ему наручники. За спиной.
Бейфус замялся. Потом из левого набедренного кармана достал наручники и подошел ко мне.
— Заведи руки за спину, — с неловкостью сказал он.
Я повиновался. Бейфус защелкнул браслеты на моих запястьях. Френч подошел ближе и встал передо мной. Глаза его были полузакрыты, кожа вокруг них посерела от усталости.
— Я произнесу небольшую речь, — сказал он. — Тебе она не понравится.
Я промолчал.
— С нами дело обстоит вот как, — заговорил Френч. — Мы фараоны, и нас все ненавидят. И будто нам мало своих забот, мы еще должны иметь дело с тобой. Будто нам и без того не достается от сидящих в угловых кабинетах типов, от своры из муниципалитета, от дневного начальника, ночного начальника, от торговой палаты, от его чести мэра, занимающего шикарный кабинет раза в четыре больше трех комнатушек, в которых теснится весь наш отдел. Будто в прошлом году, работая в трех комнатушках, где на всех не хватает стульев, нам не пришлось расследовать сто четырнадцать убийств. Мы проводим жизнь, роясь в грязном белье и нюхая гнилые зубы. Мы поднимаемся по темным лестницам, чтобы взять напичканного наркотиками вооруженного подонка, и бывает, даже не доходим до верха, а наши жены не садятся в тот вечер обедать, да и в другие вечера тоже. Вечером мы не бываем дома. А когда бываем, то до того усталыми, что нет сил ни есть, ни спать, ни даже читать ту белиберду, что пишут о нас в газетах. Мы лежим в темноте без сна, в паршивом домишке на паршивой улочке, и слушаем, как на углу веселятся пьянчуги. А стоит только задремать, звонит телефон, мы поднимаемся, и все начинается по новой. Все, что мы ни делаем, все не так.
Постоянно. Если мы получаем признание, говорят, что мы его выбили, продажные адвокаты обзывают нас в суде гестаповцами и, стоит нам оплошать с грамматикой, скалят зубы. Если мы совершаем ошибку, нас разжалуют и посылают патрулировать район притонов, приятные летние вечера мы проводим, таща из канав пьяниц, выслушивая оскорбления шлюх и отнимая ножи у подонков в шикарных костюмах. Но всего этого для полного счастья нам, видно, мало. Мы должны еще иметь дело с тобой.
Френч умолк и перевел дыхание. Лицо его слегка лоснилось, будто от пота. Он всем корпусом чуть подался вперед.
— Мы должны еще иметь дело с тобой, — повторил он. — И с такими, как ты. С пройдохами, имеющими лицензии на частный сыск, утаивающими сведения и пылящими нам в нос из-за угла. Мы еще должны иметь дело с твоими утайками и хитростями, которые не одурачат даже ребенка. Ты не обидишься, если я назову тебя дешевым лживым соглядатаем, так ведь, Марлоу?
— Хотите, чтобы обиделся? — спросил я.
Френч распрямился.
— Очень хотел бы. До жути.
— Кое-что из сказанного вами — правда, — сказал я. — Но не все. Любой частный детектив хочет жить в ладу с полицией. Но иногда трудно понять, кто устанавливает правила игры. Иногда он не доверяет полиции — и не без причины. Иногда, сам того не желая, он попадает в переплет и вынужден играть теми картами, что имеет на руках. Хотя и предпочел бы иной расклад.
Ему ведь надо по-прежнему зарабатывать на жизнь.
— Твоя лицензия недействительна, — сказал Френч. — С настоящей минуты. Эта проблема больше не будет занимать тебя.
— Будет недействительна, когда об этом скажет выдавшая ее комиссия. Не раньше.
— Давай заниматься делом, Кристи, — мягко проговорил Бейфус. — Это может подождать.
— Я и занимаюсь делом, — ответил Френч. — На свой манер. Этот тип еще не начал острить. Я жду, когда он начнет. Жду какой-нибудь блестящей остроты. Неужели ты растерял все свои шутки, Марлоу?
— Что, собственно, вы хотите от меня услышать? — спросил я.
— Догадайся.
— Вы сегодня настоящий людоед, — сказал я. — Вам хочется разорвать меня пополам. Но вам нужен повод. И вы хотите, чтобы я дал вам его?
— Было бы неплохо, — процедил Френч сквозь зубы.
— Что бы вы сделали на моем месте? — спросил я.
— Не могу представить себя упавшим так низко.
Френч лизнул верхнюю губу. Его правая рука свободно свисала вдоль туловища. Он сжимал и разжимал ее, сам того не замечая.
— Успокойся, Кристи, — вмешался Бейфус. — Перестань.
Френч не шевельнулся. Бейфус подошел и встал между нами.
— Фред, уйди, — сказал Френч.
— Нет.
Френч стиснул кулак и саданул Бейфуса в подбородок. Бейфус отшатнулся назад и при этом оттолкнул меня. Колени его задрожали. Он пригнулся и закашлялся. Медленно покачивая головой, выпрямился, обернулся и взглянул на меня.
— Новый метод допроса с пристрастием, — усмехнулся он. — Полицейские лупят друг друга изо всех сил, подозреваемый не выдерживает этого зрелища и начинает раскалываться.
Бейфус поднял руку и потрогал ушибленное место. Там уже стала появляться опухоль. Губы его усмехались, но взгляд оставался слегка затуманенным. Френч стоял неподвижно, не издавая ни звука. Бейфус достал пачку сигарет, встряхнул и протянул Френчу. Френч поглядел на сигареты, потом на Бейфуса.
— Семнадцать лет такой жизни, — вздохнул он. — Жена, и та ненавидит меня.
Он поднял руку и слегка шлепнул Бейфуса по щеке. Бейфус продолжал усмехаться.
— Это я тебя ударил, Фред? — спросил Френч.
— Меня никто не бил, Кристи, — ответил Бейфус. — Насколько я помню.
— Сними с него наручники, — сказал Френч, — и отведи в машину. Он арестован. Можешь, если сочтешь нужным, примкнуть его наручниками к перекладине.
— Ладно.
Бейфус зашел мне за спину. Браслеты раскрылись.
— Пошли, малыш, — кивнул он.
Я глянул на Френча в упор. Он смотрел на меня, как на пустое место. Будто совершенно не видел.
Я пошел к выходу.
Имени его я не знал. Он был низковат и тонок для полицейского, хотя явно служил в полиции. Я решил так отчасти потому, что он вообще находился в участке, отчасти потому, что когда он потянулся за картой, я увидел кожаную наплечную кобуру и рукоятку служебного револьвера тридцать восьмого калибра.
Говорил он мало, но мягко и любезно. И улыбка его согревала всю комнату.
— Прекрасный ход, — заметил я, глядя на него поверх карт.
Мы раскладывали пасьянс. Вернее, раскладывал он. Я просто сидел и глядел, как его маленькие, очень аккуратные, очень чистые руки тянутся к карте, изящно поднимают и перекладывают ее. При этом он вытягивал губы трубочкой и насвистывал что-то безо всякой мелодии: это был легкий негромкий свист новенького, еще необкатанного паровоза.
Он улыбнулся и положил красную девятку на черную десятку.
— Чем вы занимаетесь на досуге? — спросил я.
— Много играю на рояле, — ответил он. — У меня семифутовый «стейнвей». Главным образом,
