Сестра училась в городе. Арчи справлял хозяйство – виноградник, кукуруза, несколько барашков, коза и куры.
Горные кручи, шумящая по камням речка, охота в горах.
Он гордился своим древним родом – воинов и земледельцев. Он гордился юной красавицей сестрой. Будто был ее отцом, а не братом. И берег ее. Ради нее он трудился, ради нее он жил.
Но уже расползалась из городов грязная скверна. Отравляла ядовитым облаком древнюю землю, освященную трудом и праведными битвами. Заражала молодежь.
Все становилось иным – одежда, нравы, музыка и песни, мысли и чувства. Уважение к старшим сменялось небрежением и насмешкой. Над мудростью отцов издевались, их снисходительно учили жить на чужой манер. Дети стали забывать обычаи предков, внуки грубили старикам. Презрительно смеялись над горем ближнего, не радовались его счастью. Искали в жизни иных дорог, легких своей дозволенной подлостью…
«Рядом Сосед жил. Очень богатый. Самый богатый в селе. Дом большой. И в доме все было. Три машины. Три сына. Приехали из города отдыхать. Отец рад был. Еще не знал, что на большое горе приехали. Все село стало гостем. Столы накрыли во дворе под чинарами. Хорошие тосты говорили Соседу и его детям. И друзьям его детей. Пели песни и танцевали танцы. Потом старшие пошли спать. Молодые остались на свои песни и пляски. И Сулико осталась с ними. Будь проклята эта ночь…»
Долго ревела над селом чужая в горах музыка. Долго шумела пьяная молодежь. А потом случилось страшное.
Их было семеро, молодых людей. Не людей, конечно, но как их назвать? Нет такого слова на земле.
Утром дети Соседа и их друзья из города (за здоровье и счастье которых от сердца поднимались полные бокалы) умчались на своих машинах вниз. Они были уверены, что бедная девушка, у которой на свете – только брат, скроет свой позор.
Анчар укрыл буркой бившуюся в истерике Сулико и пришел к большому дому Соседа. Остановился в воротах, не вошел во двор.
Постаревший Сосед вышел на крыльцо. Стоял, сгорбившись. Ждал.
Анчар поднял руку.
– Не делай этого, – глухо попросил Сосед. – Ради моих седых волос. Ради спокойной кончины.
– Это было в твоем доме, – глухо возразил поседевший мальчишка Анчар. – Так пусть на крыльце твоего дома вырастет трава. Это были твои дети. Так пусть на твою могилу приходят только собаки и свиньи.
Сосед уронил голову на грудь и молча вернулся в дом.
«Это самые страшные проклятия у нас. Это значит, что в его дом больше никто и никогда не войдет, чтобы разделить с хозяином радость и скорбь, хлеб и кров. И могила его будет заброшена и забыта даже самыми близкими людьми. Так, да».
Вечером дом загорелся. То ли не выдержав того, что в нем случилось, и позора праведного проклятия; то ли не выдержал сам хозяин.
Анчар дом не поджигал. Он достал из сундука дедов карабин, бурку и горсть патронов и сел в засаду. В самом подходящем месте дороги. Там, где она делала самый крутой поворот над самой глубокой пропастью. Ведь патронов у него было мало.
Он ждал три дня. И три ночи. Почти без пищи. Была только вода в баклажке. Бурка укрывала его днем от солнца, ночью спасала от холода…
– В милицию не заявил?
– Они очень богатые были, какая, слушай, милиция…
Дождался. В машине ехали трое – сыновья Соседа, торопились, видимо, знали уже и о своей беде. Спешили разделаться с Анчаром.
Он выстрелил вовремя и точно: машина еще шла по прямой перед поворотом, а пуля вошла водителю в лоб.
Сбив несколько белых столбиков, машина исчезла в пропасти. Не скоро донеслись со дна ее удар и взрыв, не сразу поднялось из пропасти черное облако.
Анчар аккуратно сделал на прикладе карабина глубокие зарубки охотничьим ножом, вернулся домой, собрал в корзину припасы и скрылся в горах – оставались еще четверо…
– А сестра?
– Сулико не пережила позора, зачахла. И утонула в реке. Сама. Поэтому я эту песню больше не пою. Вот с Женечкой пел. Она очень на сестру похожа. Только глаза и волосы разные. По цвету. У Сулико – как ночь. У Женечки – как утро. Я пел и плакал. Но никто не видел. Я внутри плакал…
(Господи, а я его к Женьке ревновал!).
«Я могилку милой искал…»
– У моей Сулико нет могилки. Люди видели, как ее понесла река, но не нашли. Ты не знаешь, как страшно, когда некуда прийти помянуть… И сказать: «Спи, моя девочка. Все, кто тебя обидел, ушли на тот свет. Там их еще накажет Бог».
