— Только потому, что рядом не было тебя, Мона, — отпарировал я.
— Очень даже может быть, — согласился Хоук.
— Но там не только горе, — задумавшись проговорила Сьюзен.
— Что еще? — спросил я.
— Чувство вины.
— В чем?
— Пока не знаю. Знаю только, что оно у нее есть.
— Многие чувствуют себя в чем-то виноватыми когда умирает кто-то из близких, — сказал я. — Что-то вроде «лучше бы я, чем он», или «если бы я была хоть чуточку внимательнее к нему»...
— И «что я теперь буду делать без денег и без мужчины в доме», — вставил Хоук.
— Может быть, это, может быть, что-нибудь другое, — сказала Сьюзен. — Но она уже начинает идеализировать своего мужа. И не идеализирует сына.
— Что означает...
— Я не знаю, что это означает. Я только знаю, что то, как она переживает свое горе, несколько отлично от того, с чем я сталкивалась до сих пор.
— Нетипично? — сказал я.
— Да, — ответила Сьюзен. — Нетипично. Человеческую психологию не изучишь, препарируя птиц. Если у тебя есть опыт и ты повидал многих людей, переживших большое потрясение, ты замечаешь шаблонность их поведения. И когда ты видишь кого-то, чье поведение не соответствует этим шаблонам, начинаешь задумываться.
— Поведение Кэролайн нешаблонно?
— Да. Разговаривай я с коллегой, ни за что не осмелилась бы так заявлять. Я бы говорила «возможно» и «дальнейшее обследование выявит», но тебе я говорю уверенно — присутствует чувство вины.
— Потому что я не твой коллега?
— Именно поэтому. Ты мой душка. — Сьюзен улыбнулась.
В бар вошел круглолицый коротышка и направился к нам.
— Спенсер? — спросил он.
— Да, — ответил я.
— Меня зовут Конвей. Я тот полицейский, что был в больнице возле регистратуры.
— Когда я спрашивал о раненом.
— Да.
— Вы, кажется, сказали, что никакого раненого там нет, — сказал я.
— Мы можем поговорить?
— Пожалуйста.
— Это конфиденциально.
— Один за всех и все за одного. Можете говорить, не бойтесь.
Конвей вздохнул и посмотрел на Вирджи. Она была в дальнем конце бара.
— Вы играете крапленой колодой, — чуть слышно произнес он.
Я внимательно посмотрел на него.
— Полиция не на вашей стороне, — так же тихо продолжал он.
— Уитонская полиция, — уточнил я.
— Да. Они все куплены Эстэвой.
— Я об этом уже догадался.
— Полицейские собираются нагрянуть сюда и устроить обыск в вашем номере. И найти кокаин.
— Который принесут с собой.
— Рассчитывают на то, что он у вас есть. Но даже если и нет, все равно найдут.
— И арестуют меня.
— За распространение.
— Ордер у них есть?
— Они его получат, если захотят. Вы не знаете этого города. Он принадлежит Эстэве. Мы все ему принадлежим.
— Бейли тоже был у него в кармане?
— Не знаю.
— Чего ради ты решил насвистеть на них? — спросил Хоук.
— Не собирался. Я вырос с ними. Я знаю их всю свою жизнь. Но я больше не могу.
— Из-за кого? — спросил я. — Из-за Бейли или из-за мальчика?
— Из-за обоих, — ответил Конвей. — После Бейли я решил выйти из игры. Потом убили парнишку. Семнадцатилетнего пацана.
— Вы не хотите рассказать все полиции штата?
— Нет. И с вами я говорю только потому, что не хочу больше никаких убийств.
— Вы думаете, нас убьют? За сопротивление при задержании?
— Рано или поздно, — сказал он. — Сначала они найдут у вас кокаин. Но как только вы окажетесь в их руках, они вас уже не выпустят. Никого из вас. — Он посмотрел на Сьюзен.
— А вы что собираетесь делать?
— Я сматываюсь отсюда, — сказал Конвей. — Я один. Собака в машине, на улице. Скопил тысячу баксов. Еду в Калифорнию.
— А работать хотите все так же в полиции?
— Да. Мне нравится, или привык. Но здесь деньги стало добывать слишком легко, а стучать на своих же парней я не хочу... Не смогу.
— В Лос-Анджелесе есть лейтенант в отделе расследования убийств, Сэмюелсен, — сказал я. — Если окажетесь там, он может помочь. Скажете что от меня.
— Сэмюелсен. Я запомню. Спасибо.
— Что с тем парнем, которого я подстрелил на дороге?
— Чакки? С ним все в порядке. Кость не задета.
— Кто их послал?
— Эстэва. Чакки с братцем подзарабатывают иногда у Эстэвы по мелочам.
— Мелкота?
— Мы так думали.
— Что-нибудь еще можете рассказать?
— Нет. Я сваливаю, — сказал он. — Мне пора.
