– Зачем же ты пришла, если знала, что это тебя огорчит? – возник из-за ее плеча Гиббонс.
Мари повернулась и смерила его негодующим взглядом, гордо вскинув голову.
– Я должна была прийти. Из уважения к дяде Питу.
Тоцци посмотрел на Гиббонса, затем на Лоррейн. Никто не произнес ни слова, хотя все подумали одно и то же.
– Мари, ты разбираешься в античном искусстве, – сказала Лоррейн. – Здесь есть кое-что, я хотела бы тебе показать. Думаю, это настоящее стекло периода упадка, но я не уверена.
Брови Мари подскочили к самой челке.
– Мы продолжим наш разговор позже, Майкл.
Она охотно последовала за Лоррейн, когда та взяла ее за локоть и потащила за собой.
Тоцци потер затылок.
– Спасибо.
Гиббонс поболтал оставшийся в чашке кофе.
– Молчи. Ты выглядел так, словно готов был ее удавить.
– Такая мысль приходила мне в голову.
– Не самая удачная мысль. Во всяком случае, не в этом доме. – Гиббонс поднял глаза к потолку. – Ты же знаешь. Возвращение на место преступления, нанесение нового удара и всякое прочее дерьмо.
– Можешь не продолжать.
Тоцци потер виски, чтобы расслабиться, нужен массаж, или хорошая встряска, или что-нибудь в этом роде.
В дверь снова позвонили. Кто-то из родственников пошел открывать. Последовал целый поток охов и ахов, но Тоцци не смог рассмотреть, кто пришел, – мешали спины скорбящих. Когда толпа расступилась, он увидел, кто вызвал такое оживление, – Лесли с дочерью. Патриция была одета в темно-зеленое бархатное платье с круглым кружевным воротничком. Она вцепилась в мамину руку, не зная, куда деваться от смущения. Тоцци очень хорошо ее понимал. В детстве он тоже испытывал нечто подобное.
Гиббонс покачал головой.
– Вот уж этого я никогда не пойму. Почему итальянцы сходят с ума всякий раз, когда появляются маленькие дети? Можно подумать, каждый ребенок, по меньшей мере, младенец Иисус. До меня это не доходит. У твоего дяди было, пожалуй, одно достоинство: он никогда не терял головы, когда речь заходила о детях. Он их ненавидел, не так ли?
– Да, прежде всего он ненавидел меня.
Лесли прокладывала дорогу сквозь толпу. Она улыбнулась Гиббонсу, затем взглянула на Тоцци.
– Как дела, Майкл? Ты чем-то озабочен.
– Все в порядке. – Тоцци изобразил улыбку и присел перед Патрицией, которая пыталась спрятаться за маминой ногой, пальцы она держала во рту. – Как дела, Патриция?
Она пожала плечами, отступая еще дальше за Лесли. Однако ее улыбка и быстрый взгляд сказали ему, что она его узнала, но слишком смущена, чтобы признать это. Тоцци подмигнул ей. Эта малышка – настоящая кокетка.
Патриция подергала мать за руку, та нагнулась, и девочка прошептала ей на ухо:
– Мамочка, это же помощник Санта-Клауса.
– Помощник Санта-Клауса? Что за бредятина? – пробурчал Гиббонс, покосившись на Тоцци.
– Прошу прощения, что взяла с собой Патрицию. В школе у нее рождественские каникулы, и я не нашла никого, кто бы мог посидеть с ней в середине дня. А мне хотелось выразить свои соболезнования.
Тоцци еще раз присел и улыбнулся ребенку.
– Так что же ты получила на Рождество, Патриция? Ты мне скажешь?
Малышка улыбнулась в ответ, покружилась на одной ножке, еще раз пожала плечиками. Ее синие глаза смотрели на него кокетливо и лукаво.
Гиббонс присел рядом с ним и пробормотал ему на ухо:
– А что ты, козел, получил на Рождество? Бьюсь об заклад, я, кажется, догадываюсь.
Тоцци проигнорировал замечание своего напарника и продолжал разговор с Патрицией, уговаривая ее рассказать про рождественские подарки. Она нравилась ему, милая смышленая девочка. Кроме того, у нее не было скрытых намерений, чего нельзя было сказать ни об одном из присутствующих. Кроме того, уж лучше общаться с Патрицией, чем терпеть насмешки Гиббонса, который наверняка будет выпытывать, что у них было с Лесли, а ему не хотелось об этом говорить.
Снова звонок в дверь, и снова взрыв изумленных возгласов. Посмотрев на дверь, Тоцци сразу понял, кто пожаловал на этот раз. Даже слепой не спутал бы этого человека с кем-либо из родственников. Высоко поднятая голова, горделивая осанка, длинный тонкий нос, волевой подбородок, черный костюм из «Брукс бразерс» – одного из фешенебельных магазинов. Кто же еще, как не сам король истинных американцев – Том Огастин?
