— Мой брат — специалист по взрослению.
Он усмехнулся.
— Да, но…
Я откинулся на спинку отцовского кресла.
Гарретт заметил, что его сигарета стала совсем короткой, и потянулся к мундштуку, лежавшему в пепельнице. Культя левой ноги на мгновение показалась из-под шорт — гладкая, тощая и розовая, словно у младенца. На ней не осталось шрамов от колес, которые много лет назад отрезали нижнюю треть тела Гарретта.
— Ты помнишь Большого Билла? — спросил он.
Любимая стратегия Гарретта: если возникают сомнения, нужно извлечь нечто неприятное из детства брата.
— Господи, ничего я не помню. А что?
Гарретт рассмеялся.
Большой Билл был чалым жеребцом, которого отец держал на ранчо в Сабинале. Злобный буйный сукин сын. Я имею в виду коня, а не отца.
Когда я был ребенком, отец потребовал, чтобы я научился справляться с Большим Биллом, так как считал, что я совладаю с любой лошадью, если сумею усидеть у него в седле. Всякий раз, когда я садился на него, Большой Билл совершенно сознательно направлялся к деревьям с низкими ветвями, чтобы от меня избавиться. Во время моей третьей попытки ему сопутствовал успех, но я так крепко вцепился в поводья, что не смог их выпустить, когда упал на землю. Большой Билл промчался галопом с четверть мили, однако я продолжал сжимать повод, и меня протащило мимо зарослей кактусов — тут Большой Билл постарался по полной программе. Когда я вернулся домой, моя спина, одежда и волосы были усеяны колючками. Отец заявил, что я «немного превысил скорость».
— В прошлом месяце я нашел на ранчо его седло и привел в порядок, — сказал Гарретт. — Теперь оно у меня в спальне, можешь на него взглянуть.
— Для женщины байкера, я полагаю?
Гарретт попытался выглядеть скромным.
— На самом деле оно напоминает мне о моем братишке. Я все еще вижу, как девятилетнего мальчишку тащит за собой злобный жеребец.
— Ладно, я понял намек.
— Сколько тебе сейчас — двадцать восемь?
— Двадцать девять, — уточнил я. — И это большая разница.
Гарретт рассмеялся.
— Уж прости, но мне тебя не жаль. Мне кажется, пришла пора попробовать что-то новое, братишка. Возможно, настало время вести такую жизнь, чтобы в тебя перестали так часто стрелять, подружки больше не бросали, а старшего брата не вышвыривали из баров всякий раз, когда ты его навещаешь.
— Я хорошо делаю свою работу, Гарретт.
— Так твой босс и сказал — ты хорошо делаешь свою работу?
Я промолчал.
— Вот видишь, — продолжал Гарретт, — ты никак не можешь отпустить поводья.
— Хочешь сказать, что мне следовало поступать как ты — прыгать в товарный вагон всякий раз, когда дела дома начинали идти плохо?
Зря я это сказал, но Гарретт никак не отреагировал на мои слова, продолжал курить и смотреть в точку, расположенную над моей головой.
Через некоторое время снизу снова послышался грохот «тяжелого металла», и полупустая бутылка с текилой задребезжала на старом отцовском армейском сундучке, который Гарретт использовал в качестве кофейного столика.
Брат с усталой покорностью посмотрел вниз и протянул руку за новым компакт-диском.
— Надеюсь, ты сможешь спать под музыку, — сказал он.
— Мистер Наварро, не так ли?
Отец Миранды потряс мою ладонь обеими руками и большей частью своего тела. Он проявил немалую ловкость, если учесть, что при этом старик повесил трость на сгиб локтя, оперся на здоровую ногу и умудрился сохранить равновесие.
— Наварр, — поправил его я. — Но вы можете называть меня Трес.
Уиллис Дэниелс продолжал трясти мою руку. У него было ярко-красное лицо, сиявшее так, словно он только что пробежал Айронмен триатлон,[66] наслаждаясь каждой минутой, проведенной на дистанции.
— Конечно, Наварр. Извините.
— Никаких проблем, — ответил я. — Сан-Антонио, Наварро, исторические связи. Со мной такое случается постоянно.
Мы стояли на пороге студии «Сило», на Ред-Ривер, возле Седьмой. Студия представляла собой обновленный склад с окнами с металлическими рамами и коричневыми оштукатуренными внешними стенами, имевшими фактуру измельченной пшеницы. Главный вход находился в задней части здания, возле парковки.
Мы столкнулись у двери, я входил, мистер Дэниелс выходил, за спиной у него стоял несчастный парень с тележкой, наполненной тяжелым оборудованием. Казалось, Дэниелс его не замечает.
