— Наверное, дело в том, что вы совсем не такой, как я ожидала.
— А чего вы ожидали?
— Кого-то жёсткого и расчётливого, как Нико. Но вы совсем не такой.
— Откуда вы знаете? Может быть, я просто устраиваю для вас представление, притворяясь кошечкой, когда на самом деле я скунс?
Она покачала головой и на мгновение закрыла глаза.
— Я не так уж плохо разбираюсь в людях, несмотря на то, что кажется по-другому.
Я не заметил, чтобы она хотя бы пошевелилась, но почему-то её лицо оказалось ближе к моему, чем раньше. Казалось, не оставалось ничего другого, кроме, как поцеловать её. Она не сопротивлялась, но и не ответила. Она просто сидела и принимала всё как есть, а когда я отодвинулся, слегка улыбнулась и печально взглянула. Я вдруг отчётливо услышал шум волн, шипение гальки и крики чаек.
— Мне очень жаль, — сказал я. — Мне не следовало этого делать.
— А почему бы и нет? — Она говорила очень тихо, почти шепотом.
Я встал, бросил сигарету на песок и наступил на неё каблуком.
— Думаю, нам пора возвращаться, — сказал я.
Когда мы возвращались из-за деревьев, она снова взяла меня за руку. Казалось, она держалась совершенно непринужденно, и я задался вопросом, действительно ли был тот поцелуй. Мы вышли на лужайку, и перед нами предстал дом во всём его жутком величии.
— Отвратительно, не правда ли, — сказала Клэр, снова прочитав мои мысли. — Это дом моей матери, а не мой и Ричарда. Это ещё одна причина его угрюмости.
— Потому что ему приходится жить с тёщей?
— Для мужчины это всегда не очень приятно, во всяком случае, для такого, как Ричард.
Я остановился и заставил её остановиться вместе со мной. В ботинках у меня был песок, а в глазах — соль.
— Миссис Кавендиш, зачем вы мне всё это рассказываете? Почему вы обращаетесь со мной так, как будто мы с вами очень близки?
— Вы имеете ввиду, почему я позволила поцеловать себя? — Её глаза сверкали; она смеялась надо мной, хотя и беззлобно.
— Хорошо, — сказал я. — Почему вы позволили поцеловать себя?
— Наверное, я хотела узнать, на что это будет похоже.
— И на что это было похоже?
Она на мгновение задумалась.
— Мило. Мне понравилось. Я бы хотела, это как-нибудь повторить.
— Уверен, что это можно устроить.
Мы пошли дальше, её рука в моей. Она что-то напевала себе под нос. Она казалась счастливой. Это, подумал я, не та женщина, которая вчера вошла в мой кабинет и, оценивая, холодно разглядывала меня из-под вуали, это кто-то другой.
— Его построил один из киношников, — сказала она. Она снова говорила о доме. — Ирвинг Тальберг, [21] Луис Б. Майер [22] — один из этих магнатов, забыла, кто именно. Камень привезли из Италии, откуда-то с Апеннин. Хорошо, что итальянцы не знают, как с ним обошлись.
— Почему вы живёте здесь? — спросил я. — Вы сказали, что богаты, так можете куда-нибудь переехать.
Я взглянул на неё. Лёгкая тень легла на её гладкий лоб.
— Не знаю, — ответила она. Несколько шагов она помолчала, потом снова заговорила: — Может быть, я не могу смириться с перспективой остаться наедине с мужем. Не самая лучшая компания.
На это мне нечего было сказать, поэтому я промолчал.
Мы приближались к оранжерее. Она спросила, не смог бы я зайти.
— Может быть, вы хотели бы выпить?
— Не думаю, — ответил я. — Я сейчас на работе. Есть ещё что-нибудь, что вы хотите мне рассказать о Нико Питерсоне, прежде чем я отправлюсь по его следу?
— Ничего не могу придумать. — Она вытащила из рукава льняной куртки обрывок листа. — Я просто хочу, чтобы вы выследили его, — сказала она. — Я не хочу, чтобы он вернулся. Не уверена, что вообще хотела бы его видеть.
— Тогда зачем вы, вообще, с ним связались?
Она придала лицу выражение печального клоуна. Мне нравилось, как она высмеивала себя.
— Полагаю, он казался опасным, — сказала она. — Как я уже говорила, мне легко заскучать. На какое-то время он заставил меня почувствовать себя живой, немного ближе к реальности. — Она спокойно посмотрела на меня. — Можете это понять?
