела очередное унижение, вывернув карманы перед строгой охраной, и попросила разрешения поговорить с Мило Уивером.

Его привели — в наручниках. Он показался ей утомленным, но здоровым. Побои, которым подвергали его в камере на авеню Америк, напоминали о себе только бледными синяками. Мило даже набрал пару фунтов и уже не смущал ее налитыми кровью глазами.

— Здравствуйте, Мило, — сказала она, когда охранник, опустившись на колени, приковал заключенного к стулу. — А вы неплохо выглядите.

— Кормят здесь отлично. — Он улыбнулся охраннику, и тот, поднявшись, ухмыльнулся в ответ. — Правда, Грегг?

— Правда.

— Фантастика.

Грегг вышел, запер за собой дверь, но остался у зарешеченного окошка — на всякий случай. Симмонс села и положила руки на стол.

— До вас тут новости доходят?

— Грегг подсовывает тайком «Санди таймс», — кивнул Мило и, понизив голос, добавил: — Вы только не распространяйтесь, ладно?

Симмонс жестом показала, что рот у нее на замке.

— Сегодня утром в номере отеля обнаружено тело Фицхью.

Мило удивленно заморгал — но было ли удивление искренним? Она не знала, потому что, даже изучив его досье и добравшись до сокровенных уголков прошлого, так и не разгадала загадку этого человека.

— Как же так…

— Да. Как же так?

— И кто?..

— Коронер говорит, самоубийство. Застрелился из собственного пистолета, оставил записку.

В глазах изумление. Игра?

— Что в записке? — спросил Мило.

— Много всякого. Текст бессвязный, почерк сбивчивый. Наверное, писал под градусом. На столике початая бутылка скотча. Просит прощения у жены — мол, был плохим мужем и все такое. Есть и о деле. Берет на себя вину за смерть Грейнджера. Вроде бы тот лишь исполнял его приказы. Повторяет, по сути, то, что говорил вам Грейнджер. То, чему вы, по вашим словам, не верили.

— Насчет самоубийства сомнений нет?

— Оснований подозревать что-то другое нет. Может быть, вы хотите что-то рассказать?

Мило уперся взглядом в стол. О чем он думал?

— В субботу вечером, примерно в то самое время, когда умер Фицхью, я сделала для себя одно небольшое открытие, в некотором смысле представившее все случившееся в ином свете, и решила проверить свои предположения сегодня.

— Что за открытие?

— На следующий день после вашего возвращения на авеню Америк Фицхью получил конверт с русским паспортом на ваше имя. Паспорт был настоящий, но Теренс так и не задал главный вопрос: кто его прислал?

— Мне бы тоже хотелось это знать.

Симмонс улыбнулась.

— Вы ведь знаете. Ваш отец, Евгений Примаков. Он прислал паспорт, чтобы подтолкнуть меня к более глубокому расследованию. В результате я вышла на вашего деда, а потом и на самого Евгения.

Мило молчал. Ждал.

— Ловкий ход, признаю. Он мог бы прислать паспорт напрямую мне, однако предпочел Теренса, зная, что тот с радостью похвастает передо мной своей удачей. Теренс считал, что паспорт станет решающей уликой против вас, но эффект получился обратный. Он привел меня к Примакову, у которого случайно нашлась фотография, где Фицхью запечатлен с Романом Угримовым. Он тоже случайно оказался в городе именно в это время. Удивительное совпадение.

— По-моему, Джанет, у вас слишком богатое воображение. Вам всюду мерещатся заговоры.

— Может быть, — легко согласилась Симмонс, потому что в душе хотела, чтобы так оно и было. Никому не нравится чувствовать себя простаком, которого водят за нос. И все же она знала: правда, пусть и неприятная, именно такова. — Проделано было красиво. Ваш отец присылает нечто, вроде бы изобличающее вас как русского шпиона, но в итоге приводящее к уликам против Фицхью. Должно быть, отец очень вас любит, если пошел на такой риск.

— Ерунда, — возразил Мило. — Как он мог предвидеть, что вы пойдете именно этим путем?

Она ответила моментально, потому что сама задавала себе тот же вопрос.

