— «Случилось» в строгом смысле слова тут не подходит. Я это устроил сам. Увидел ее в фильме прошлой весной в Лондоне — я туда ездил на торговую конференцию — и решил, что обязательно должен с ней познакомиться. Месяца три спустя в июле я проездом оказался в Ванкувере. У меня есть финансовые интересы в Британской Колумбии, и кое-какой моей недвижимости угрожали лесные пожары. В отеле я взял газету и увидел фотографию Холли. Там как раз шел кинофестиваль, где демонстрировался ее фильм, и она была приглашена на просмотр. С этой минуты я думал только о том, как с ней познакомиться.
— Не хотите же вы сказать, что влюбились в нее с первого взгляда прямо в кинозале?
— Это кажется глупым и сентиментальным?
— Невероятным.
— Нет, если вы поймете, что я чувствовал. Она воплощала все, чего мне не хватало всю мою жизнь. Все то, от чего я отвернулся в юности. Любовь, брак, отцовство. Чудесная девушка, которую я мог бы назвать моей. — Он словно погрузился в грезы, в розовые сентиментальные грезы того сорта, что вспыхивают как целлулоид и запорашивают глаза жгучим пеплом.
— И вы почувствовали все это, просто увидев ее на экране?
— Не только. Но этого я бы не хотел касаться.
— По-моему, у вас нет выбора.
— Но зачем? Та девушка никакого касательства к Холли не имеет. Разве что Холли мне ее напомнила.
— Расскажите мне про ту девушку.
— Копаться в этом теперь слишком поздно и бессмысленно. Просто девушка, с которой я сошелся двадцать пять лет назад в Бостоне, когда учился в Гарвардской коммерческой школе. Одно время я думал на ней жениться, а потом решил, что не стоит. Возможно, зря. — Он смотрел в свой бокал, поворачивая его так и эдак, словно волшебный хрустальный шар, который показывал прошлое вместо будущего. — Холли была как второе воплощение той девушки из Бостона.
Он умолк, точно забыв, что я сижу напротив него.
— И вы сумели познакомиться с Холли, — подсказал я.
— Да. Это было несложно. В Ванкувере у меня большие связи, в том числе и с устроителями фестиваля. В ее честь был устроен банкет, и меня посадили на почетное место рядом с ней. Она была обворожительна и так... так юна... — Его голос дрогнул, не вызвав у меня никакой жалости. — Словно мне был дан шанс снова стать молодым.
— Видимо, вы сумели его не упустить.
— Да. Мы с самого начала понравились друг другу — без всяких сложностей, открыто, по-дружески. Она ничего про меня не знала. Просто сосед за столом с какими-то деловыми интересами. В этом и была вся прелесть. Про мои деньги она узнала только после того, как мы начали постоянно видеться. — О своих деньгах Фергюсон говорил словно о заразной болезни.
— Вы в этом уверены?
— Абсолютно. — Он энергично закивал, точно убеждая себя. — Холли не знала, кто я, пока не выяснилось, что она едет в Банфф. Я пригласил ее остановиться в моем охотничьем домике, — ну, разумеется, не одну. У нас образовалась небольшая компания, и мы поехали в собственном вагоне одного моего знакомого. Удивительная была поездка! Я чувствовал такое волнение от того лишь, что она рядом. Нет, не в сексуальном смысле. — Глаза Фергюсона становились тревожно-виноватыми всякий раз, когда он касался этой области. — Я бывал близок со многими женщинами, но к Холли я чувствовал совсем другое. Она сидела в вагоне у окна, точно золотое видение. Я стеснялся смотреть на нее в упор и глядел на ее отражение в стекле. Следил за ее отраженным лицом, а сквозь него скользили горы, и фоном были тоже горы. У меня возникло ощущение, что вместе с ней я погружаюсь в самое сердце жизни, в золотой век... Вы понимаете?
— Не очень.
— Я и сам толком не понимаю. Знаю только, что прожил двадцать пять лет без этого ощущения. Двадцать пять лет делал что-то, наживал деньги, приобретал недвижимость. И вдруг Холли стала причиной, смыслом всего. И она поняла, когда я вот так объяснил ей. Мы уходили вдвоем далеко в горы. Я изливал ей душу, и она понимала. Она сказала, что любит меня и разделит мою жизнь.
Шок и виски воздействовали на него, как вакцина правды. В его голосе не было и тени самоиронии, ничего, кроме трагической иронии обстоятельств. Он построил свой недолгий брак на грезах и пытался убедить себя, что мечта была реальностью.
— Разделит и ваши деньги? — спросил я.