— Спасибо, — сказала Сьюзен.
— Да, спасибо, — сказал я.
Хоук только кивнул. Для него это было самым щедрым выражением благодарности.
— Сэмюелсен, — повторил Конвей. — Я запомню.
— Удачи, — сказал я.
— Вам тоже, — ответил Конвей, повернулся и бодро зашагал прочь.
— Что будем делать? — спросила Сьюзен.
— Думаю, может, отвезти тебя обратно домой? — сказал Хоук.
— Нет, — ответила она. — Я приехала сюда помочь, и я помогу.
Хоук довольно ухмыльнулся:
— Спенсер здесь не единственный упрямец.
— Но это не значит, что я собираюсь сидеть и ждать, когда меня арестуют, — заявила Сьюзен.
— Нет, конечно, — сказал я. — Пошли в «ягуар». Покатаемся, подумаем.
— Два дела сразу, — сказал Хоук.
Он выложил на стойку двадцатник, и мы пошли.
На автостоянке Хоук вытащил из багажника дробовик двенадцатого калибра и коробку патронов к нему. Вложив четыре патрона в магазин, он отдал мне ружье и остальные патроны. Я забрался на заднее сиденье, Хоук со Сьюзен сели впереди.
— Мы не можем бросить Кэролайн одну, — сказала Сьюзен. — По какой-то причине ей кажется, что от Спенсера зависит ее спасение. Муж и сын, если можно так сказать, оставили ее. Если уедет Спенсер, это ее убьет.
— Не волнуйся, — сказал Хоук. — Но если мы останемся здесь, придется перестрелять много местных полицейских.
— Знаю.
— Даже если их с полсотни. Нет, столько не наберется.
— Не переживай. Им на помощь придут легавые со всего мира.
— Да, черт, может не хватить патронов, — пожалел Хоук.
— Она способна сейчас на самоубийство? — спросил я Сьюзен.
— Способна. И зациклена на мысли, что сможет избежать такого конца, только если ты будешь рядом.
Мы неслись, удаляясь от Уитона, в сторону водохранилища.
— В хорошенькое дельце ты нас впутал, Олли, — бросил Хоук, не отрывая взгляд от дороги.
Сьюзен сидела вполоборота, чтобы удобнее было разговаривать и со мной и с Хоуком, ее рука лежала на спинке кресла. Я прижимал дробовик к левому бедру, уперев приклад в днище машины.
Сьюзен повернулась ко мне:
— Она чувствует вину перед мужем.
Затем Сьюзен опустила голову, как делала всегда, когда задумывалась о чем-то. Мы мчались в ночи по тоннелю, прорезанному в темноте светом фар «ягуара».
— Она могла его убить? — спросил я.
— Да, могла. Не думаю, что убила, но могла.
Снова повалил снег, Хоук включил стеклоочистители. Он установил режим «интервал», но периодичность их взмахов по стеклу казалась неритмичной.
— Она чувствует себя виновной в его смерти, так ведь? — спросил я.
— У нее есть чувство вины перед мужем — это я знаю точно. Винит ли она себя в его смерти — этого с уверенностью я сказать не могу.
Щетки метнулись по стеклу, и пустынный тоннель дороги стал виден яснее. И снова сыпал снег, лобовое стекло медленно теряло прозрачность. Снежинки таяли и стекали по стеклу, оставляя извилистые дорожки. И снова взмах — и снова пустота тоннеля яснее.
— Может, кокаин здесь ни при чем? — высказал я предположение.
— Каким-то образом кокаин здесь все равно замешан. — Хоук говорил, не поворачивая головы, следя за дорогой через запорошенное стекло.
— Да, но, наверно, не во всё.
— Сердца, разрывающиеся от страсти, ревности, ненависти, и все такое, да?
— Может быть, — сказал я.
— Страсть правит миром! — заверил Хоук.
— Миром правит любовь.
— Одно и то же.
— Не всегда, — проговорила Сьюзен.
«Ягуар» несся, почти беззвучно разрывая пелену темноты и снега.
— Нам нужно поговорить с ней, — сказала Сьюзен. — Ей сейчас, конечно, тяжело, но...
— Но сейчас она способна сказать то, чего не сказала бы в другое время? — договорил я за Сьюзен.
— Да.
— А если она не вынесет такого разговора?
— Сейчас меня заботит не она. Сейчас меня заботишь ты — они собираются арестовать тебя по обвинению в хранении наркотиков.
— Собираются.
— И внешне все будет выглядеть вполне законно. Ты ведь действительно увел триста фунтов кокаина.
— Кило, — поправил я.
— Кило, фунты — какая разница...
— И два центнера твоих у Генри Чимоли в подвальчике, — заметил Хоук.
— Так что тебя могут арестовать не только здесь. Тебя не спасет, если уедешь из Уитона.
— Это верно, — согласился я.
— И уж, конечно, в Уитоне тебе покоя не видать.
— Тоже верно.
