Я направился к выходу из маленькой гостиной:
– Плевать я хотел на газеты и на мораль.
Он ошеломленно поглядел на меня, потом нервно захихикал. Не мог поверить, что так дешево отделался.
Изменив голос, я из телефонной кабинки бистро, расположенного на углу, напротив магазинов Лувр, связался с Элен.
– Алло, – произнесла Элен.
– Говорит Убу, – вспомнил я героя комедии Жарри. – Можете отдохнуть.
– Добились, чего хотели?
– Нет. Но все равно, оставьте слежку. Я ошибался. Возвращайтесь в свою постельку. А с завтрашнего дня – к трудовым будням агентства.
– Мой дорогой. Я заплатила за неделю вперед. И хочу ее использовать. Это в центре, и мне не надо разбирать постель.
– Как вам угодно.
Выйдя из кабины, я купил последние выпуски вечерних газет и за едой принялся их читать. Мне совсем не так уж наплевать на газеты, как я говорю. Из них я узнал, что принадлежавшая Бирикосу тачка найдена брошенной в окрестностях площади Трокадеро. Надеялись собрать урожай отпечатков пальцев. И это было все. О'кей.
Я вернулся к себе домой, чтобы принарядиться к открытию "Сверчка". И сформулировал пожелание, чтобы траур не помешал "вдове" (то есть левой руке) Ларпана почтить своим присутствием это артистическое сборище.
Я брился, когда обнаружился еще один сверчок: телефон. Пусть звонит. Наверное, жаждущий информации Марк Кове. Пока журналист мне не был нужен. Да мне и нечего было ему сообщить.
Памятуяо бумажниках Лере, я навел порядок в своем, чем обычно занимаюсь раз в два года, когда уже больше невозможно откладывать дальше эту работу по расчистке и оздоровлению. Сохранил лишь самое необходимое: документы и немного денег. Элегантный, сверхплоский бумажник. Но я себя знал: очень скоро он снова заполнится всяким хламом: проспектами, газетными вырезками, исписанными мной газетными полями и т. д. Лишние бумаги – вызовы налогового инспектора, политические и рекламные листовки, талончики уличных фотографов – я сунул в ящик. А также пару фотографий. Собственную и Элен. Шедевры, снятые на лоне природы.
В небольшом пакетике из прозрачной бумаги, где раньше должна бы находиться фотография, осталась одна пыль. Я уже собирался его выбросить, как вдруг у меня мелькнула мысль поискать бывший там ранее снимок.
Я вспомнил. Правда, вспомнил лишь после того, как на углу пакета заметил написанные карандашом и полустертые инициалы "Л. Л. " В нем ведь должна находиться фотография Луи Лере, присланная его супругой, чтобы я смог отыскать загулявшего провинциала! Что я мог сделать с этой фотографией? Назад ее не отсылал, в этом я был уверен. И в бумажнике ее не было.
У меня оставалось время, и, переодевшись к вечеринке, я решил заскочить в агентство. К тому же это было по дороге к месту гуляний. Телефон названивал и там. Я не ответил. Наверняка, все тот же Марк Кове. Вскоре моему настырному другу надоело терзать собственные уши. Тем временем я просмотрел папку Лере.
Интересовавшая меня фотография не была туда вложена или, если ее туда положили, исчезла. Неужели проникшие ко мне взломщики перессорились из-за снимка Лере? Мало вероятно. Насколько я помню, находившаяся на верхней полке папка не была потревожена. Но они могли свистнуть его из бумажника, где, вероятно, он находился со времени первого письма от госпожи Лере.
– Еще одна загадка, – сказал я телефону, который опять оживился.
Но было слишком поздно для ее выяснения. Уложив все барахло на прежнее место, я удрал, оставив телефон названивать. С ним в доме не так пусто.
Глава десятая
Сверчок и цикада
"Сверчок" открывался неподалеку от кабаре Жиля и на один вечер составил ему изрядную конкуренцию. Приглашенным нового заведения принадлежали почти все автомобили, припаркованные вдоль авеню Оперы и на прилегающих улицах. Притопав на своих двоих, под моросящим дождем, я выглядел настоящей шпаной. Единственным моим оправданием было то, что я зашел по-соседски. Какая-то личность грустно курила под убогим укрытием навеса ближней лавки, с опущенной решеткой. Когда я проходил мимо, личность оторвалась от стены и что-то буркнула. Я узнал Шасара.
– Сожалеете? – сказал я.
– О чем?
– О приглашении.
– Плевать мне на приглашение. Следил за толпой. Это меня развлекает.
– Что, много старух?
– Идите вы к черту!
– Приятель, сначала дайте мне адрес.
Он побледнел. Его лицо исказилось от гнева. Но он овладел собой, и злая улыбка искривила его рот. Он пожал плечами, поднял воротник своего плаща и ушел, пытаясь засвистать.