— Холли вышла за меня не ради денег, — упрямо возразил он. — Не забывайте, она же была восходящею кинозвездой с большим будущим. Правда, студия связала ее очень невыгодным контрактом, но, останься она в Голливуде, ей был бы обеспечен денежный успех. Ее агент говорил мне, что она обязательно станет звездой первой величины. Но ее-то не интересовали ни деньги, ни жизнь, какую ведут знаменитые киноактрисы. Она хотела приобрести культуру, стать по-настоящему образованной женщиной. Мы ради этого и приехали сюда. Думали вместе учиться, читать стоящие книги, заниматься музыкой и другими искусствами.
Он оглядел убогий ресторанчик так, будто угодил в ловушку. Мне вспомнились задрапированная арфа, белый концертный рояль.
— Ваша жена занималась музыкой серьезно? Он кивнул.
— У нее ведь есть голос. Я нанял ей преподавателя пения. И преподавателя речи. Ей не нравилась ее собственная манера выражаться. Я сам говорю не так уж правильно, но все время должен был ее поправлять.
— Все эти уроки — инициатива была ее или ваша?
— Вначале только ее. У меня еще есть десяток лет в запасе, но мне не очень понравилось, что мы потратим из них год-два на приобретение культуры и так далее. И согласился только потому, что любил ее, был ей благодарен.
— За что благодарен?
— За то, что она вышла за меня. — Его как будто удивила моя тупость. Озадаченное выражение грозило навсегда застыть на его лице. — Я некрасив, я немолод. Собственно говоря, вряд ли у меня есть право винить ее за то, что она сбежала от меня.
— Но, может быть, это и не так. Гейнс, скажем, держал ее под прицелом.
— Нет. Я же видел, как он вышел из машины. Она сидела за рулем и ждала его.
— Ну так у него есть над ней еще какая-то власть. Она давно с ним познакомилась?
— Когда мы приехали сюда.
— Вы уверены?
Он покачал головой.
— Нет. Возможно, она была знакома с ним раньше и обманула меня.
— А ее прошлое вам известно? Откуда она? Какое у нее было детство?
— Тяжелое. Но почему и где оно прошло, я не знаю. Холли не любила говорить о себе. Когда мы поженились, она сказала, что намерена начать новую жизнь и не плакать над разлитым молоком.
— Вы видели ее родителей?
— Нет. Я даже не знаю, существуют ли они. Возможно, она их стыдится. И своего настоящего имени она мне не открыла, а вышла за меня под своим профессиональным псевдонимом.
— Она сама вам сказала это?
— Нет. Ее агент Майкл Спир. Я познакомился с ним осенью, когда добивался расторжения ее контракта. Он был долгосрочный и не содержал почти никаких зацепок.
— Вы не будете возражать, если я поговорю со Спиром?
— Только не рассказывайте ему, что случилось. — Голос Фергюсона стал почти жалобным. Прошлое раскрылось, точно рана, только вместо крови он терял душевные силы и энергию. — Мы должны оградить Холли, заслуживает она того или нет. Если бы мне только удалось вытащить ее из жуткой трясины, в которой она увязла...
— Большой надежды на это я не вижу. Но есть еще способ, которого мы не касались. В Лос-Анджелесе я знаю прекрасных частных сыщиков...
— Нет! На такое я не пойду!
Он стукнул кулаком по столику. Его бокал подпрыгнул и звякнул о мою тарелку. Из носа у него снова потекла кровь. Я встал и увел его.
— Едем к врачу, — сказал я в машине. — Вы, наверное, знаете какого-нибудь местного доктора. Если нет, поедем в больницу, в травматологию.
— С какой стати? Я нормально себя чувствую.
— Не будем спорить, полковник. Вы к какому-нибудь врачу здесь обращались?
— Як врачам не хожу. Эти сволочи убили мою мать! — Голос у него звучал напряженно и пронзительно. Возможно, он это услышал, потому что добавил уже спокойнее: — Холли раза два была в больнице в Буэнависте.
— Очень хорошая больница. А кто ее врач?
— Тип по фамилии Тренч.
— Вы не ошибаетесь?
— Нет, доктор Тренч. — Он вопросительно посмотрел на меня. — А он что, шарлатан?
— Отнюдь. Он врач моей жены. Лучший акушер в городе.
— А ваша жена ждет... — Тут он полностью осознал все и не договорил.
— Да, — ответил я. — А ваша?
— Не знаю. Мы об этом никогда не говорили.
Я все больше убеждался, что не говорили они об очень многом.
Я заставил Фергюсона войти в больницу и записал его к хирургу-травматологу доктору Руту. Там у них все поставлено на широкую ногу и буквально для каждого человеческого органа имеется свой особый врач. Я оставил Фергюсона в приемной, предупредив, что вернусь за ним через полчаса. Он сел на край кожаного кресла с прямой спинкой, держа спину не менее прямо, точно каменное изваяние на старинной гробнице.
