Впрочем, мысль о незнакомце лишь мгновение занимала Сергея: голова была полна планами на предстоящий день.
Незнакомец тоже, видимо, был занят своими мыслями. У штаба, на глазах часового, он — младший лейтенант, не отдав чести капитану, хотел пройти в калитку прежде него. Сергей Осокин не был формалистом, но юнец вел себя нахально.
— Товарищ младший лейтенант!
Младший лейтенант опомнился, отступил на шаг, потянул руку к фуражке, потом вдруг улыбнулся, сорвал фуражку с головы: над бронзовым лицом по белому незагоревшему лбу змеился розовый шрам.
— Фесенко? Радист! — вскричал Сергей.
Они обнялись, отошли от калитки в сторону.
Перед капитаном Осокиным стоял его бывший стрелок-радист Петр Фесенко. Возмужал человек, стал офицером.
— Пилот или штурман? — спросил Сергей.
— По вашим стопам пошел, товарищ капитан!
Радостно возбужденный неожиданной встречей, сверкая в улыбке ровными зубами и до синевы ясными белками глаз, Петр рассказал, признался сразу же, что он всегда брал пример со своего первого командира — капитана Осокина. Сделать машину столь же послушной, как делал тот, летать самому, быть в ответе за технику и экипаж — добился он своего! После госпиталя — Петр потрогал шрам — учился, практиковался, получил назначение в часть.
— Моя работа впереди.
— У нас? Пойдем я тебя представлю начальству, — сказал Сергей и хотел было покровительственно обнять Петра за плечи, да почувствовал, что неудобно. Подрос молодец и в плечах раздался. И одет с иголочки. Капитан отметил ладно пригнанную шинель, новенькую фуражку и даже часы на руке с толстым, граненым, похожим на фонарь кабины, стеклом.
Осокин поймал себя на мысли, что он любуется Петей, как, скажем, старший брат, увидев после долгой разлуки прочно ставшего на ноги младшего братишку.
А что Петр Фесенко прочно стал на ноги, выяснилось в ближайшие, наполненные боевой страдой дни.
Младшего лейтенанта назначили в звено капитана Осокина.
Фесенко летал, бомбил отлично.
После одного вылета, когда пришлось «обрабатывать» ответственную и трудную — малую цель, Сергею невольно вспомнился последний вылет с Петром в качестве члена экипажа. Как тогда он, скоординировав стрельбу с маневром, ловко прошил гитлеровца пулеметной очередью, как стойко держался раненый!
Сегодня слаженность у звена была, словно у единого экипажа. Поражена точечная цель, заткнуты пасти, зениткам. Они над своей территорией, они возвращаются, чтобы взять новый запас бомб.
— Как живы? — спросил Осокин ведомых. Правый отозвался сразу — живем! Младший лейтенант Фесенко замешкался с ответом. Потом в шлемофоне раздался его тревожный голос:
— Один мотор не работает. Второй забарахлил тоже.
И через минуту:
— Отдаю приказание экипажу прыгать с парашютами.
«Что случилось? Попаданий в мотор у него же не было. Или были? Не доложил».
— Планируй. Планируй.
От самолета Фесенко оторвались две тяжелые капли.
«Нет командирской выдержки. Зачем заставил прыгать?» — обозлился Сергей. Он повел свою машину резко на снижение. Он хотел осмотреть землю, выбрать место для посадки. Он кричал, надрывался:
— Планируй. Планируй! Сядешь.
Но самолет Фесенко свечою пошел вниз.
Катастрофа произошла километрах в сорока от аэродрома, на только что очищенной от врага территории. Осокин точно засек место падения самолета — он снижался чуть ли не до бреющего. Он видел членов экипажа Фесенко, они приземлились в овраге, там белели комки брошенных парашютов, и бежали по седому полю к черной гигантской воронке — открытой могиле их самолета и командира.
Капитан зафиксировал в памяти овраг, и лесок с одной стороны поля, и безлюдную деревеньку — с другой. От деревни не было даже проселочной дороги, грейдерная тянулась вдалеке за лесом, несколько машин на ней остановилось, люди, по-видимому, пытались определить, куда упал самолет.