Тоцци поднялся навстречу Огастину. Этот сукин сын изрядный нахал. Это же он ведет против меня расследование, отстранил от работы, а я должен делать вид, что ничего не произошло. Ну уж нет, хрен тебе.
Огастин приветливо улыбнулся и протянул руку. Прежде чем пожать ее, Тоцци так на нее посмотрел, словно полагал, что в ней могло оказаться собачье дерьмо. Огастин предпочел этого не заметить.
– Майк, я зашел, только чтобы отдать дань уважения памяти покойного.
– Не стоило беспокоиться. – Тоцци даже не пытался быть вежливым.
Огастин приподнял брови.
– Я понимаю, на тебя сейчас столько всего обрушилось. Понимаю...
– Почему Мак-Клири висит у меня на хвосте двадцать четыре часа в сутки? Это что, так уж необходимо?
– Джимми Мак-Клири независимый следователь. Он не отчитывается передо мной.
– В самом деле?
– Я не понимаю твоего ко мне отношения, Майк. Ты ведешь себя так, будто считаешь, что я хочу подставить тебя.
– А что мне еще думать? По крайней мере, действуете вы так, словно в самом деле собираетесь меня подставить.
Огастин хотел было что-то ответить, но передумал. Вместо этого он обратил свой взор на Лесли.
– А что вас привело сюда, советник?
Ее большие синие глаза стали узкими, как лазерный луч.
– Я – друг семьи. Том.
Огастин задумчиво кивнул, смерив ее взглядом.
– Да... понимаю.
– Зачем вы пришли сюда, Огастин? Я имею в виду настоящую причину, – спросил Тоцци.
И так резко отвернулся, что растянул мышцу – между лопатками почувствовалась боль.
Огастин закинул голову и посмотрел на него сверху вниз.
– Я же сказал, Майк, что пришел отдать дань уважения.
– Благодарю.
Тоцци потягивал кофе и свирепо поглядывал на Огастина.
– Ты очень гостеприимен, Тоцци, – высокомерно заметил тот.
– Кажется, вы собирались куда-то идти, не так ли? Не стоит оставаться из-за меня.
Огастин хотел было что-то сказать, но сдержался и только мрачно улыбнулся. Затем он посмотрел на Патрицию.
– Иногда люди сердятся на других, хотя прежде всего им следовало бы сердиться на самих себя, – бросил он в пространство, ни к кому не адресуясь.
Патриция спряталась за мамины ноги. В ее глазах был страх. Тоцци встал между ним и Лесли с Патрицией.
– Вы напугали ее.
Огастин выпрямился в полный рост и опять посмотрел на него свысока.
– Твое раздражение можно понять, Майк, но ты изливаешь его не на того, на кого следует. На самом деле это я должен встать в позу. Мало того, что ты сделал это идиотское заявление насчет убийства всех обвиняемых с их адвокатами в присутствии репортера, но ты и мне об этом сказал. Я также могу быть обвиненным в убийстве. Ты это понимаешь?
– Тогда почему же расследование не ведется против вас?
У Огастина раздулись ноздри.
– Эй, Тоц, полегче.
Гиббонс взял Тоцци за локоть.
– Я просто задал вопрос. Гиб. – Он сделал шаг назад, не отрывая взгляда от Огастина.
Огастин поправил манжеты.
– Майк, ты сильно отличаешься от всех федеральных агентов, с которыми мне доводилось иметь дело. Большинство агентов – народ сдержанный, умеют скрывать свои эмоции. Ты же – весь как на ладони. Это очень необычно для фэбээровца.
Тоцци ухмыльнулся ему в лицо.
– Чего вы хотите? Я же итальянец.
Огастин кивнул.
– Конечно, конечно.
В разговор встрял Гиббонс:
– Ну и как продвигается независимое расследование? Дошло наконец до Мак-Клири, что Тоцци невиновен?
Огастин переводил взгляд с Гиббонса на Лесли и, обратно.
– Я не имею права обсуждать этот вопрос в присутствии советника защиты.
– Не стесняйтесь, – произнесла Лесли. – Пойдем, Патриция, в соседней комнате я, кажется, видела шоколадные пирожные.
Избегая взгляда Тоцци и обращаясь только к Гиббонсу, Огастин тихо сказал, убедившись перед этим, что их никто не слышит:
– Мы попросили полицию штата оказать содействие местной полиции. Похоже, они неплохо справляются. Сегодня утром я получил их предварительный отчет. Из того, что удалось восстановить, видно, что это была страшная бойня. Они пришли к выводу, что стреляли из двух пистолетов. Очевидно, убийц было двое – беспощадных, хладнокровных. – Он помолчал и, будто кто-нибудь этого не знал, начал перечислять: – Блюм, Джордано, Сантьяго, Куни... Ужасно. Я часто сталкиваюсь с подобными случаями, но так и не могу понять, что движет человеком, решившимся на такое зверство.
Гиббонс только пожал плечами – что на это скажешь?
– А как насчет мотива преступления? Нашли что-нибудь особенное?
