— Опекал, пока он не послал меня подальше, а сам поехал оставить деньги...
— Где?
— Не знаю. Он мне не сказал. И с собой меня не взял. Тогда я поехал домой к Секундине. Хотел с ней еще поговорить. Ее сестра сказала, что она тут, в больнице. — Он машинально улыбнулся, пожал плечами и взглянул на часы у себя на запястье. — У меня времени до работы только-только отвезти ее домой.
И он тронул машину.
Направляясь к больничной автостоянке, я поравнялся со входом в травматологическое отделение. На той стороне улицы выстроились машины «Скорой помощи», одна стояла на выезде. За рулем, небрежно откинувшись, слушал радио пожилой юнец Уайти. Когда я подошел, он убавил звук.
— Могу я чем-нибудь помочь вам, сэр?
— Не исключено. Вчера я видел вас в лавке Бродмена, когда вы его увозили. Моя фамилия Гуннарсон.
— Я вас помню, мистер Гуннарсон. — Он попытался улыбнуться, но без заметного успеха. Его бледное губастое лицо не было создано для улыбок. — Бродмен умер на пути сюда, бедный старичок. До того горько было смотреть на него.
— Вы его близко знали?
— В первый раз видел. Да только у меня с ними всеми внутреннее сродство. Все мы братья, все смертные, понимаете? Живые и мертвые.
Я понимал, хотя мне не слишком понравилось, как он это сформулировал. Видимо, больничный философ, один из тех чувствительных уязвленных душ, которые по собственному выбору обитают в атмосфере болезни и, как грибы, благоденствуют в тени смерти.
Глаза Уайти были точно два нервных окончания.
— Смотреть, как они умирают, — это меня просто убивает!
— А как умер Бродмен?
— Разом. Сию секунду вопил, вырывался — он же в настоящей панике был, а в следующую вздохнул, и его не стало. — Уайти вздохнул, и его будто тоже слегка не стало. — Я виню себя.
— Почему?
— Потому что мне даже в голову не пришло, что он может умереть у меня на руках. Если бы я знал! Дал бы ему кислород, сделал бы укол. А я позволил ему проскользнуть у меня между пальцев.
Он поднес руку к окошку и посмотрел на свои вяло расслабленные пальцы. Его подбородок опустился на_ грудь, длинное лицо растворилось в грусти. Из белесых глаз, казалось, вот-вот брызнут слезы.
— Не знаю, почему я не ухожу с этой жуткой работы. Столько таких вот ударов. Проще сразу пойти в гробовщики, и дело с концом. Нет, я серьезно.
И он в третий раз утонул в океане жалости к себе.
— А отчего он умер? — спросил я.
— Спросите кого-нибудь другого. Опыт у меня большой, но я же не медик. Об этом с докторами побеседуйте. — Его тон смутно намекал, что доктора способны ошибаться — и не так уж редко.
— Доктора, видимо, не вполне разобрались. Так не поделитесь ли вы со мной своим опытом?
Он настороженно покосился на меня:
— Что-то не понимаю, к чему вы клоните.
— Я хотел бы узнать, что, по вашему мнению, убило Бродмена.
— На мнения у меня права нет. Я тут мальчик на побегушках. Но думается, от повреждений на затылке.
— А какие-нибудь еще повреждения у Бродмена были?
— Вы про что?
— Например, на шее.
— Господи, нет, конечно! Что-что, но уж он не задохнулся, это точно. Если вы к этому клоните.
— Я буду с вами откровенен, Уайти. Есть предположение, что Бродмен получил смертельное повреждение после того, как его нашли в лавке. Между этой минутой и той, когда вы его увезли.
— Да от кого же?
— Пока не выяснено. Есть предположение, что с ним обошлись не слишком бережно.
— Нет! — Он был глубоко обижен, даже потрясен. — Я его укладывал, как новорожденного. С травмами головы я всегда очень осторожен.
— Но ведь укладывали его вы не один.
Глаза его вдруг стали совершенно белыми, кожа вокруг них сморщилась, как голубоватый креп. Рот то открывался, то закрывался, побулькивая на манер встряхиваемой грелки.
— Вы что, на моего напарника киваете? Да Ронни же мухи не обидит. Мы с ним столько лет вместе работаем! С тех самых пор, как он уволился с санитарной службы в армии. Он даже комара не обидит! Я сам видел, как он снимал комара с руки за крылышки и отпускал летать.
— Да успокойтесь, Уайти. Я ни на вас не киваю, ни на вашего приятеля. Я просто хочу знать, не заметили ли вы чего-нибудь необычного.
— Послушайте, мистер Гуннарсон, — сказал он жалобно, — я же должен слушать полицейские сигналы. Вот начальник увидит, что я тут развожу тары-бары...
— Если вы что-нибудь заметили, вам и минуты хватит рассказать мне.
— А заодно и на свою шею петлю накинуть.
