Похоже, убили его не для того, чтобы обокрасть. В бумажнике лежала добрая сотня банковских билетов, призывно хрустя тысячными купюрами. Половину я присвоил в качестве возмещения дорожных расходов и компенсации за моральный ущерб, причиненный обнаружением трупа. Как только деньги оказались в моем кармане, я ощутил себя другим человеком.
Вернув бумажник на место, я из профессионального любопытства осмотрел помещение. Право, с большей пользой можно было провести время в кафе. Я обошел комнату, служившую складом, затем поочередно посетил небольшую столовую, таких же размеров кухню и давно не проветривавшуюся спальню. Ничего интересного. Внутренний голос настойчиво твердил, что нет смысла кружить по квартире, главное уйти вовремя!.. Уйти вовремя!.. Расхожие истины имеют свой глубокий смысл, лучше не забывать о них. Это избавило бы меня от многих неприятностей. Когда я вернулся в комнату, где папаша Кабироль держал свою лавочку, на меня обрушился удар тупого орудия по затылку. Ослепнув от боли, я исполнил парочку балетных пируэтов, а затем звезды посыпались у меня из глаз. Теряя сознание, я еще слышал, как внутренний голос мягко нашептывал, что "нечестно нажитое добра не принесет" и что "за преступлением всегда следует расплата". Вот уж о чем я не подумал!
* * *
Иветт Шовире, Зизи Жанмэр или Людмила Черина... Я не был уверен. Но одна из балетных див. Любая. Обнаженная малютка из массивного золота плясала на моей груди, как перед тем, казалось, танцевала на груди Кабироля. Две маленькие туфельки из белого атласа щекотали меня в области левой груди. До моих ноздрей доносился хорошо знакомый аромат, уже встречавшийся мне два раза. Аромат губной помады, девушки в подъезде и помады на губах ростовщика.
Я выругался, пошевелился, перекатился на живот и с трудом приоткрыл глаза. Вдвоем с Кабиролем мы образовывали чудесную парочку, милый сюжетец для каминных часов, каких столько производят в этом квартале.
Полежал на животе, повернул голову на бок, прижав ухо к полу, вроде индейца на тропе войны, следящего за передвижениями противника.
Боже мой! Сколько времени я уже нахожусь здесь? Несмотря на застилавшую глаза пелену, мне показалось, что предметы видятся яснее, чем раньше. Что это – свет нового дня или искусственный?
Я закрыл глаза. Обнаженная женщина не давила больше на мою грудь, но аромат остался, стойкий и одуряющий.
Я снова открыл глаза. В несколько сантиметрах от моего лица маленькая нога, обутая в змеиную кожу, раздавила каблуком выпавший из пепельницы окурок. Обтянутая прозрачным чулком, она была красива. Я снова выругался и выбросил руку вперед, пытаясь схватить ее за щиколотку. Нога внезапно исчезла из моего поля зрения, раздался щелчок, и все погрузилось во мрак.
Вдалеке захлопнулась дверь, затем наступила тишина. Тишина, населенная различными шумами: стонами ветра, стуком дождя, тиканьем часов, перебиваемым странной дрожью, гулом у меня в ушах. Но не осталось ни мурашек по коже... ни аромата духов. Только запах пыли, затхлый дух сырости и еще один запах, пошлый, тошнотворный: запах крови. От него вполне можно было снова потерять сознание.
Но было не время. Опершись локтями, я сумел встать на четвереньки. Некоторое время оставался в этой позе, мотая головой, смутно различая перед собой словно покачивавшуюся фигуру Кабироля. Наконец, цепляясь за мебель, я поднялся. Вокруг меня сгущались сумерки. Я испытывал потребность ясно взглянуть на происходящее, во всех смыслах этого слова. Возможно, небольшая доза света смягчит испытываемое мной головокружение, усиливавшееся от полумрака. Я нажал кнопку выключателя настольной лампы.
Разлившийся свет упал на рукоять ножа для разрезания бумаги, вызвав на нем яркий теплый отсвет. Что же до предполагаемых прогулок обнаженной женщины из золота, то они мне только померещились. Она не покидала груди Кабироля, чтобы пронзить мою, а оставалась прикованной к месту, замерев с поднятой ногой. В определенном смысле мне так больше нравилось.
Таким образом, к кинжалу не прикасались. Зато прикоснулись к двум другим вещам: к губам умершего, с которых стерли следы помады, и к бумажнику, больше не оттопыривавшему карман, куда я его вернул после денежного кровопускания.
По ассоциации я осмотрел собственные карманы. Пятьдесят купюр по-прежнему оставались в моем распоряжении. Повезло. Я еще поздравлял себя с этим, когда раздался телефонный звонок.
