И точно, дверь в квартиру 1354 А приоткрылась, и из нее выглянула молодая женщина с блестящими глазами. Из ее только что вымытых, завитых волос во все стороны торчали заколки.
— Вам миссис Тигер? — пронзительно крикнула она.
— Мистера или миссис Тигер.
— Вчера отправились в отпуск. Поздно вечером собрались и уехали. Просили меня предупредить молочницу и почтальона. У них не было времени. Очень торопились.
— Спасибо. Какая у них машина?
За ее спиной происходил душещипательный диалог из какого-то радиоспектакля. Ощущение такое, словно хватили по лицу мокрым кухонным полотенцем.
— Вы что, их друг? — спросила женщина с блестящими глазами. Настороженности в голосе не меньше, чем наигрыша в радиоспектакле.
— Не все ли равно, — ответил я грубым голосом. — Нам бы деньги с них получить. Какая у них машина, и без вас узнаем.
Женщина прислушалась.
— Это передают «Бьюлу Мей», — пояснила она с грустной улыбкой. — Она не пойдет на танцы с доктором Майерсом. Так я и знала.
— О черт! — я выругался, вернулся к машине и укатил в Голливуд.
В конторе пусто. Открыл ключом дверь в кабинет, распахнул окно и сел.
Подходит к концу уже второй день, душно, нечем дышать, по бульвару, тяжело урча, ползут домой машины, а Марло сидит у себя в кабинете, выпивает и разбирает дневную почту. Четыре рекламных буклета, два счета, красивая цветная открытка из отеля в Санта-Роза, где я прожил год назад четыре дня, расследуя одно дело. Длинное, неряшливо напечатанное письмо от некоего Пибоди из Саусалито. Общий — и несколько туманный — смысл послания сводится к тому, что если послать Пибоди образец почерка подозреваемого, то он берется в результате тщательного анализа с применением системы Фрейда и Юнга выявить скрытые эмоциональные особенности личности писавшего.
В письмо вложен конверт с маркой и обратным адресом. Оторвав марку и выбросив письмо и конверт, я представил себе трогательного старикана с длинными волосами, в черной фетровой шляпе и черном галстуке-бабочке, который, покачиваясь, стоит на шатком крыльце перед витриной с выбитым на ней названием кабачка, откуда несет окороком и капустой.
Я вздохнул, достал из мусорной корзины письмо, переписал имя и адрес на новый конверт, вложил доллар в бумажный пакет и на пакете написал: «Имейте в виду. В последний раз». Расписался, запечатал конверт, налепил на него марку и опять наполнил стакан.
Набил трубку и закурил. Никто не приходит, никто не звонит, ничего не происходит, никому нет дела, умер я или уехал в Эль-Пасо.
Машин стало поменьше. Небо поблекло. На западе оно теперь, должно быть, красное. Над крышами по диагонали вспыхнула невдалеке первая неоновая вывеска. Внизу, в проулке, на стене кафе глухо стучал вентилятор. Грузовик заправился, дал задний ход и с ревом выехал на бульвар.
Наконец зазвонил телефон. Я взял трубку.
— Мистер Марло? Это мистер Шоу. Из Бристол-апартментс.
— Да, мистер Шоу. Как поживаете?
— Очень хорошо, спасибо, мистер Марло. Надеюсь, и у вас все в порядке. Дело в том, что какая-то юная леди просит, чтобы я пустил ее в вашу квартиру. Не знаю зачем.
— И я не знаю, мистер Шоу. На сегодня вроде бы ничего такого не заказывал. Она назвалась?
— О да, разумеется. Ее зовут Дэвис. Мисс Мерл Дэвис. Она — как бы вам сказать — на грани истерики.
— Пустите ее, — бросил я. — Буду через десять минут. Она секретарша моего клиента. Приехала по делу.
— Разумеется. Да, мне… мне с ней остаться?
— Как хотите, — ответил я и положил трубку.
Проходя по коридору мимо открытой двери в ванную, я увидел в зеркале напряженное, взволнованное лицо.
Когда, повернув ключ в замке, я открыл дверь, Шоу уже вставал с дивана. Это был высокий человек, в очках, над лысым, куполообразным черепом торчали уши. На лице застыла улыбка вежливого идиотизма.
Девушка сидела в моем кресле за шахматным столиком. Ничего не делала, просто сидела.
— А вот и вы, мистер Марло, — защебетал Шоу. — Отлично. Мы с мисс Дэвис тут без вас разговорились. Я рассказывал ей, что родился в Англии. А она… она не сообщила мне, откуда родом. — С этими словами он направился к двери.
— Большое спасибо, мистер Шоу.
