На этот раз я обвел взором помещение. Предметы выглядели уже отчетливее, в глазах не двоилось.
Он понял, о чем я думаю, и торопливо вставил:
— Орудия труда, так сказать. Знаешь, с некоторыми вещами бывает очень трудно расстаться, — усмехнувшись, он сам оглядел комнату. — Бог ты мой, ну прямо сцена из какого-то боевика!.. Только ты и старый док ни современного оборудования, ни антибиотиков. Только дешевое виски в качестве транквилизатора, несколько инструментов и море надежды, — на лбу, между бровями, прорезалась глубокая морщина. — Вообще-то тебе полагалось бы быть покойником. Ты это понимаешь?
Я моргнул, быстро, один раз. Я знал. И, может быть, все же еще умру, совсем скоро.
Почти извиняющимся тоном он заметил:
— Я сделал все, что мог.
На этот раз я не моргал. Ждал продолжения.
— Я был пьян и меня всего колотило, — он всмотрелся мне в лицо. Я глядел невозмутимо и ждал. — Ты прямо с небес свалился... Словно Господь Бог решил предоставить мне еще один, последний шанс. И то, что я сделал... было совершенно невозможно, невероятно, глупо и странно. Мне следовало бы отвезти тебя в больницу, где есть хорошие врачи и все необходимое оборудование. Но вместо этого... Короче, я взял всю ответственность на себя, как полный дурак. И лишь благодаря некой счастливой случайности ты не погиб. Выжил, претерпев на своей шкуре все издевательства старого идиота, остался жив вопреки всему тому, что он над тобой вытворял.
Это дурацкое моргание уже начало меня раздражать. Боль не стихала, но дышать стало легче. И вдруг неожиданно для самого себя я произнес каким-то чужим голосом:
— А иначе... я бы умер, да?
Губы его плотно сжались, глаза смотрели строго.
— Да, — ответил он. А потом добавил: — Ты едва не ушел... по той черной аллее. Откуда еще никто не возвращался...
И тут я вспомнил. Улица, на которой я находился, была незнакома, и в то же время я, казалось, знал здесь каждый уголок. В конце ее мерцал тусклый свет, но я наводился посередине, а впереди и позади находилось нечто, на что не хотелось смотреть. А совсем рядом — отверстие. Какая-то яма или аллея, уходившая в никуда, но зато это был единственный путь выбраться с этой улицы. И, несмотря на тьму, аллея так и манила покоем и прохладой. Там, в ней, я был бы в полной безопасности. И еще она была совершенно черной...
А у черного цвета имеется свое значение. И это вовсе не обязательно смерть, нет. Черное вовсе не символизирует смерть, что бы там ни говорили люди. Серое — вот где смерть. А черное... черное — это просто забвение.
И вот я стоял и смотрел в эту черную аллею, но все никак не решался в нее шагнуть... Так и застыл на самом пороге, окаменевший и словно под наркозом. А потом проснулся и увидел расплывающееся перед глазами лицо...
Я спросил:
— Я что... умираю? — Голос тонкий, как паутинка, прерывистый.
— Теперь все зависит только от тебя... — Я увидел, как уголки его губ тронула улыбка, затем он добавил: — Вообще-то помирать не советую. Если ты умрешь, это убьет и меня. Паршивая перспектива. И для меня, и для тебя.
В глазах моих он прочитал вопрос.
— Спросишь почему? Я скажу. Стоит тебе откинуть копыта в этой моей доморощенной лаборатории, и я тут же погиб. Месяц назад мне было бы плевать. Черт, мало того, что плевать, я бы даже обрадовался, что все наконец позади. Но тут сваливаешься на мою голову ты, весь изодранный в куски, и я принимаю вызов. И снова становлюсь человеком. Становлюсь врачом, совершившим своего рода чудо... А потому, если ты помрешь, я тут же последую за тобой.
Мне еле-еле удалось выдавить:
— А вы... сейчас... трезвый?
— Пока что завязал.
Я пытался сказать что-то еще, но он взял меня за руку и покачал головой.
— Нет, не надо больше говорить. — Потянулся к столику, что у изголовья, взял шприц с иглой. Намочив ватку спиртом, протер мне руку и сделал укол. — А теперь тебе надо поспать. И никаких черных аллей.
* * *
Неким непостижимым образом мозг вел отсчет времени, и я знал, что прошло еще четыре дня. Кормили меня какими-то физиологическими растворами — типа тех, что перекачиваются по трубочкам в вены и питают тело. А само тело переворачивали и двигали, чтоб не образовалось отеков и пролежней. И белье тоже меняли, чтоб кожа оставалась сухой.
И вот однажды, проснувшись, я обнаружил, что вижу все предметы абсолютно отчетливо и ясно. В окно просачивался мягкий утренний свет, окрашивающий все вокруг в нежно-кремовые тона. И дышать было совсем не больно.
