Комплекс облицованных камнем двухэтажных зданий, в которых помещался пансионат «Ля Палома», находился почти у самой автострады, словно бензоколонка. Когда я вошел внутрь и закрыл за собой дверь, приглушенный рокот изредка проезжавших в это время суток автомашин стал напоминать отдаленный гул морского прибоя. Его перекрывали доносившиеся с близкого расстояния звуки жизни пансионата: храп, вздохи и тихие, невнятные голоса пациентов.
Я услышал за собой тихие шаги приближавшейя медсестры. Это была молодая красивая негритянка.
— Слишком позднее время для посещений, — сказала она. — Все уже закрыто на ночь.
— Я хотел повидаться с вашей сотрудницей, миссис Джонсон.
— Попробую ее найти. Она становится популярной. Вы уже второй человек, который ее спрашивает за сегодняшний день.
— А кто был первый?
Она запнулась.
— Может быть, вы ее муж? — спросила она наконец.
— Нет. Всего лишь знакомый.
— Перед вами ее посетил сын… молодой человек с рыжими усами. Он наделал немало шума, прежде чем мне удалось его выставить. Она окинула меня испытующим, хотя и дружелюбным взглядом: — Надеюсь, вы не собираетесь учинить скандал?
— Я как нельзя более далек от такого намерения, Просто я собираюсь предотвратить один конфликт.
— Хорошо, я позову ее. Но ведите себя потише, ладно? Люди уже спят.
— Ясное дело. А из-за чего он скандалил?
— Из-за денег. Ведь всегда все делается из-за денег.
— Не всегда, — заметил я. — Иногда причиной бывает любовь.
— И об этом тоже шла речь. В его машине сидела какая-то блондинка.
— Не всем так везет.
Она сделала строгое лицо, словно намереваясь отразить мои возможные домогательства.
— Я позову миссис Джонсон, — сказала она.
Миссис Джонсон приблизилась ко мне с явной неохотой. Ее опухшие глаза свидетельствовали о том, что она плакала.
— Что вам нужно? — Тон ее наводил на мысль, что она уже почти всего лишилась и немногое может предложить.
— Мне бы хотелось немного поговорить с вами.
— У меня и так уже большие неприятности на работе. Вы хотите, чтобы меня уволили?
— Нет. Но дело обстоит таким образом, что я частный детектив.
Ее взгляд окинул маленький, темный вестибюль и остановился на входной двери. Она напряглась, словно собиралась выбежать на автостраду.
Но я уже стоял между ней и дверью.
— Здесь есть какое-нибудь помещение, где мы могли бы спокойно поговорить несколько минут?
— Думаю, да. Но если я потеряю работу, это будет по вашей вине.
Она проводила меня в обставленную случайно подобранной мебелью приемную и зажгла стоявший на полу торшер с темным абажуром. Мы сели напротив друг друга, почти касаясь коленями. Она одернула белый нейлоновый халат, словно прикосновение ко мне могло его испачкать.
— Чего вы от меня хотите? И не притворяйтесь журналистом. Я с самого начала поняла, что вы полицейский.
— Я хочу повидаться с вашим сыном Фрэдом.
— Я тоже. — Она приподняла свои массивные плечи и снова их опустила. — Я начинаю беспокоиться за него. Уже целый день он не дает о себе знать.
— Он был здесь сегодня вечером. Чего он хотел?
Она некоторое время молчала. На ее лице отразилось усилие, будто она проглатывала собственную ложь, а может быть, выдумывала следующую.
— Ему нужны были деньги. Ничего нового в этом нет. Каждый имеет право попросить денег у собственной матери. Не первый раз я ему помогаю. Он всегда возвращает, если только есть из чего возвращать.
Я разорвал дымовую завесу, сотканную из ее слов:
— Перестаньте, миссис Джонсон. Фрэд оказался в трудной ситуации. Кража картины — достаточный повод для беспокойства. А теперь он еще похитил девушку, чтобы утаить предыдущее преступление.
— Он ее не похищал! Это ложь, никчемная ложь. Она поехала с ним по собственной воле. Откровенно говоря, пожалуй, она первая напала на эту идею. Уже довольно долгое время она бегала за Фрэдом. А если та маленькая черномазая сказала вам что-то другое, то она просто солгала. — Она стиснула кулак и махнула им в сторону двери, за которой скрылась чернокожая медсестра.
