Удивленные возгласы раздались со всех сторон.
Ашир схватился за голову.
— Вай! — воскликнул он. — А если бы она не на пне, а на мне висела?!
— Дорогой Ашир! — так, чтобы его слышали все присутствующие, сказал Андрей. — Я с большим удовольствием дарю тебе эту мою ай-дога. Какая она есть, ты сам видел. Пусть защищает тебя от пули и хранит тебя от всех бед!
Яков перевел торжественную речь Андрея, а сам подумал: «Хорош бы ты был, отчаянная голова, вздумай Клычхан нажать спусковой крючок». То, что он не нажал его, подтверждало: Клычхан знал, в чем дело. Знал и молчал.
Андрей свернул свою ай-дога в несколько раз, закатал ее тугой трубочкой, вложил в кубышку-ладанку, висевшую на шее у Ашира; Тот с благодарностью двумя руками схватил его здоровую руку:
— Ай, сагбол, ай, сагбол, джан брока чара, Андрей-ага! Ты мне так широко открыл двери солнца в светлый храм аллаха, что он теперь, наверное, увидит и защитит бедного Ашира! Ай, какой ишак! Какой ишак, старый Ашир! Мулле поверил! Целый мешок угля отдал! Пропал мешок угля! Пропал бы и сам бедный Ашир!
— А если знаешь, что ты ишак, — вполголоса сказал раздраженный всей этой сценой Фаратхан, — зачем сел за стол вместе с людьми? Да извинят меня мои уважаемые гости, но этот недостойный рассердил меня своим неприличным криком.
Клычхан вскочил на ноги:
— Ты нарушил закон, Фаратхан! Ты оскорбил гостя!
— Что ты, что ты, — ласково возразил Фаратхан. — Только из уважения к нашим глубокоуважаемым гостям, которых все мы очень любим, я не сказал этому недостойному, которого никто в гости не звал, то, что хотел бы сказать. Я слишком люблю Советы, слишком уважаю наших дорогих гостей, чтобы произносить в их присутствии грубые слова...
— Ты, Фаратхан, сейчас ласковый, как лисий хвост! — сверкая глазами, продолжал Клычхан. — Разве не ты всем говорил, что русские едят людей, русские — звери, русские — воры?
Фаратхан с искренним изумлением воздел руки к небу, призывая аллаха в свидетели, что ничего подобного он не говорил.
— Тебе, Клычхан, наверное, солнце голову напекло. Я всегда любил Советы! За клевету ты мне ответишь, Клычхан! Я сейчас же сообщу военному судье, чтобы тебя наказали, и строго!
Фаратхан глумился над Клычханом, но его холеное лицо выражало презрение не только к Клычхану. Фашистская пропаганда внушала зажиточным иранцам, что Иран в переводе на все языки мира — дом арийцев, дом расы господ. Подчеркнутая воспитанность Фаратхана происходила не от интеллигентности, а от самомнения. Но ни Самохин, ни Кайманов не имели права поставить на место зарвавшегося «хозяина» округи. Эту миссию взял на себя Клычхан.
— Богачи есть богачи! — с пафосом воскликнул он. — Их языки лживы и ядовиты, как жало змеи. Фаратхан пригласил вас на той! Но разве это настоящий народный той? Смотрите, кто здесь стоит! Толстые животы, холеные руки! Если ты, Фаратхан, за Советы, за наш бедный народ, пойдем к нам на той! Настоящий народный той!
— Конечно, пойдем. Я пойду, вся моя семья и мои друзья тоже пойдут, — сказал Фаратхан.
Среди присутствующих, крайне недовольных поведением Клычхана, поднялся ропот. Фаратхан отдавал приказания слугам, собирая свою родню.
— Ну вот и раскрыли карты наши друзья, — наклонившись к Самохину, вполголоса проговорил Кайманов. — Схема смуты: Клычхан — «за бедных», Фаратхан — «за богатых». Оба учиняют видимость потасовки. Мы пытаемся восстановить порядок, и тогда «бедные» направляют оружие против нас.
— Будем надеяться, что бедные не подведут, — так же вполголоса отозвался Самохин и уже громко обратился к Фаратхану: — Нам очень неприятно, господин Фаратхан, что здесь получился маленький спор. Но если вы согласны идти на праздник простого народа, мы приветствовали бы такое решение: разъяснение ноты Советского правительства, наверное, захочет услышать и простой народ...
— Сагбол! Коп-сагбол за такие замечательные, мудрые слова! — Фаратхан весь расплылся в радушной улыбке.
— Сагбол и вам, господин Фаратхан, — поклонился Яков. — Это ваши слова как раз совпадают с нашим желанием. Чем больше мы встретим людей и побеседуем с ними, тем лучше...
Фаратхан велел подать коней, легко вскочил в седло.