Дверь отворилась, и маленький толстый человечек снова оказался рядом. Только на сей раз он не выглядел таким уж толстым. Усталое осунувшееся лицо, мелкие морщинки вокруг глаз — все это ему очень шло.
Кажется, я даже умудрился улыбнуться.
— Тебе лучше? — спросил он.
Сложив пальцы в колечко, я показал: «о'кей». А потом еще моргнул: да.
— Тогда моргать можно и перестать, приятель. Можно попробовать и поговорить. Может, есть какие вопросы?
— Сколько я вам должен? — сказал я. Голос был похож на мой собственный, вполне узнаваемый, только немного хрипловатый.
Он покачал головой и усмехнулся. Потом поднял на меня глаза.
— Шутишь?
— Конечно.
— Иначе бы пришлось сказать, что, напротив, это я твой должник, — заметил он. И после паузы добавил: — Вообще-то все еще моту. Если хочешь, чтоб я и дальше обхаживал твою порванную шкуру.
— Да ладно, будет вам, — тихо пробормотал я. — Я жив. И это главное.
— Лично мне кажется, в том прежде всего твоя заслуга, не моя.
— Да хватит вам, док, в самом деле...
— Нет, не хватит. Сейчас у тебя наблюдается улучшение. А положение было серьезное... не какая-нибудь там сломанная нога, пара шишек и прочее в том же роде. И общее положение твое еще не стабилизировалось, — он поморщился и провел рукой по лицу. — Черт, ну и манеры у меня! Разве можно говорить такое у постели больного!
— Эй, послу...
— Любишь плохие новости?
Я кивнул.
— Ничего больше я для тебя сделать не могу. Если хочешь, чтоб организм функционировал нормально и дальше, надо соблюдать полный покой. Настолько полный, что это любого способно свести с ума. — Он умолк, отер рот ладонью и продолжил: — Я действительно имею в виду полный покой и отдых. Ничего не делать. Ничего не принимать близко к сердцу. Встал, поел, подремал днем, снова поел, рано лег спать. Ну, как ребенок дошкольного возраста. Только тогда внутри все встанет на свои места, только тогда ты действительно вылечишься и сможешь работать снова.
— И сколько это займет?
Помолчав секунду-другую, он ответил:
— Сам поймешь, когда придет срок.
— И я... все будет по-прежнему?..
— И это тоже поймешь, когда наступит время...
Он долго смотрел на меня, не решаясь высказать вслух мысли. Мне надоело ждать, и я спросил:
— Чего не хватает, док?
— Ну и голосок же у тебя, прямо как у Багз Банни.
— Хватит ломать комедию.
— Конечно, конечно, — он облизал губы, и глаза его помрачнели. — Я только что выяснил, кто ты...
Я ждал.
— Частный сыщик. — На этот раз моргать я не стал. Так, стало быть, он знает... — Майк Хаммер.
— Правильно. И что, это плохо?
— Нет. Просто предполагает кое-какие осложнения.
— Почему?
— Да потому, что ты должен был умереть, — он прочитал выражение на моем лице и добавил: — Свидетели видели, что тебя застрелили. Находился ты в тот момент на причале, рядом с грудой каких-то ящиков. Они утверждают, что ты пытался подняться и свалился в реку.
Похоже, он не на шутку разволновался, а потому я молчал и ждал. Наконец он заговорил снова:
— Было полнолуние. Начался прилив, и любого свалившегося в воду река унесла бы в открытое море. Проводились поиски. Обследовали весь район доков, а также устье Гудзона, но ничего не нашли.
— Естественно, — вставил я.
— Тут не до шуток, мистер Хаммер.
— Извините.
— Вплоть до последнего момента я и понятия не имел, насколько часто о вас упоминалось в прессе. Кстати, теперь они так и не могут решить, как расценивать ваше исчезновение. Потеря это для общества или же, напротив, благо.
— А вам как кажется?
Он снова взял меня за руку, пощупал пульс. Задумался на минуту. Потом, когда она прошла, эта минута, отпустил мою руку и сказал:
— Как врача, меня должно волновать лишь твое физическое состояние.
— Нет, вы не об этом подумали, док.
— Вы что, и правда убийца, Майк? — спросил он вдруг резко и без всяких обиняков.
— Ну, если и да, то не того сорта, что вы представляете.
— О каких сортах тут может идти речь?
— Легальных, — ответил я. — Или же нелегальных.
— Объясните.
— Одно дело убить врага на улице. Наградой за это служит электрический стул. Виселица. Инъекция с ядом. И совсем другое — убить врага на войне. За это полагается медаль, почет, награда.
— Так из какого разряда ты, Майк?