В тот момент я еще плохо соображал и к тому же находился слишком близко к аппарату, чтобы проконтролировать реакцию. Пока я понял, какую неосторожность совершаю, липкая от сырости трубка уже касалась моего уха. Вначале зазвучал "Вальс гордецов" из фильма Ива Аллегре, а потом, на фоне музыки, раздался голос:
– Это вы, Кабироль?
Молодой торопливый голос, голос человека, которому не терпится сообщить важное известие. По крайней мере, так мне показалось. Хотя, возможно, я драматизировал. Ситуация очень располагала к драматизированию.
– Кто вам нужен?
Музыка замолкла, остался только голос:
– Тэмпль, 12-12.
Тэмпль, 12-12. Чудесно. Номер телефона старого скряги. Он маячил у меня перед глазами, написанный на диске. Тем не менее, я попросил повторить:
– Тэмпль – как?
– 12-12.
Ответ сопровождается ругательством.
– Вы ошиблись.
На другом конце провода, не извиняясь, бросили трубку. Я сделал то же самое и достал носовой платок, чтобы слегка навести чистоту. Протерев трубку, я подумал, что пора бы сменить помещение. Слишком давно я здесь нахожусь, совершая глупость за глупостью, и слишком много людей с различными намерениями назначили свидание в этих местах.
Бросив последний взгляд на папашу Кабироля и его хозяйство, я выключил свет и направился к выходу. Переступая порог квартиры, я вдруг испытал странное чувство, что "это уже было". Ощущение оказалось поверхностным, летучим и, мгновенно мелькнув, исчезло, подобно смутному воспоминанию, которое словно подмигивает издали, но не конкретизируется, а скрывается в тумане памяти быстрее, чем блуждающий огонек. Хотя не столь бесследно, так как после него остается чувство неудовлетворенности.
Я не пытался разобраться в происхождении своеобразного "эха" памяти. Задерживаться в этих краях становилось все опаснее. Я перешагнул через порог, подумав, что нельзя безнаказанно получать удары по голове. Уже спустившись на пол-этажа, я услышал, как телефон снова зазвонил, яростно и настойчиво. Подобные вещи тоже легко воображаешь в подобных обстоятельствах, что абсолютно ничего не значит.
На улице, захваченной ранней темнотой, разлапистые фонари отражались в мокром асфальте. Дождь перестал, но небо оставалось черным и набрякшим. О весне напоминал разве что ласковый теплый ветер. Перед водостоком образовалось целое озеро, и машины, даже не думавшие его объезжать, поднимали фонтаны грязной воды, хлеставшие по тротуару. Впрочем, за исключением этой лужи, ничто не нарушало спокойного движения пешеходов. Они проходили мимо трагического дома, не задумываясь о том, что здесь совершено убийство, кража и оглушен человек, причем все это в кратчайший отрезок времени. Рекорд производительности. Тщательно сделанная работа. Хорошо известно, что квартал Марэ славится своими умельцами, лучшими с незапамятных времен.
Я пересек скользкую мостовую и остановился у автобусной остановки, где несколько человек ждали № "66", полагая, что звонивший тип проявлял слишком сильное волнение и может явиться лично проверить, что такое творится с Кабиролем, если тот не отвечает на звонки. Изучить его физиономию поближе казалось мне не вредным...
Прошел автобус, увезя пассажиров. Я остался в одиночестве. Мое затянувшееся ожидание едва ли могло привлечь чье-нибудь внимание. В Париже довольно часто восхищенные туристы врастают в землю перед историческими дворцами, охраняемыми до поры до времени от сноса. А как раз передо мной, на углу улиц Фран-Буржуа и Вьей-дю-Тэмпль возвышалось стройное каменное "алиби", построенное несколько веков назад. Башня Барбетт, если не ошибаюсь, последний признак дворца, принадлежавшего Изабелле Баварской... Я незадолго перед тем читал статью о ней, уж не помню, в какой газетенке. Именно отсюда торопливо вышел как-то вечером 1407 года герцог Орлеанский, брат короля, подвергся нападению и был убит дружками Жана Бесстрашного... Как видите, мне просто до жути везет на преступления. Даже в историческом прошлом я не пропускаю ни одного. Талант!
Вид молодого мужчины, быстро шагающего по противоположному тротуару, вернул меня в XX век. Возможно, это был обычный гражданин, честно голосующий на выборах и со всеми прививками. Он ничем не отличался от окружающих – в сером демисезонном пальто, мягкой, серой же, шляпе и, вероятно, с часами на руке. Но мой инстинкт предупреждал меня о необходимости быть бдительным. А увидев, как он, не раздумывая, углубился в арку только что покинутого мною здания, я простился с последними сомнениями. Теперь оставалось только узнать, сколько времени понадобится полицейским, чтобы собраться вокруг Кабироля наподобие мух над негодной к употреблению говядиной.