— Все, что вы мне скажете, дальше никуда не пойдет. Но это может быть крайне важно. Речь идет не о смерти одного человека, хотя и она очень важна.
Он запустил пальцы в волосы и медленно сомкнул их в кулак. Пряди белесых волос поднялись и заколыхались, как бесцветные водоросли.
— Чего вы от меня добиваетесь, и куда это дальше пойдет?
— Дальше меня — никуда.
— Я вас не знаю, мистер Гуннарсон. Зато знаю, что будет со мной и моей работой, если кое-какие люди заимеют на меня зуб.
— Назовите их.
— Как я могу? Чем я защищен? Драться я не способен и особым умом не отличаюсь.
— Вот ведете вы себя не особенно умно. Видимо, вам что-то известно об убийстве и вы намерены скрывать это, пока не будет поздно!
Он заерзал на сиденье и отвернул лицо. Шея у него была тонкая и слабая, точно у ощипанного цыпленка.
— Бродмена убил какой-то Донато. Я по радио слышал. Может, кончим на этом?
— Нет, не кончим, если это не так.
— Донато убили, верно?
— Да. Его застрелил Пайк Гранада. Вы ведь Гранаду знаете?
— Само собой. По работе встречаюсь. — По его длинному узкоплечему туловищу пробежала дрожь. Оно испуганно скорчилось на сиденье, подобрав колени. — По-вашему, я хочу, чтобы и меня пристрелили? Отвяжитесь от меня. Я ж не герой.
— Это заметно.
На протяжении нашего разговора приемник то начинал бормотать, то стихал. Но теперь ритм диспетчерского голоса убыстрился. Уайти протянул руку и усилил звук. Голос объявил, что новый голубой «империал» был засечен на скорости шестьдесят миль — направляется по Оушен-бульвару к востоку от пристани.
Я крикнул, перекрывая голос диспетчера:
— Гранада что-то сделал с Бродменом?
Уайти притворился глухим. Голос диспетчера гремел, как голос Рока. «Империал» столкнулся с грузовиком на пересечении Оушен-бульвара с Раундтейбл-стрит. Патрульной машине службы движения номер семь следовать к месту происшествия. Несколько секунд спустя диспетчер передал сообщение, что шофер ранен.
— Вот видите! — расстроенно воскликнул Уайти. — Из-за вас я чуть было не проморгал дорожную катастрофу!
Он включил сигнал и негромко гуднул. Его толстенький напарник, освободитель комаров, выбежал из гаража. Машина выкатила на улицу и, заведя свою песнь сирены, помчалась к Оушен-бульвару.
Я поехал следом. У полковника Фергюсона был голубой «империал».
Длинный голубой автомобиль расквасил нос об алюминиевый бок автоприцепа. Регулировщик дирижировал движением вокруг поврежденных машин. У тротуара другой полицейский разговаривал с дюжим детиной в замасленном комбинезоне. С сердитым сочувствием они поглядывали вниз на третьего человека, который сидел на краю тротуара, пряча лицо в ладонях. Это был Фергюсон.
Уайти и его напарник выскочили из машины и зарысили к нему. Я не отставал от них. Уайти озабоченно спросил у полицейского:
— Бедняга сильно пострадал, Мейен?
— Не очень. Но лучше все-таки свезти его в больницу.
Фергюсон поднял голову.
— Чушь. Никуда меня везти не надо. У меня все нормально.
Он явно выдавал желаемое за действительное: из его ноздрей в рот ползли червячки крови.
— Поезжайте-ка в больницу, — сказал Мейен. — Похоже, у вас нос сломан.
— Пустяки. Не в первый раз. — Фергюсон был немного пьян от шока. — Мне надо глотнуть чего-нибудь покрепче, и все как рукой снимет.
Мейен и санитары переглянулись, тревожно улыбаясь. Детина в комбинезоне буркнул, ни к кому не обращаясь:
— Видно, уже перебрал. То-то попер на красный свет. Фергюсон услышал его и рывком встал на ноги.
— Уверяю вас, я не пил. Но всю ответственность за случившееся беру на себя и приношу извинения за причиненные вам неудобства.
— Еще бы! А кто будет платить за ремонт прицепа?
— Я, разумеется.
Фергюсон делал все, чтобы ему вчинили внушительный иск, и я не мог не вмешаться:
— Ничего больше не говорите, полковник. Возможно, вина и не ваша.
Мейен набросился на меня:
— Он держал на бульваре скорость в шестьдесят миль. Лепил нарушение на нарушение. Да вы поглядите на его тормозной след!
Я поглядел. Широкие черные полосы, которые фергюсоновские покрышки оставили на бетоне, тянулись почти на двести футов.
— Я же принес извинения.
— Это не так просто, мистер. Мне надо знать, как это произошло. Как, вы сказали, ваша фамилия?
— Фергюсон, — ответил я. — И полковник Фергюсон не обязан отвечать на ваши вопросы.
