Я стоял рядом со столом Саймона, пока он пытался дозвониться Уиллсу, а потом Гранаде. Через пять минут тщетных усилий он повесил трубку.
— Ни того, ни другого. Ну да это им не терпелось.
— Но таблетки она приняла? — спросил я.
— По-видимому. Позднее я смогу ответить вам более точно. А теперь мне лучше вернуться к даме, возможно, ей есть что сказать мне еще.
Падилья у двери испепелил его взглядом, возмущенный таким бездушием. Саймон словно бы не заметил. Он вышел, и его резиновые подметки зашептались, удаляясь по коридору.
Я сказал Падилье:
— Поедем домой к Секундине.
* * *
Вечерний свет струился по проулку, как алая вода. Ягоды кизильника были цвета маникюрного лака и крови. Мы постучали, дверь открыла сестра Секундины с младенцем на руках.
Она смерила Падилью жестким взглядом.
— Опять ты!
— Опять я.
— Что тебе теперь нужно?
— Спросить тебя кое о чем, Аркадия. Не надо так.
— Я уже ответила на все вопросы. Толку-то что? Старуха говорит, что в больнице захотели ее смерти и дали ей смертельные пилюли. Может, и правда.
— В больницах так не делают, — сказал я.
— Откуда мне знать, что они там делают? — Она отодвинула младенца от меня, заслоняя ладонью его личико от моего взгляда.
— Это мистер Гуннарсон, — сказал Падилья. — Он не сглазит маленького. Он адвокат и хочет узнать, что тут сегодня было. — И добавил, обернувшись ко мне: — Это миссии Торрес, сестра Секундины.
Аркадия Торрес пропустила его слова мимо ушей. Ее напряженный темный взгляд был прикован к Падилье.
— Что было сегодня? Секундина умерла сегодня. И ты это знаешь.
— Она покончила с собой, приняв снотворные таблетки?
— Она приняла пилюли из больницы, все, сколько их было в пузырьке. Легавый... полицейский сказал, что их там не хватило бы убить ее. Но она ведь умерла, верно?
— Что ее толкнуло на такое? — спросил Падилья.
— Она же на своем Гэсе совсем свихнулась. Ну и боялась. А когда ее вот так скручивало, она что угодно пила. Миссис Донато говорила, что у нее было susto.
— Вы сказали «что угодно», миссис Торрес. Но что именно?
— А все, что ей под руку попадало. Снотворные пилюли, или микстуру от кашля, или другое что. Ее фамилия была в списке во всех аптеках. В запрещенном списке.
— А еще что-нибудь она принимала, если могла достать?
Ее красивый рот с опущенными уголками сжался в жесткую линию. Глаза Мадонны превратились в пыльные стекляшки — такие я наблюдал и у ее сестры.
— Я не хочу об этом говорить.
— Она втянулась? — негромко спросил Падилья.
— Да нет. Давно бросила. Может, иногда марихуану покурит на вечеринке.
— Вы упомянули, что она боялась, — сказал я. — Чего?
— Что ее убьют.
— И потому постаралась убить себя сама? Где тут смысл?
— Ну, вы не знали Секундину.
— Но вы-то ее знали, миссис Торрес. И вы серьезно верите, что она убила себя или пыталась убить?
— Старуха говорит, что так. Она говорит, что моя сестра за это горит сейчас в аду.
— Миссис Донато тут? Аркадия покачала головой.
— Она пошла к albolaria[7]. Она говорит, что семью поразило проклятие и снять его может только albolaria.
— Вы были здесь, когда ее увезли на машине «Скорой помощи»?
— Я их видела.
— Она была еще жива?
— Я думала, что жива.
— Кто вызвал «Скорую помощь»?
— Полицейский.
— Сержант Гранада? Она кивнула.
— Что тут делал Гранада?
— Он хотел поговорить с ней о Гэсе.
— Откуда вы знаете?
— Она мне сказала. Он прислал ей записку с мальчиком из угловой бакалеи. Но когда он пришел, она уже лежала на кровати и не двигалась. Он вошел и увидел ее.
— А вместе вы их видели?
— После того, как он вызвал машину, видела.
— И она была жива?
— По-моему, она дышала. Но не проснулась.
— Она боялась Гранады?
— Не знаю. Она много чего боялась.
— Отвечай! — резко сказал Падилья.
Она мотнула головой вбок, полуотвернув от меня лицо, и ответила ему по-испански.
— Что она говорит, Тони?
— Она, извините, больше не хочет с вами разговаривать. Когда такое несчастье случается с нами... то есть они не хотят иметь дела с людьми из вашей части города. Вот если вы позволите с ней поговорить мне?
— Конечно. Я подожду в машине.
Я выкурил пару сигарет, следя, как сумерки окутывают Пелли-стрит. По тротуарам по двое, по трое расхаживали смуглые мальчики. Неоновые вывески баров и кафе мерцали на фоне темнеющего неба как ignis fatuus[8]. Механическая музыка отдавалась в моих ушах точно дальние боевые кличи и стенания. Соперничая с ней, за закрашенными окнами смахивающей на склад церкви загремел хор. Он пел «Позвоните Иисусу по телефону».
