У него был отвратный голос, очевидно, что-то не в порядке со связками. Все слова произносил одинаково невыразительно, как говорящий автомат.
— Когда умерла Катрин.
— Давно, — заключил Руперт, усаживаясь в кресло, причем лицо его скрывалось в полутьме.
Джас наклонился к нему.
— До нас дошла одна информация, Уолли. Власти собираются возбудить против меня дело о неуплате налогов. Атака предполагается фронтальная. Выяснилось, что ты сотрудничал с ними.
— Да.
— И ты не мог намекнуть мне об этом?
— Зачем?
— Черт возьми, хотя бы из вежливости!
Руперт, не отвечая, долго молчал, а потом сказал:
— Джаспер, когда-то давно мы помогали друг другу. Не из особой любви. Вместе проворачивали определенные дела. Чтобы выжить. Хотя это были опасные вещи. Нет закона, который определял бы, до какой черты можно жульничать. Сейчас каждый должен защищаться сам, мы не в ответе друг за друга. Ты спрашиваешь, почему я не предпринял какие-то шаги? Конечно. Но какие? Под присягой подтвердил все, что помню. Документов ведь не существует. Тебе это известно. Я согласился ни о чем не предупреждать тебя. Заключил с ними договор, сделку, а она оказалась даже выгоднее, чем я рассчитывал. И теперь я чист перед законом, Джаспер. Меня они не тронут, и тюрьма по мне не плачет. Если тебя обвинят в мошенничестве, я буду свидетелем. Это входит в условия договора.
— Мерзавец! — прошептал Джас.
— Почему ты не смотришь на жизнь реально? Что мне оставалось? Разорить собственную семью, чтобы спасти приятеля? Не будь идиотом, Джаспер. Если бы ты был осторожнее, мог заметить, что они затевают, и вовремя принять меры. Может, и сейчас еще сумеешь выпутаться, если действовать осторожно и не привлекать их внимания.
— На это мне наплевать, — бросил Джас. Я заметил, что его слова смутили Руперта.
— То есть?
— Наверняка, Уолли, ты не все им сказал.
— Не понимаю.
— Наверняка рассказал им вещи, представляющие меня в худшем свете, но умолчал о сделках, в которых мошенничал сам. Если соберут побольше информации, они еще к тебе вернутся.
— Прошу тебя, Джаспер, говори вразумительнее.
— Они собирались говорить с Моной.
— Ну и что?
— Могла она порассказать о тебе? Мона и ее адвокат что-то раскопали.
— Ну и?..
— Они с ней не говорили.
— Значит, еще придут. Смотри, чтоб она не распускала язык. Что бы ни наболтала, тебе навредят больше, чем мне.
— Ты слышал, что она сбежала с тем учителем?
— Да, ходили слухи.
— Никуда они не уезжали. Кто-то убил обоих, но обставил дело, будто сбежали.
После долгой тишины Руперт произнес:
— Теперь понятно, почему ты не поленился сюда приехать. У меня не твой характер, чувства в таких делах ни при чем. Я говорю «нет». Если кто-то представлял для меня опасность и не было другого выхода, я мог бы и убить. Но те действовали так неумело. Раз ты узнал, что она не сбежала, значит, кому-то не повезло. Я не допускаю никакого риска, действую наверняка. Нет, Джаспер, Мона не была для меня опасна. Когда я начал свою игру, решил ничего не скрывать — даже сплетен, с которыми не имел ничего общего и о которых ты никогда не узнаешь. Я понимал, что ты станешь драться. Только теперь их ничем не удивить, что бы ты ни говорил. Все хорошо продумано. Я плохой друг, по твоим меркам. Возможно, и ты не друг.
Джас, рывком поднявшись с кресла, мрачно смотрел сверху на Уолтера Руперта.
— Меня не запугаешь, Уолли. Многие дрожат перед тобой. Все твои люди тебя боятся, ты держишь их в страхе, чтобы, выполняли любое твое желание. Достаточно тебе дать знак — стреляют, не так ли?
— Нет, Джаспер.
— Откуда такая уверенность?
Руперт, прикрыв глаза, размеренно проговорил:
— Мне всегда известно про каждого, что он делает. Это моя забота. Некоторые мои сыновья пытаются хитрить. Мне очень жаль, что твоя жена умерла. Но ни я, ни мои люди не имеют с этим ничего общего. Доброй ночи, Джаспер.
Он не встал, не сказал ни слова, даже головы не повернул, когда мы выходили.
Я ожидал сумасшедшей гонки, но Джас повел машину очень медленно и осмотрительно.
— Что вы обо всем этом думаете? — спросил он.
— Не знаю. Пожалуй, я ему верю. Такое впечатление, что… это очень незаурядный человек.
Джас фыркнул.
— Незаурядный! Другого такого свет не вынес бы.
