Из-за склона сопки показалась «эмка», остановилась у края протянувшегося вдоль берега поля.
Из «эмки» вышел крайне озабоченный Вареня´, направился к полковнику, перебегая с межи на межу, но не успел он сделать и нескольких шагов, как те, кто был от него неподалеку, с приветственными криками устремились к нему, подняли Вареню´ на руки.
— Что это они там делают? — с тревогой спросил полковник.
— Чествуют нашего Вареню´ за отпущенного домой черводара, — сказал Яков. — Помните, вы ехали в Кара-Кумы на мотоцикле, а к Варене´ у дороги сам хан подходил?
— Так это ж я того черводара приказал отпустить, — сказал Аким Спиридонович. — Какого ж черта не меня, а его на руках носят?
— Да, но обещал-то отпустить Вареня´? Обещание выполнил. Влиятельный человек. К тому ж — мусульманин...
— Давай мне сюда скорей этого мусульманина. Уж не нарочно ли они его в окружение берут?
Вареня´ и сам всеми силами пробивался к начальнику отряда, но доложить о выполнении задания не успел, с такой стремительностью стали развиваться события.
В конце долины показался джигит, низко пригнувшийся к холке лошади, скачущей во весь опор. Рядом скакала вторая лошадь светлой масти. Прошла какая-то минута, и вслед за скакавшим на ахалтекинце джигитом вынеслась из-за склона сопки целая группа всадников. Наткнувшись на оцепление, всадники рассыпались веером, скрылись за ближайшими сопками.
Самохин не верил своим глазам, но в кровном ахалтекинце по белой звездочке на лбу, белым чулкам, характерному поставу сухой, словно точеной, головы, по вытянутому вперед храпу он безошибочно узнал своего Шайтана, а в сидевшем на нем, пригнувшемся к шее коня джигите — бывшего своего коновода, Оразгельдыева. Рядом скакал оседланный, но без седока серый в яблоках Репс.
Сейчас уже можно было рассмотреть, что руки и лицо Оразгельдыева выпачканы кровью, а сам он едва держится в седле. Несколько человек бросились навстречу ему, взяли лошадей под уздцы, повели к месту, где у Глаза неба стояли со старейшинами аулов советские начальники.
— Товарищ полковник! Товарищ старший политрук! Не верьте Клычхану! За теми сопками сотни людей с оружием! Их привел сюда по приказу Клычхана бандит Аббас-Кули!
Клычхан пришел в ярость:
— Замолчи, проклятый щенок! Я своими руками вырву твой поганый язык, но не позволю тебе поссорить меня с моими друзьями!
— Шакалы твои друзья, Клычхан-ага! Не ты ли мне, когда границу перешел, сказал: «Фаратхан дает тебе сроку четверть Луны. Если не убьешь Кара-Куша, я сам убью тебя?»
— Правоверные! — завопил Клычхан, — он лжет, этот выродок, хоть он и сын моего брата!
Откуда-то раздался выстрел. Оразгельдыев стал медленно сползать с седла, его подхватили, уложили на кошму, начали перевязывать. Толпа расступилась. Перед Клычханом оказался торговец углем и дровами Ашир. Он сказал что-то двум здоровенным курдам, бывшим до этого в свите Фаратхана. Те неожиданно схватили Клычхана за руки, повисли на нем, не давая двинуться.
— Давлетхан! Атабашлы! Что это значит? Прочь от меня!
— Сейчас Ашир тебе все скажет, — ответили те.
— Проклятые предатели! Клянусь аллахом, все вы будете болтаться на веревках вниз головами!
— Помолчи, Клычхан, — сказал один из державших его бывших сообщников. — Яш-улы, — обратился он к Аширу, — давай, говори скорей. Очень трудно его держать.
— Я скажу! Я всем скажу! — вытаскивая из-за отворота халата сложенную в несколько раз затасканную газету, проговорил Ащир. — Ты, Клычхан, всем раздавал этого кара-курта. — Он ткнул пальцем в то место, где рядом с названием жирным пауком была обозначена свастика: — Ты требовал, чтобы мы вербовали людей для твоих кровавых дел! Вот он твой кара-курт! Так мы поступаем с ядовитыми гадами!
Ашир разорвал газету, бросил ее к ногам Клычхана.
— Он все врет, правоверные! — в ярости закричал Клычхан. — Он предает революцию!