Из проулка вышел Падилья. Он двигался с робостью собаки, получившей пинка, и оглядел улицу слева и справа, словно бы не заметив меня. Я вылез из машины.
— Она вам еще что-нибудь сказала?
— Угу. — Он неловко стал на цыпочки, приподняв левое плечо. — Только я не понимаю. Она говорит, что Секундина боялась Холли Мэй.
— Она ее назвала?
— Сомневаться все равно не приходится. Точно она. Секундина видела ее с Гейнсом и Гэсом Донато позавчера вечером, ну, когда та исчезла. Они устроили в горах вечеринку и накурились.
— Где в горах?
— Аркадия не знает. Ей известно только то, что она слышала от Секундины. У Гэса были связи, и марихуану достал он. Секундина поехала покурить. Она много чего понарассказала сестре. Вечеринка была та еще. Холли затевала ссоры со всеми подряд, кричала, что она самая великая актриса в мире. И что у нее самая красивая фигура в мире. Потом в доказательство разделась донага. Гэс полез к ней, Секундина набросилась на него, а Холли отбила горлышко у бутылки и кинулась к ней. Не понимаю. Она, выпив, никогда себя так не вела.
Падилья опустил защитное левое плечо и стал на всю ступню.
— Холли курила марихуану?
— Чем-то она одурманилась, это точно.
— От этого люди иногда меняются, Тони. Особенно неуравновешенные.
— Угу. Я знаю, сам пробовал. — Он спохватился. — Ну, давно. Очень. — Глаза у него стали жалкими.
— Где?
— Когда был мальчишкой.
— Здесь, в городе?
— Угу. — Он посмотрел налево и направо. — Я не хотел вам это говорить, мистер Гуннарсон. Мне тут нечем гордиться. Одно время я был в шайке, которая собиралась на ледяном заводе. До того как сообразил, к чему это ведет. Мы курили марихуану, чуть удавалось ее раздобыть.
— Вы были тогда знакомы с Гэсом?
— И с ним и с Секундиной.
— А с Гранадой?
— Угу. И я был там в тот вечер, когда у него с Гэсом завязалась драка. Я бы мог их остановить. В те дни я неплохо боксировал. Но, черт, я не стал вмешиваться. И надеялся, что они хорошо изуродуют друг друга. Только вышло не так.
— А что вы имели против них?
Лицо у него побелело. После паузы он сказал:
— Погодите, мистер Гуннарсон. Вы что, хотите и меня приплести? — Он оглянулся через плечо на полный теней проход. — Это когда было! Я только школу кончил и искал острых ощущений, как всякий мальчишка.
— Как и Гранада?
— Они с Гэсом были другие. Я их всегда ненавидел, сволочей.
— Из-за Секундины?
— Угу. — Кровь снова прихлынула к его лицу, и оно стало сафьяново-красным. — Я ее знал еще в школе Святого Сердца. Она в третьем классе училась, а я в шестом. Ясноглазая такая девчушка, веселая и беззаботная. Мать отправляла ее в школу в чистом платье, с ленточкой в волосах. Господи, она же была ангелом в живой картине Рождества Христова! А поглядите на нее теперь.
— За это нельзя винить мужчин в ее жизни. Люди уходят из детства.
— Под землю они уходят, — сказал он. — Под землю! — И хмуро уставился на тротуар, словно видел под ним геенну.
— Прошу вас, Тони, хорошенько подумайте. Может быть, вы ошибаетесь относительно Гранады?
— Угу, — ответил он медленно, — могу и ошибаться. Я в ком угодно могу ошибиться. Очень жалею, если сбил вас с толку.
Я ничего не ответил. Жалел я много сильнее.
— Может, меня занесло. Слишком уж много всего сразу. У меня бывают дни, когда вся моя проклятая жизнь вдруг встает на дыбы и бьет меня копытами по голове.
Он ударил невидимого противника левой в челюсть. Кривую кулак завершил возле его собственного подбородка. Он повернулся в сторону проулка.
— Куда вы, Тони? Разве вы не вернетесь в бар?
— Аркадия хочет, чтобы я остался у нее. Она засадила Торреса в тюрьму за оставление семьи без средств к существованию. А теперь боится быть одна. Думает, что и сама теперь susto.
— А что такое susto?
— Черная болезнь. Доктор говорит, чисто психологическая. А моя мать говорит, что она от злого духа.
— А что говорите вы?
— Не знаю. В школе учили, что никаких злых духов нет. А я не знаю. — Глаза у него были как погасшие фонари.
Он скрылся в проулке, а я поехал к себе в контору. Мысли мои оставались с Тони и Аркадией, замкнутые в смутном мраке между двумя частями города, между двумя магиями.