Старик прищурился и наклонился ко мне, как проповедник, собирающийся произнести очень важные слова утешения на выходе из церкви. От него пахло влажной кожей и «Пертом».[67]
— Приношу извинения за прошлый вечер, — сказал он. — Трудная ситуация, Кэм иногда выходит из-под контроля. У меня и в мыслях не было вас недооценивать.
— Все в порядке.
— Естественно, Кэм уволен.
Я доброжелательно кивнул.
Парень с тележкой громко откашлялся. Дэниелс стоял, не спуская с меня глаз и не сдвигаясь с места.
В плотной фланелевой рубашке, черных джинсах, с вьющимися седыми волосами и без соломенной шляпы, он еще больше, чем вчера, напоминал Санта Клауса. Вообще, он выглядел на удивление бойким для человека за шестьдесят, который играл на гитаре до двух часов ночи.
— Знаете, вы похожи на латиноамериканца, — заявил он. — Вероятно, именно по этой причине я назвал вас Наварро. Из-за темных волос и смуглой кожи. Вы не обиделись?
Я покачал головой. Смуглая кожа… Может быть, мне следовало оставить попугая себе и обзавестись абордажной саблей?
— Я слышал, вы собирались прийти на нашу завтрашнюю вечеринку, — не унимался он. — Надеюсь, вы найдете для этого время.
— Я постараюсь.
— Отлично.
Мы одновременно кивнули, продолжая улыбаться.
Я указал в сторону парковки, куда тот направлялся.
— Вы сегодня не участвуете в записи?
Уиллис немного удивился, потом рассмеялся и выпустил длинную цепочку «нет-нет-нет».
— Я только подвез Миранду. Старику не угнаться за молодыми.
Мистер Дэниелс попрощался со мной, снова с улыбкой пожал мне руку и только теперь заметил парня с тележкой. И устроил целый спектакль, старательно уступая дорогу и желая ему доброго дня.
Я посмотрел вслед Дэниелсу, который уехал на маленьком красном «Форде»-седане. Парень с тележкой исчез за углом здания.
Я присел на корточки и посмотрел на цементные ступени у себя под ногами. Ничего. Тогда я оглядел ближайшие стены. Пуля оставила желтовато-серую выемку в коричневой штукатурке, примерно на высоте четырех футов внутри дверного проема. Мой указательный палец вошел в нее до первого сустава. Край выемки был поцарапан, когда полиция вытаскивала пулю, но я сумел оценить исходную траекторию. Стреляли с юга и сверху. Рядом находился парковочный гараж. Скорее всего, стрелок засел на третьем этаже и использовал оружие калибра 0,22 — глупый выстрел со слишком большого расстояния; так гораздо легче напугать, чем убить, если только тебе на помощь не придет удача. Полиция почти наверняка поднималась наверх и искала гильзы.
И все же…
Я потратил пять минут на дорогу к двери гаража. Мы чудесно поговорили со служащим парковки о днях сбора мусора, потом я поднялся на третий этаж и с первой же попытки рядом с лифтом нашел то, что искал. Я положил свою добычу в рюкзак и вернулся к «Сило».
Вестибюлем студии служила переделанная погрузочная платформа. На дальней стене я разглядел единственную дверь с надписью: «СЛУЖЕБНЫЙ ВХОД», угол занимало больное фиговое дерево в кадке, которая одновременно служила пепельницей.
Рядом с деревом, прислонившись к стене, стоял белый парень в футболке без рукавов и в шортах и читал «Нэшвилл тудей». Его голова покачивалась вверх и вниз, словно он слушал аудиоплеер.
— Чем могу помочь? — спросил он.
— Золотые диски.
Парень поднял на меня глаза, не отрываясь от журнала.
— Что?
— На стенах должны висеть золотые диски.
Он почесал нос и коротко кивнул в сторону двери с надписью «СЛУЖЕБНЫЙ ВХОД», единственный другой выход из помещения, в котором мы находились.
— Студия там.
— Благодарю, я едва не заблудился.
Очевидно, он исчерпал свои обязанности охранника и снова уставился в журнал, продолжая кивать в такт невидимому плееру.
Я прошел по длинному коридору с дверями, выкрашенными дешевой краской. На каждой висел знак «СЛУЖЕБНЫЙ ВХОД». Похоже, кто-то попал на распродажу.
Коридор заканчивался таким плотным черным занавесом, словно его сшили из бронежилетов. Я протиснулся вдоль края и оказался в круглой комнате, где сразу услышал голос Миранды, но в первый момент ее не увидел.
Здесь пахло жженым пенопластом, по полу тянулись заизолированные шнуры, с потолка свисали флуоресцентные лампы, стены, как мне показалось, построили из картонок для яиц.