Сергей точно заметил — куда. Он, редко глядящий на землю, — в воздухе свои дороги — сейчас разглядывал наземные ориентиры. Приказал штурману прокладывать наземный маршрут.
По этому маршруту через час капитан ехал обратно с замполитом и новым, назначенным вместо Могилевского, инженером полка.
Изрытая окопами, оплетенная колючей проволокой, заминированная расстилалась вокруг земля. Во многих пунктах аэродромную автомашину останавливали, регулировщики шутили:
— Чего ищет небо на земле?
На грейдерную дорогу у леса саперы машину не пустили, объяснив:
— Тут такая минная посадка, что взлетишь — не сядешь.
По обочинам и в кустах медленно и плавно, словно иллюзионисты, ходили солдаты со щупами.
Сергей шагнул, взял ближайшего сапера за борта шинели и голосом, почти заискивающим, сказал:
— Проведи, друг.
Солдат вытянул, прислонив к кусту щуп, руки по швам.
— Товарищ гвардии капитан, опасно, — сказал он. Потом, взглянув в наполненные тоскою глаза Сергея, подумал: «может, брат его гробанулся, ишь как он заскучал. А я «опасно». Тут уж о себе не думаешь». И добавил: — Пойдемте, товарищ гвардии капитан. — Сапер упорно называл летчика «гвардии капитан», хотя гвардейского значка у того не было. — Держитесь след в след.
Они прошли наискосок через кусты: солдат впереди, Сергей за ним. Потом Сергей отослал солдата, пошел дальше один, наконец, побежал туда, где маячили две фигуры. Это члены экипажа Фесенко стояли у останков командира.
Не хотелось верить, что нет Пети Фесенко, возмужавшего младшего братишки. Нет даже тела его — одну руку нашли. Руку, которую они сейчас, по обычаю, погребут, насыпят могильный холмик и напишут матери, что ее сын, павший смертью храбрых, похоронен там-то.
Сергей снял шапку, наклонился и отпрянул: на оторванной по локоть руке уцелели часы с толстым, граненым, как фонарь кабины, стеклом.
Фонарь кабины. Фонарь кабины?
— Что же осталось от самолета? — спросил Сергей.
Штурман и стрелок радист в один голос ответили:
— Ничего. Всмятку! И моторы на два метра в землю ушли.
— Раскопать!
Приказание было неожиданным и непонятным. Ведь выкопаешь только обломки, металлолом. Но Сергей не посчитал нужным ничего объяснить, он сам еще не все понял.
В душе он сразу оборвал нахлынувшую печаль. «Младший братишка. Письмо старухе-матери: погиб смертью храбрых». Похоронную напишут без него, капитана Осокина. Его дело разобраться, почему погиб летчик его звена, младший лейтенант Фесенко.
Петр Фесенко был способен на подвиг. Еще юнцом, истекающий кровью, он не оторвал рук от пулемета. Дальше — его поведение здесь: вызывался не раз на внеочередной полет, летал и бомбил отлично. Пилот без году неделя, а уже намечался своеобразный летный почерк: например, шел на зенитки, казалось очертя голову, а на самом деле расчетливо поражая врага. И, наконец, этот последний вылет. Должно быть, он заслонил над целью товарища или его, Осокина — командира. С завидным хладнокровием вел подбитую машину обратно. И в минуту смертельной опасности подумал не о себе, о подчиненных: «отдаю приказание прыгать». Вот они живые люди его экипажа, спасенные им.
Он был способен на подвиг. Не кривя душой о нем можно написать «погиб смертью храбрых». А погиб он нелепо!
«Один мотор не работает, второй забарахлил тоже», — вспоминал Сергей последние слова Петра.
— Почему вдруг забарахлил мотор? Откопать. Установить, почему забарахлил, почему отказал?!
Подошедшие, в сопровождении саперов, инженер и замполит сняли шапки перед ворохом еловых лап, на которых лежали останки погибшего. Постояли минуту в молчании.
— Ты приказал откапывать машину. Дело! — сказал замполит Осокину. — Ведь ты тоже садился на вынужденную, — подполковник не договорил фразы, взвешивая основательность осенившей его догадки.
— Товарищ подполковник, о своей вынужденной я и не вспомнил. А стоило бы вспомнить. Тогда тоже отказали моторы.