— Ваш отец знал — может быть, вы ему рассказали, — что наше министерство не в лучших отношениях с Компанией. Он знал, что я начну копать поглубже — хотя бы ради того, чтобы прижать ваше ведомство. А в результате выяснилось, что никакого русского «крота» не было, а был только агент с трудным детством.

Мило слушал ее, не поднимая головы.

— Может быть, такое и возможно, Джанет, — по крайней мере в вашем параноидальном мире, — но ведь вам прижать Фицхью было нечем. Ничего существенного, только косвенные улики, которые и уликами-то считать нельзя. Однако Фицхью застрелился. Кто бы мог подумать?

— Если он действительно застрелился.

— Вы сами сказали…

— Фицхью, — перебила его Симмонс, — был старый лис, и самоубийство не в его стиле. Он дрался бы до конца.

— Тогда кто его убил?

— Не знаю. Может быть, ваш отец позаботился. Или мое расследование встревожило людей, стоявших над Фицхью. В своей записке он ясно дал понять, что из него сделали козла отпущения. Вы сами можете поверить в то, что Фицхью был тем ловкачом, который решил дестабилизировать внутреннее положение нескольких африканских стран, чтобы сорвать поставки нефти в Китай?

Мило устало пожал плечами.

— Ох, Джанет, я уже не знаю, что думать.

— Тогда, может быть, ответите на вопрос?

— Конечно, Джанет. Всегда рад помочь.

— Чем вы занимались целую неделю в Альбукерке?

— Я уже говорил. Пил. Пил, ел, размышлял. А потом улетел в Нью-Йорк.

— Да, — Симмонс поднялась со стула. — Я так и думала, что вы это скажете.

Он с самого начала знал, чем все закончится. Знал, несмотря на страхи и сомнения, неизбежные в условиях строгого тюремного режима, который для того и придуман, чтобы поощрять недоверие ко всему, существующему в ином, внешнем мире. В том числе и к старому русскому лису. Тюрьма определяет, когда вы должны вставать, когда — есть. Полдень отводится для физических упражнений во дворе. Во дворе мысли начинают утекать за стены, вы задумываетесь о том, что может происходить там в данный момент, но разгуляться воображению не позволяют мелочи тюремной социализации.

Латиносы намекают, что баскетбол не ваша игра, черные парни дают понять, что места на трибунах закреплены за ними. Скинхеды внушают, что вам надо быть с ними, потому что вы их брат, белый. Если же вы, как поступил Мило, отмахиваетесь и держитесь особняком от всех, то вам лучше не витать в облаках, а сосредоточиться на том, чтобы остаться в живых.

За первые три недели полуторамесячного заключения на его жизнь покушались трижды. Сначала какой-то лысый фашист, решивший разделаться с новичком голыми руками. Мило поломал ему пальцы о решетку соседней двери. В двух других случаях нападавшие пускали в ход самодельные ножи: один бил, остальные держали жертву. В результате он оказывался в лазарете с резаными и колотыми ранами на груди, животе, бедрах и ягодицах.

Через два дня второй нападавший, в прошлом боец одного из ньюаркских преступных синдикатов, был найден задушенным под трибуной черных братков. И вокруг Мило выросла стена молчания. Он был колючкой у них в заднице, но иногда колючку лучше не трогать, чтобы не вызвать заражения.

Изредка его навещала спецагент Джанет Симмонс. Уточняла те или иные детали, задавала вопросы об отце и о Трипплхорне, тело которого обнаружили неподалеку от озера Хопатконг. Мило спрашивал о Тине и Стефани, и она неизменно отвечала, что у них все хорошо. Почему не навещают? Симмонс отводила глаза и мялась.

— Думаю, Тина считает, что это может травмировать ребенка.

В начале четвертой недели, когда Мило еще отдыхал в лазарете, Тина наконец пришла. Медсестра выкатила его в комнату для свиданий, и они поговорили по телефону, разделенные пуленепробиваемым пластиком.

Вопреки всему — а может быть, благодаря? — Тина выглядела хорошо, а потеря нескольких фунтов только пошла на пользу. Он то и дело трогал разделительное окошечко, но это сентиментальное проявление желания нисколько ее не взволновало. Говорила она так, словно зачитывала подготовленное заявление.