Улыбаясь во весь рот, я поднял зажигалку, щелкнул ею и затянулся мятым, вонючим «бычком». Никогда еще табачный дым не доставлял мне такого наслаждения.
* * *
В начале девятого появился Сэмсон. Дверь за ним заперли; широко расставив ноги и упершись кулаками в бока, Фил вопросительно смотрел на меня.
— Надзиратель сказал, что ты хотел видеть меня.
— Угу. Захотелось.
— Как ты себя чувствуешь?
Я жизнерадостно осклабился.
— Просто великолепно. Не спал, правда, — но ты ведь знаешь, как я люблю покуролесить ночью.
Сэмсон недоуменно покачал головой. Его розовая физиономия была, как обычно, гладко выбрита, однако выглядел он мрачным и осунувшимся.
— Черт бы тебя побрал, Шелл, можешь ты хоть когда-нибудь быть серьезным? На этот раз ты угодил в настоящее дерьмо. Так какого дьявола...
— Да не кипятись ты, Фил. Я хочу кое-что рассказать тебе. Но сначала ответь мне на один вопрос.
— О'кей.
— Я об убийстве и наезде... Ты и вправду считаешь, что это сделал я?
— Черт, спроси что-нибудь полегче.
— Знаю, знаю. Не хочешь — не отвечай. Ты не обязан, Фил.
Сэмсон насупился, потом, выбрав местечко на краю койки, сел, достал свою противную черную сигару и спички.
— Фил, — серьезным тоном попросил я, — не делай этого. Пожалуйста, не кури. Тюрьма и без того тяжелое наказание.
У Сэмсона на лбу вздулась вена.
— Ну и сукин же ты сын, — ругнулся он от души. — Даже если ты не виновен, тебя стоит отправить в газовую камеру. И я лично не колеблясь готов открыть кран. Ты просто не имеешь права на жизнь. Вместо того чтобы взывать к адвокатам, вопить о незаконности ареста или требовать немедленного рассмотрения дела в Верховном суде, ты сидишь тут и умничаешь, как самый распоследний кретин, каковым на самом деле и являешься. Ты просто полоумный остряк, который... трах-тарарах!..
Я дал ему выговориться, а когда запас ругательств иссяк, спокойно спросил:
— И все-таки, что скажешь, Фил?
Он сунул сигару в рот, яростно стиснул ее зубами и перекатил из одного угла в другой, потом обратно. Наконец пристально уставился своими карими глазами мне прямо в лицо.
— Ну хорошо, слушай. Всю ночь я изучал улики. Тут все четко и неопровержимо. Преступление совершил ты. Абсолютно все против тебя и ничего — за. — Сэмсон энергично тряхнул головой. — Но будь я проклят, если хоть когда-нибудь поверю, что всю эту мерзость сотворил ты.
Я ухмыльнулся.
— А все потому. Фил, что у тебя, как и у меня, не все дома.
— Должно быть, так оно и есть. — Он снова насупился. — И все же я не могу ничего поделать, Шелл, и ты отлично это знаешь. Факты вопиют, и они против тебя. Если бы мне было с чего начать, хоть какая-то зацепка...
— Ну, насчет этого можешь не беспокоиться.
Фил хотел возразить, запнулся и с недоверием посмотрел на меня.
— Только не говори, что у тебя что-то есть.
— У меня есть все, Фил. Но пока я сижу здесь, я не в состоянии ничего доказать. А если я смогу убедить тебя, что меня крупно подставили, — причем убедить по-настоящему, так, что ты поверишь, — каковы мои шансы выбраться отсюда?
Сэмсон нахмурился.
— Думаю, чуть получше, нежели сейчас.
— Отлично. Ты знаешь, чем я занимался — расследовал исчезновение Дэнни Спринга и Фрэнка Эйверсона и все, связанное с ними. Ты помнишь, что позапрошлой ночью меня отделали под орех эти придурки, Джейк и Пот. Я еще тогда удивился: а почему они не довели дело до конца и не прикончили меня? Могли, но не стали? Почему? Как, по-твоему, развивались бы события, если бы они убили меня?
— Ты не хуже меня знаешь.
— Ну да. Всем чертям стало бы жарко. Ты бы проверил каждый шаг Спринга и Эйверсона за последние тридцать лет. Сунулся бы во все, куда совался и я — и даже еще дальше. Так ведь?
— Верно.
— Хорошо, пошли дальше. Итак, главная цель запугивания — вынудить меня прекратить расследование, заставить держаться подальше от их, а также чьих-то еще дел. Логично? Вот почему вначале последовало предупреждение, потом мордобой. Но убивать меня не стали.
— Вижу, куда ты клонишь, и все же...