Войдя в кабаре и сдав вещи в гардероб, я спустился в зрительный зал, утопающий в атмосфере шелков и роскоши. Пахло хорошим табаком, изысканными винами и дорогими духами. И, пожалуй, чуточку кожей. В глубине возвышалась крошечная сцена, а публика сгрудилась вокруг крошечной танцплощадки. Только стаканы, из которых выпивали, не были крошечными. Превосходно. Мне удалось устроиться в углу, и я слушал, как подражательница Дамии пела "Осенние листья" и "Плач Джека Потрошителя" на музыку Кристианы Верже.
О, девочки, нет лучшего момента
Оставить ваше ремесло.
Коль мимо пронесло
Того бредущего по улице последнего клиента.
Да, вот мимо проходит призрак.
И на наши сердца опускается туман.
Да, это мимо проходит призрак
Потрошителя Джека. И уходит в туман.
Певица склонилась под грузом оваций и, казалось, что из-за тяжести тянувшей ее к полу слишком изобильной груди она не сможет выпрямиться. Но наконец все устроилось. Малый в смокинге занял место жертвы лондонского садиста и объявил, что теперь, дамы и господа, немножко потанцуем благодаря оркестру Паскаля Паскаля, дирижера с удвоенным именем, из двух слов и шести слогов. Музыканты захватили эстраду и принялись шуметь.
Это чередование номеров стало поводом для хитроумной игры с освещением, во время которой я взглядом разыскивал Женевьеву. Сквозь табачный дым я ее разглядел за весьма удаленным от моего столиком в компании друзей. Ее друзей. Не похоже, чтобы она бешено веселилась. Положение вдовы обязывает, по законам жанра, выставлять напоказ (смейся паяц!) все свои сокровища. Мне удалось к ней пробиться. Я встал перед ее столиком. Она подняла на меня глаза. Свои чуть зеленоватые, миндалевидные глаза. В них вспыхнули искорки, но меня она одарила грустной улыбкой:
– Ах, вы здесь? Какими судьбами?
Я ответил ей тоже улыбкой:
– Послушайте, я же парижская знаменитость.
– О! вы правы...
Извинившись перед соседями, она подошла ко мне.
– Боже мой, какой вы ужасный мужчина, – жеманно выговорила она.
Ее вечернее платье изумительно ей шло. Иначе было бы странно. Манекенщица. Она обнажила большую часть своего тела, чем несколькими часами раньше, и под черным прямым платьем вроде бы сохранила лишь немного белья. Платья без бретелек очень милы, но обманчивы. Хотя плечи, руки и весьма ощутимая часть спины обнажены, но минимальный корсаж на китовом усе, не знаю, как называется эта скрывающая грудь деталь туалета, – это чистой воды обман, для простаков. Он плотно прилегает к телу, просто прилипает к нему, и носящая такое платье женщина может наклоняться или дрыгать ногами, не опасаясь продемонстрировать больше того, что положено. Если вы спрашиваете мое мнение, – истинное мошенничество!
– Ужасный? – спросил я. – Почему?
– Просто так. Вы не пригласите меня потанцевать?
Она положила пальцы на мою руку. Ее духи оттеснили все другие запахи и щекотали мне нос.
– Извините меня, – пролепетал я. – Не умею.
– Честно?
– Честно.
– Нужно научиться.
– Это мысль. Когда будет время...
– Да...
Ее взгляд затуманился, и она вздрогнула:
– ... когда эти трупы оставят вам хоть небольшой досуг.
– А, так вы слышали? Это правда, что пишут в газетах. Так вот почему вы меня назвали ужасным? Знаете, я здесь совершенно ни при чем, в этой истории.
– Раз уж вы не танцуете, угостите меня в баре шампанским, – неожиданно произнесла она.
Бар был устроен в соседней комнате, откуда через арку дверного проема оставались видны зал и сцена. Мы заняли место с самого края.
– А я-то обратилась к вам, чтобы вы мне обеспечили спокойствие! – вздохнула Женевьева. – И считала вас спокойным человеком. А у вас в кабинете трупы находят...
– Спокойствия не существует. Например, ваша гостиница. Почтенная и известная, не так ли? И что же...
Она меня остановила:
– Да, знаю... Там жил Этьен и этот... как его... Бирикос...
– Управляющий, должно быть, в бешенстве?
– Он своих чувств не проявляет, но наверно...
– Послушайте, Женевьева... Могу я вас звать Женевьевой? Если это вам неприятно, не мстите, называя меня Нестором, во всяком случае, громко... Так можно?
Улыбкой она даровала мне свое согласие.
– Так вот, Женевьева... вините только себя одну; вы сами завели разговор на эту тему... Мне хотелось бы побеседовать с вами об этом Бирикосе.