…Никто из четверых оставшихся не рискнул сунуться в горы.
Анчара объявили в розыск. Как убийцу и поджигателя. Прочесывали горный лес, проверили все известные пещеры, кружили над горами на вертолете. И напрасно, Анчара уже не было в горах, он уже был в городе.
Там он и взял еще двоих. С хитростью и терпением барса.
Он выследил их на дискотеке. Эта прежняя открытая танцплощадка находилась разве что не на центральной площади, окруженная громадными ореховыми деревьями.
Анчар взял билет на поезд (причем на тот, что шел на юг, а не на север) и глубокой ночью забрался на самый большой и густой орех, затаился в его надежной листве, повесив рядом карабин. Остаток ночи и почти весь день он проспал, а как зажглись огни и загремела музыка, стал ждать.
В шуме веселья никто не услышал выстрелов. Только двое парней – сперва один, за ним другой, – будто поскользнувшись, грохнулись на пол, продолжая дрыгать ногами.
Танцующие, еще не поняв, что случилось, расступились со смехом и шутками. Потом раздался девичий визг, и постепенно, не сразу завяла и смолкла музыка.
Приехала «скорая». Милиция. Анчар, снова повесив карабин на сучок, холодными глазами наблюдал за их действиями. Он был уверен: никому не придет в голову искать его здесь, совсем рядом.
«Скорая» уехала сразу. Милиция несколько позже.
Опять же в глухую ночь, перед рассветом, когда совсем затих напуганный город, Анчар спустился с дерева, разобрал карабин, замотал его в куртку и уложил на дно корзинки, которую оставлял в кустах. Сверху положил фляжку, фрукты, сыр и зелень на дорогу и сел в поезд: он уже знал, что двое его последних кровников уехали в Москву.
Милиция почему-то была уверена, что Анчар сразу кинется по следу, и проверяла в основном транспорт северного направления…
В Москве ему пришлось трудно. Он разыскал земляков, пожилых людей, попросил помощи. Его устроили с жильем, дали легкую работу.
Анчар рыскал по громадному чужому городу в тревоге и страхе. Он боялся многого: боялся, что его задержат прежде, чем он отомстит, боялся, что его кровные враги успеют погибнуть в уличной драке или под колесами трамвая, боялся, что они вдруг умрут своей смертью…
Ночью его схватили двое, неожиданно выскочившие из темного подъезда. Одного Анчар свалил кулаком, от другого вырвался. Тот выстрелил ему вслед, а навстречу уже мчались машины.
Кто были эти люди, Анчар так и не узнал. То ли розыскники, то ли нанятые теми двумя убийцы, но он узнал в ту ночь Мещерского.
– Плохо, что ты не любишь его, – говорил он мне. – Князь очень настоящий мужчина. Самый честный…
Ну это, положим…
– …Самый смелый. У него сердце, как у орла. Анчар не лакей ему. Анчар – его джигит.
Мещерский по своим каналам помог своему джигиту разыскать оставшихся двоих, предложил людей для их ликвидации. Анчар, естественно, отказался и довел дело до конца, украсив карабин шестой и седьмой зарубками. По аэродрому, по аэродрому…
Позже Князь сумел загасить усилия розыска в направлении Анчара, и тот перешел к мирной жизни, мечтая, чтобы Судьба предоставила ему случай принять на себя удар, направленный в Мещерского.
Ну это сколько хочешь, недолго теперь ждать.
Резюме Серого:
«Мамаладзе никакого отношения к конверту не имел, не имеет и не будет иметь. С Князем пойдет до конца».
– У вас все готово, Капитан?
– Да, шеф.
– Люди, которые пойдут на виллу, – это мои люди. Очень ценные. Обеспечьте их безопасность при любом развитии событий.
– Понял.
– Ворону сообщите: если Серый все-таки выберется на берег живым, то не больше чем на два шага по пляжу. Вознаграждение гарантирую.
– И это понял.
Официального материала на Виту Боровскую у меня не было. Но кое-что удалось раздобыть Женьке, кое-что я выудил во время вечерних бесед у камина, кое-что нахально подслушал (не каюсь, для их же пользы собирал) из ее разговоров с Князем.
Резюмирую:
«Красивая, образованная, воспитанная и одинокая девушка не могла в наше время остаться невостребованной алчными силами, поднявшимися на мутных волнах всеобщей демократизации и криминализации страны. Обществу потребовались в огромном количестве (для т.н. офисов, шоу-бизнеса и др. форм обслуживания новых хозяев жизни) юные длинноногие тела со знанием языков и хорошими манерами. Причем последнее качество требовалось проявлять в самом широком диапазоне: от умения вести беседы с клиентами за столом переговоров до удовлетворения любых их желаний в постели, на уровне евростандартов.