— А как обстоит дело с той картиной, миссис Джонсон?
— С какой картиной?
— Той, которую Фрэд украл из дома Баймейеров.
— Он вовсе не крал, а просто позаимствовал, чтобы подвергнуть ее каким-то анализам. Он отнес ее в музей, и оттуда ее украли.
— Фрэд сказал мне, что картина пропала из вашего дома.
Она покачала головой:
— Наверное, вы его плохо поняли. Ее вынесли из музейного подвала. Это они виноваты.
— Итак, вы решили придерживаться такой версии — вы и Фрэд?
— Это правда, поэтому мы ее и придерживаемся. Фрэд чист как стеклышко. Если вы сами этого не видите, значит у вас испорченное воображение. Вы слишком долго имели дело с негодяями.
— Это правда, — согласился я. — Мне кажется, что и вы к ним относитесь.
— Я не собираюсь сидеть здесь и выслушивать ваши грубости.
Она пыталась возбудить в себе гнев, но у нее это как-то не получалось. Слишком много она пережила в течение одного дня, а грядущая ночь нависала над ней, как грозная волна.
Она опустила глаза на сплетенные пальцы и прижалась к ним лицом. Она не рыдала, не плакала, не произносила ни слова, но ее молчание на фоне приглушенного гула автострады выражало беспросветное отчаяние.
Вскоре она выпрямилась и посмотрела на меня с полным спокойствием:
— Я должна вернуться к работе.
— Но ведь вас никто не контролирует.
— Может быть, и так, но если утром будет беспорядок, виноватой окажусь я. Нас здесь всего двое.
— Я думал, вы работаете в больнице.
— Работала. Но у меня вышла ссора с одним из начальников.
— Не хотите ли вы рассказать мне об этом?
— Ничего особенного не произошло. Так, пустяки.
— Так расскажите.
— А почему я должна вам рассказывать? У меня и без ваших расспросов достаточно хлопот.
— И наверное, совесть неспокойна?
— Моя совесть касается только меня. Я не нуждаюсь в вашей помощи.
Она сидела в полной неподвижности. Я восхищался ею, как мог бы восхищаться статуей, если бы ее история была мне абсолютно безразлична. Но ее молчание было мне не на руку. Вся эта история, начавшаяся с не слишком серьезной кражи, постепенно втягивала в свою орбиту все новых людей; двое мужчин уже расстались с жизнью, а дочь Баймейеров скрылась в неизвестном направлении.
— Куда поехал Фрэд с мисс Баймейер?
— Не знаю.
— Вы не спросили об этом? Вряд ли вы дали бы ему денег, не поинтересовавшись, что он собирается с ними делать.
— И все же именно так оно и было.
— Думаю, что вы говорите неправду.
— Можете думать, что хотите, — произнесла она равнодушным тоном.
— И это уже не в первый раз. Вы уже неоднократно обманывали меня.
В ее глазах промелькнуло что-то вроде интереса, и она взглянула на меня с видом превосходства, которое испытывают лгуны в отношении тех, кого обманывают.
— Например, вы ушли из больницы, потому что вас поймали на краже наркотиков. А вы утверждали, что причиной был какой-то конфликт с начальником.
— Он как раз и касался наркотиков, — поспешно произнесла она. — Они недосчитались какого-то количества и свалили это на меня.
— А вы были ни при чем?
— Разумеется. За кого вы меня принимаете?
— За человека, который говорит неправду.
Она резко дернулась, словно намереваясь уйти, но не встала с места.
— Пожалуйста, можете меня оскорблять. Я привыкла к этому. Вы ничего не сможете доказать.
— Вы сейчас находитесь под действием наркотиков?
— Я их не употребляю.
— Никаких?
— Никаких.
— Тогда для кого вы их крали? Для Фрэда?
Она скривила лицо, изображая смех, но издала лишь тонкое, почти беззвучное хихиканье. Если бы я услышал ее голос, не зная, кому он принадлежит, то подумал бы, что это голос молодой, легкомысленной девицы.
— Почему Фрэд взял ту картину, миссис Джонсон? Чтобы продать ее и купить наркотики?