В сопровождении своих гостей, родственников и слуг он направился туда, где блестела сквозь зелень кустов горная речка, питавшая лоскутные поля, раскинувшиеся в скудной пойме. По берегам речки расположились группами сотни людей, собравшихся на той. Среди гражданских тельпеков и халатов — несколько десятков военных в зеленых фуражках.
— Вот и Ак-Хоудан — Белый Пруд, по-местному Глаз неба, — проговорил Кайманов, указывая на блестевший среди зелени омуток. — Аким Спиридонович уже здесь, только его машину не вижу.
Яков и Андрей хотели пропустить вперед Фаратхана и его группу, но самый богатый человек аула и его приближенные предупредительно придержали лошадей, пропуская впереди себя пограничных начальников, вместе с которыми оказался и Клычхан.
Дорога — узкая каменистая тропа, петляющая по дну ущелья. За каждым камнем, обломком скалы или пнем могла быть засада.
Самохин поправил маузер, уложил поудобнее деревянную кобуру, чтобы можно было ее быстро открыть, подумал: «Не то что маузер достать, глазом не успеешь моргнуть, если за этими скалами действительно кто-то есть».
Андрей полагался на Кайманова, его опыт, знание местных условий, но даже ему, видавшему виды человеку далеко не робкого десятка, решение ехать на той к Фаратхану представлялось безрассудно смелым.
Клычхан, не скрывая своего торжества над советскими военными, так доверчиво попавшими в ловушку, решил, очевидно, поработать на публику, которой вокруг него с каждой минутой становилось все больше.
— Вот настоящий народный той, — сделав жест в сторону реки, куда все стремились с разных сторон верхом на ишаках и пешком дехкане, воскликнул он. — Смотрите, сколько людей нас ждет! Вы пришли, как приходит прохлада в летний зной, как приходит в сады аллаха весна после зимы! Поэтому мы так горячо приветствуем вас! Вы — наши братья!
— Очень хорошо, что у вас так понимают наш приход, — отозвался Кайманов. — Мы тоже так считаем: кто живет своим трудом, во всех странах друг другу братья.
— Но иногда братьям тоже надо быть осторожными, — заметил Клычхан. — Когда начальник Андрей надел на себя ай-дога и я целился в него из харли, я его проверял: смелый ли он человек? Для нашего дела нужны очень смелые люди! Я-то ведь знаю, от пули никакая ай-дога не спасет. Теперь я вижу: вы с начальником Андреем очень смелые люди! Мои враги говорят: «Клычхан такой, Клычхан сякой, его люди — бандиты, с самим правительством начали войну. А разве сделаешь революцию, если будешь богатых щадить? Теперь, когда я скажу: Кара-Куш и Андрей с нами, все курды пойдут за мной!
Кайманов рассмеялся, сказал так, чтобы его слышали окружающие:
— Ну кто там за тобой пойдет, когда сейчас уже люди говорят: «Дорогу Клычхана переходишь, сотвори молитву аллаху».
— Кто так говорит? — насторожился Клычхан.
— Люди... Думаешь, пойдет к тебе Оман Карьягды, сына которого Азата ты убил?
Клычхан гневно нахмурил брови: такой поворот вовсе не входил в его расчеты.
— Или ты думаешь, пойдет за тобой Мамед Нияз, у которого ты взял двадцать барашков?
— Я взял барашков для революции, — все больше хмурясь, с пафосом ответил Клычхан. — В вашей стране люди для революции отдавали все. Мне ваш комендант рассказал, как делал революцию Ленин.
Самохин и Кайманов переглянулись: оказывается, Ястребилов вооружил Клычхана ни много, ни мало революционной теорией?
— Ну и что ж вам рассказывал наш комендант? — спросил Самохин.
— Он сказал, — ответил Клычхан, — что настоящий революционер всегда борется за интересы народа. Тогда самый последний бедняк, самая обездоленная женщина с радостью отдаст такому вожаку последний чурек, потому что будет знать, этот чурек пойдет на справедливое дело...
— А вы знаете, он вам все правильно сказал, только не понимаю, зачем, — проговорил Самохин. — Вы ведь и сами грамотный человек, наверное, понимаете, что такое революция, а что — обыкновенный грабеж.
Андрей увидел, что полковник Артамонов дожидается их в окружении старейшин ближайших аулов, на берегу Глаза неба, где под тенистыми деревьями женщины уже расстилали ковры, ставили угощение.
Кайманов и Самохин спешились, доложили полковнику о прибытии.
Подъехала группа Фаратхана, началась церемония с взаимными приветствиями, вежливыми вопросами о здоровье, о делах, о семье.
В это время на вершине двугорбой сопки появилась поставленная вверх корнями арча. Это значило, что иранские отряды охраны порядка и советские воинские подразделения перекрыли все входы в долину.
Из-за склона сопки показалась «эмка», остановилась у края протянувшегося вдоль берега поля.