— Твоя революция еще не началась, а горе уже входит в наши дома! — продолжал Ашир. — Советы пришли, и триста тысяч мужчин вернулись к своим женам, невестам и матерям. А ты хотел их на смерть послать? Хотел устелить ими путь Гитлера в нашу страну? Но мы не отдадим своих сыновей за твоего Гитлера, будь он проклят и будь проклят ты сам!
Поднялся шум, в задних рядах вспыхнула перестрелка, но тут же стихла. В центре круга, не вмешиваясь, но готовые ко всему, стояли пограничники, наблюдая, как пытались навести порядок люди Фаратхана. Перед Андреем мелькнуло на миг его налитое плохо скрываемой злобой лицо, заметил старавшегося вырваться Клычхана, но не видел стоявшего перед ним Ашира, которого почему-то уложили рядом с залитым кровью Оразгельдыевым. Обоих спешно перевязывали врачи Махмуд Байрамов и санинструктор Скуратович.
К полковнику наконец-то продрался растрепанный, в растерзанной рубахе с оторванными пуговицами переводчик Вареня´.
— Товарыщ полковник! Узнав! Треба швыдче! Бо замордують их хваратхановы каты! Четверта хата з другого краю Хваратханова аула! Там Хейдар! Мои знакомци мени правду сказалы! Ичан, мабудь, теж там!
— Давай, Андрей Петрович, — распорядился полковник, — в твоем распоряжении взвод под началом сержанта Гамезы, скачите туда.
Андрей был уже в седле. Спустя минуту он уже скакал во главе небольшого отряда по направлению к аулу.
Спешились у четвертого от противоположного конца улицы дома, окруженного пристройками, навесами от солнца.
Во дворе два дюжих молодца в халатах и тюбетейках с невозмутимым видом укладывали возле дувала корявые стволы саксаула.
Андрей понял: сторожа. Гамезе приказал обыскать все помещения. Когда тот доложил, что ни Хейдара, ни Ичана нигде нет, приказал:
— Разбирайте саксаул.
За дровами, прямо в стене дувала, открылась небольшая дверца, за ней — глинобитная пристройка.
Самохин распахнул дверцу, увидел бледного, крайне изможденного старика, зажмурившегося от яркого света, с трудом узнал в нем Хейдара.
Держась за косяк двери, Хейдар сделал шаг навстречу Андрею, нерешительно остановился, боясь поверить в спасение. Самохин обнял его, почувствовал под руками костлявые лопатки, высохшее от недоедания и горя тело, бережно вывел Хейдара из землянки.
— А где Ичан? — заглянув в мазанку, спросил Андрей.
Хейдар с трудом открыл глаза, посмотрел в лицо Самохину, смахнул застрявшие в уголках глаз и глубоких морщинах слезы. Опустив голову, он некоторое время молчал, наконец негромко сказал:
— Очень сильно били Ичана... Ни слова не выбили... Легкие у него слабые... Был бы поздоровее, может быть, пожил бы еще наш Ичан...
Москва — Ашхабад — Москва
1965 — 1969 годы
Кара-Куш — Черный Беркут.
Арбаб — господин.
Брока чара — дорогой брат.
Загар-Раш — Черная Чума.
Сабза и бидана — сорта сушеного винограда.
Геок-папак — зеленые фуражки, иносказательно — пограничники.
«Иране Бастан» — «Древний Иран» — фашистская газета, издававшаяся в 1941 году в Иране гитлеровскими агентами.
Баджи — сестра, женщина.
Ту — ты (курдское).
Башлык — голова, здесь — председатель.
Мелек — приусадебный участок.
Ага — дядя (уважительное обращение).
Кочахчи — контрабандист, нелегальщик.
Таяк — пастуший посох.
Зем-зем — варан.
Керковая — из горного клена.
Сюзьма — густая откинутая простокваша.
Мелек Манур — в 40-х годах глава фашистской организации «Мелиюне Иран».
Капыр (кяфир) — неверный, иноверец.
Гулили — граница.
Кызыл-аскеры — красные солдаты, Красная Армия.
Бичак — нож.
Амние — жандармы.
Бярикель — сюда.
Кутарды — конец.
«Тэ-Тэ» (ТТ) — марка пистолета.
Чекае — ждет (укр.).