— Наверное, он здорово подпалил вас в этой истории с налогами.
— Придется покрутиться.
— Не более?
— Возможно, все это вызовет немного вони. И кое во что мне обойдется. Я сберег большую коробку старой документации. Потяну подольше, насколько удастся, а если прижмут по-настоящему, сразу найду те бумаги. Среди них много подлинных, часть — сомнительных, а некоторые свидетельствуют о том, чего вообще не существовало. Это перевернет все следствие с ног на голову, им придется пойти на переговоры. Если их предложения меня не устроят, обнаружу где-нибудь на складе еще две коробки с документацией. Смогу дать работу хоть десятку государственных ревизоров и адвокатов. Может, до конца своей жизни. А там? Кому тогда будет до этого дело?
— Вы вдвоем были хорошая парочка — лиса и ласка.
— Придержите язык, парень!
— А что делали бедняжки из вашего окружения, когда вы что-нибудь проворачивали?
— Стояли по стойке «смирно». Эти всегда стоят навытяжку. Только свистни — и тунеядцы бегут к тебе, аж ноги подламываются. В этом мире или ты берешь, или берут у тебя. Цифры врут, и подсчитывают их обманщики. Позаботься о добром виски, удобной постели и красивой женщине, а остальным нечего забивать голову. Нас здесь, в этом краю, больше ста пятидесяти тысяч, каждому достанется солнышко, но на одного-двух оно посветит раньше, чем остальные поднимут голову с подушки. Так что греби поскорей, пока можно.
— Йоменовская философия.
— До сих пор действовала безотказно.
Он свернул на подъездную дорожку к дому, и, пока глушил мотор, я отреагировал:
— Да, видно, что действовала отлично, Джас. Вы в прекрасной форме.
Пока мы шагали к дверям, он ответил:
— Только не забывайте, как долго я пребываю в этой хорошей форме!
— Мне вы больше понравились, когда рассказывали, как хоронили зайчика, мистер Йомен.
— Не обольщайтесь. Просто я любил эту женщину.
Он остановился, повернувшись ко мне, а я вдруг заметил в полутьме, как метрах в трех за ним от кустов отделилась темная фигура, увидел блеск узкого лезвия в опущенной руке. У меня перехватило дыхание. Значит, нож сведет с ним счеты, разворотит внутренности. С диким криком я рванулся навстречу — это психологическое оружие, неожиданное и нередко эффективное. Оттолкнув плечом Джаса с тротуара, я сделал выпад влево и с размаху прыгнул направо, ударив ногами размытый силуэт. Крепко стукнув его обоими каблуками, перевернулся на четвереньки и снова взревел. Теперь мы оказались лицом к лицу: он, согнувшись и хрипя, хватал воздух, однако, опомнившись и не обращая на меня внимания, кинулся с ножом на Джаса. Тот, дважды выстрелив в лицо нападавшего, отпрыгнул в сторону, как матадор. Парень рухнул без сил, захрипел, задергался в судороге и затих. Нож звякнул об асфальт.
— Господи, ненавижу ножи, — просипел Джас.
Зажглись лампы в доме, послышались взволнованные голоса. Откуда-то примчались двое мужчин, кто-то включил прожекторы перед домом. Мужчины были в форме.
— Мистер Йомен! Мистер Йомен, с вами все в порядке? Что случилось?
— Все нормально. Мне казалось, Фред велел вам охранять дом.
— Мы ведь и охраняли, клянемся!
— Давайте-ка взглянем, кто это.
Кроме прожекторов, зажглись фонарики. Из дома вышли слуги, боязливо держась в отдалении.
— Кто бы он ни был, с ним все кончено, — сказал один из помощников шерифа. — Это вы его застрелили, мистер Йомен?
— Потому что у меня в руке револьвер и этот нож был нацелен в меня? Почему вы сразу решили, что я его застрелил?
— Я же только…
— Молчите, — бросил Джас.
Я подошел поближе — его перевернули на спину. Молодой. Напомаженная прическа безнадежно погублена. Изуродованное лицо, судя по всему, принадлежало мексиканцу, об этом же свидетельствовали узкие брюки, грязная облегающая рубаха с оторванными пуговицами под хлопчатобумажной курткой. Много я их повидал на улицах города, стоящих у стен, уставившихся на вас взглядом, в котором сквозила задиристость вперемешку с душевной слабостью, ленивыми движениями напоминавших повадки кошек.
Осмотрев его карманы, нашли почти сто долларов, скрученных и скрепленных резинкой. Восемьдесят восемь центов мелочью. Желтую пластмассовую расческу. На руке — золотые часы, показывающие время в разных столицах мира. Черные кожаные туфли на толстой резиновой подошве надеты на босу ногу. На пальце перстень из дешевого металла — две переплетенных змеи.