— Никаких «но», Фил. Ведь каждому бродяге, каждому бандиту в Южной Калифорнии доподлинно известно, что у Шелла Скотта есть хороший, верный друг — Фил Сэмсон. И что Фил Сэмсон — не кто иной, как грозный начальник отдела по расследованию убийств управления полиции Лос-Анджелеса. Если бы меня прикончили, то расследование, которое вел я, закончилось бы, но началось новое расследование — по факту моей смерти. Таким образом, мое убийство вызвало бы абсолютно нежелательный эффект: еще более тщательное следствие, чем то, которое вел я. И тогда бы для них запахло жареным. Вот почему я до сих пор жив — конечно, если можно назвать жизнью мое бездарное прозябание в тюряге. — Я усмехнулся. — Тот, кто жаждет моей смерти, попросту не может позволить себе роскошь убить меня; он боится того, что обрушится на него после моей смерти.
Сэмсон, соглашаясь, кивнул.
— Верно. Если бы с тобой случилось нечто подобное, то им конец. Ну, предположим, — он вздохнул, — меня можно убедить, но только в том случае, если обнаружатся доказательства, что тебя намеренно загнали в угол.
— В камеру. И провернул это настоящий мастер. Начнем с застреленного ночью толкача, не возражаешь?
Сэмсон достал из кармана коробок спичек и, словно оживая моего протеста, сердито зыркнул на меня и решительно прикурил черную сигару. Полыхав ею, он сказал:
— Однако, Шелл, доподлинно известно и подтверждено, что пуля, сразившая Ковина, выпущена из твоего кольта; нет ни малейшего шанса, что эксперты допустили ошибку. Ты сам признал, что весь вечер не расставался с ним. И не говори мне, будто вспомнил, что оставлял револьвер у какой-то подруги или что на тебя нашло временное помрачение...
— И не собираюсь. Фил. Гляди-ка, мы исходили из предположения, что стреляли из моего револьвера, верно? Даже я сам так считал. На самом же деле мы не можем утверждать, что стреляли именно из него; нам лишь известно, что пуля была от него.
Сэмсон вынул сигару да так и замер с открытым ртом. Задумался. Соображает быстро — черты его лица вмиг разгладились.
— Что ж, возможно, но каким образом...
— Подожди, все по порядку. Если пуля, которую извлекли из трупа, выпущена из моего кольта, следовательно, стрелял я, так?
Сэмсон сокрушенно развел руками.
— Извини, Шелл. Я досконально изучил заключение баллистической экспертизы и до посинения расспрашивал криминалистов. Ковин убит твоей пулей: против фактов не попрешь. Входное отверстие довольно большое, но пулевой канал чист, пуля застряла в самом его конце. И если ты возьмешься доказывать, что кто-то, убив его из своего оружия, извлек из трупа пулю, а затем всунул твою...
— Джо Черри не мог пойти на столь очевидную глупость — а я уверен, это его рук дело. Давай лучше вернемся к пуле. Она бесспорно моя. Но ведь ее можно было перезарядить в другую гильзу, а потом выстрелить в человека. Годится? А затем идентифицировать ее, как выпущенную из моего кольта, что указывало бы на меня как на убийцу, а?
— Постой-ка. Ведь они могли получить твою пулю, не чистенькую, а с отчетливыми следами нарезки ствола, проделав то же самое, что и мы вчера — то есть выстрелив в резервуар с водой. Но отметины, черт побери, наверняка бы исказились, если перезаряженной пулей стрелять из другого оружия. И это даже не эксперту легко увидеть под микроскопом.
— Конечно, если стрелять из другого кольта 38-го калибра специальной модели с таким же нарезным стволом. А если использовать пушку большего калибра или, скажем, гладкоствольное оружие? Пулю из моего револьвера вполне можно перезарядить при помощи, скажем, манжеты в гильзу 45-го калибра. Это придаст ей значительную начальную скорость, что позволит преодолеть рассеивание в стволе большего калибра и сохранить убойную силу, достаточную, чтобы буйвола сразить наповал.
Сэмсон неторопливо пошевелил мозгами и согласился:
— Звучит чертовски убедительно, Шелл. Только, насколько помню, в нашей практике не зафиксировано подобных случаев.
— Не было на твоей памяти — не значит, что вообще не было, — возразил я.
Сэмсон фыркнул, довольный, но соглашаться с моими доводами не торопился.
— Даже если брать в расчет гладкоствольное оружие большего калибра, Шелл, то в любом случае пуля отклоняется от прямой. А следовательно, будет ударяться или хотя бы касаться внутренней поверхности ствола. И нарезки от ствола твоего кольта неизбежно деформируются.
— Естественно, в тех местах, где пуля коснется ствола. Но, Фил, ты не хуже меня знаешь, что из трупов почти никогда не извлекаются целехонькие пули, выглядящие как новенькие. Обычно она деформируется, задевая кость, ткани, и довольно часто бывает так искорежена, что остается совсем немного следов, которые видны под микроскопом. И поскольку можно идентифицировать человека лишь по фрагменту отпечатка пальца, точно так же специалисту многое расскажет тот искореженный кусочек свинца, в который пуля превратилась.