— Могу.
Она рассмеялась.
— Но не одобряете.
— Не мне решать, стоит ли это одобрять или нет, миссис Кавендиш.
— Клэр, — снова произнесла она хриплым шёпотом.
Я стоял с каменным лицом, чувствуя себя невозмутимым как индеец у табачной лавки. Она грустно пожала плечами, затем засунула руки в карманы куртки и втянула плечи.
— Я бы хотела, чтобы вы выяснили, где Нико, — сказала она, — что он делает, почему притворился мёртвым.
Она посмотрела на гладкую зеленую лужайку, на деревья. За её спиной в стекле оранжереи отражалась другая, призрачная версия нас обоих.
— Странно думать, что он сейчас где-то находится и что-то делает. Я привыкла верить, что он мёртв, и мне трудно отвыкнуть от этой мысли.
— Сделаю всё, что смогу, — сказал я. — Его не так уж трудно будет выследить. Он не похож на профессионала, и я сомневаюсь, что он слишком хорошо замёл следы, особенно потому, что не ожидает, что его кто-то будет разыскивать, поскольку он, предположительно, мёртв.
— Что вы будете делать? Как вы с этим разберётесь?
— Взгляну на заключение коронера. Потом я поговорю кое с кем.
— С кем? С полицией?
— Копы, как правило, не очень-то помогают тем, кто не из их числа. Но я знаю одного или двух парней в управлении.
— Мне бы не хотелось, чтобы стало известно, что это я его разыскиваю.
— Хотите сказать, что не хотите, чтобы ваша мать узнала?
Её лицо стало жёстким, что далось ей нелегко.
— Я больше думаю о бизнесе, — сказала она. — Любой скандал был бы очень плох для нас — для парфюмеров «Лэнгриш». Надеюсь, вы понимаете.
— О, я всё понимаю, миссис Кавендиш.
Откуда-то рядом раздался крик, жутко тонкий и пронзительный. Я уставился на Клэр.
— Павлин, — сказала она. Ну, конечно же, здесь должен быть павлин. — Мы зовём его Либераче.
— Он часто так делает? Так кричит?
— Только когда ему скучно.
Я повернулся, чтобы уйти, но остановился. Как она была прекрасна, стоя на солнце в своём прохладном белом льняном костюмчике, со всем этим сияющим стеклом и конфетно-розовым камнем позади неё. Я всё ещё чувствовал мягкость её губ на своих.
— Скажите, — спросил я, — как вы узнали о смерти Питерсона?
— О, — сказала она совершенно небрежно, — я была там, когда это случилось.
Я уже почти добрался до ворот, когда встретил Ричарда Кавендиша, который вёл по подъездной дорожке большого гнедого жеребца. Я остановил машину и опустил стекло.
— Привет, спортсмен, — сказал Кавендиш. — Уже покидаешь нас?
Он не был похож на человека, который весь последний час скакал во весь опор. Его волосы цвета дуба не были взъерошены, а бриджи были такими же чистыми, как и тогда, когда он появился в оранжерее. Если он даже и вспотел, то вы бы этого не заметили. Лошадь выглядела измотанной; она то и дело закатывала глаза, мотала головой и дёргала поводья, которые хозяин держал легко, как детскую скакалку. Возбудимые существа, эти лошади.
Кавендиш наклонился к окну, опёрся локтем сверху на дверь и широко улыбнулся мне, показав два ряда маленьких ровных белых зубов. Это была одна из самых пустых улыбок, которые я когда-либо видел.
— Жемчуг, да? — спросил он.
— Так сказала леди.
— Да, я слышал, что она сказала.
Лошадь уже уткнулась носом ему в плечо, но он не обратил на это внимания.
— Они не так ценны, как она думает. И всё же я думаю, что она привязалась к ним. Ты же знаешь, что такое женщины.
— Не уверен, что знаю, если дело касается жемчуга.
Он всё ещё улыбался. Он ни на секунду не поверил в историю с потерянным ожерельем. Мне было всё равно. Я знал Кавендиша — он принадлежал к хорошо известному мне типу мужчин: красивый, играющий в поло льстец, который женится на богатой девушке, а затем превращает её жизнь в ад, скуля о том, как тяжело ему тратить её деньги и как это ранит его гордость.