— Не за что, — чирикнул он. — Не за что. Ну, я побежал. Обед, знаете ли…
— Еще раз огромное спасибо. Очень вам признателен.
Он кивнул и исчез. Дверь за ним закрылась, а в воздухе, казалось, еще витает его неестественно бодрая улыбка — словно улыбка Чеширского кота.
— Привет, — сказал я.
— Привет, — откликнулась она. Голос очень спокойный, очень серьезный. Светло-коричневый полотняный костюм, соломенная шляпа с широкими полями, низкой тульей и коричневой бархатной лентой точно в тон туфель, кожаная отделка по краям холщовой сумки, перекинутой через плечо. Без очков.
Выдавало ее только выражение лица. Прежде всего совершенно безумные глаза. Белая кайма вокруг радужной оболочки, застывший взгляд. Зрачки двигаются с такой натугой, что, кажется, вот-вот заскрипят. Углы рта крепко сжаты, но середина верхней губы подергивается и выдается над зубами, как будто привязана тонкими нитками по краям. Губа взлетала вверх, и тогда всю нижнюю часть лица охватывала судорога; когда же судорога прекращалась, рот плотно сжимался, после чего все постепенно начиналось сызнова. Вдобавок что-то стряслось с ее шеей, так что голова медленно запрокидывалась налево, градусов на сорок пять. Тут голова застывала, шея подергивалась, и голова возвращалась в обычное положение.
Этих двух движений — в сочетании с неподвижной позой, стиснутыми на коленях руками и застывшим взглядом — было достаточно, чтобы и самому свихнуться.
На письменном столе стояла жестянка с табаком, а между столом и ее креслом находился шахматный столик с шахматными фигурками в ящике. Я достал из кармана трубку и подошел к письменному столу набить ее табаком из жестянки, оказавшись таким образом по другую сторону шахматного столика от девушки. Ее сумка, завалившись немного набок, лежала перед ней на краю стола. Когда я подошел, девушка вздрогнула, но затем опять замерла. Даже выжала из себя улыбку.
Я набил трубку, чиркнул спичкой и закурил.
— Вы без очков, — сказал я, стоя с потушенной спичкой в руке.
Она заговорила. Тихим, ровным голосом:
— О, я ношу их только дома или когда читаю. Они у меня в сумке.
— Вы и сейчас не на улице. Наденьте.
Как бы невзначай потянулся к ее сумке. Она даже не пошевелилась. Смотрела мне в лицо, а не на руки. Отвернувшись, открыл сумку. Вынул оттуда прозрачный очешник и подтолкнул его ей через стол:
— Надевайте.
— Да, сейчас. Только надо, наверное, снять шляпу.
— Снимите шляпу.
Она сняла шляпу и положила ее на колени. Потом вспомнила про очки и забыла про шляпу. Потянулась за очками и уронила шляпу на пол. Надела очки. Совсем другое дело.
Тем временем я достал из ее сумки пистолет и опустил его в боковой карман. Кажется, она не заметила. Вроде бы тот самый автоматический кольт 25-го калибра с ореховой рукояткой, который я обнаружил вчера утром в верхнем правом ящике ее письменного стола.
Я вернулся к дивану, сел и сказал:
— Ну-с, что будем делать? Есть хотите?
— Я только что была у мистера Венниера.
— Правда?
— Он живет в Шермен-Окс. В конце Эскамильо-Драйв. В самом конце.
— Очень может быть, — бессмысленно проговорил я и попытался выпустить колечко дыма, но не получилось. На щеке стал подергиваться лицевой нерв. Это мне не понравилось.
— Да, — сказала она ровным голосом. Верхняя губа по-прежнему снует вверх-вниз, подбородок ходит ходуном. — Место очень тихое. Мистер Венниер живет там уже третий год. До этого он жил в Голливуд-Хиллз, на Даймонд-стрит. С одним человеком, но они, по словам мистера Венниера, не очень ладили.
— Бывает. Вы мистера Венниера давно знаете?
— Восемь лет. Знаю не очень хорошо. Я должна была время от времени относить ему… пакет. Он любил, когда я приходила сама.
Опять попробовал выпустить колечко. Никак.
— Разумеется, мне он никогда не нравился. Я боялась, что он… боялась, он…
— Но он ничего себе не позволил?
— Нет, не позволил. Но был в пижаме.
— Вот жизнь. Целый день в пижаме валяется. Везет же некоторым.
— Что-то вы, должно быть, знаете, — серьезно сказала она. — Раз вам деньги платят. Миссис Мердок всегда прекрасно ко мне относилась, не правда ли?
— Еще бы. И сколько же сегодня вы ему отнесли?
— Только пятьсот долларов. Миссис Мердок сказала, что больше не даст и дать не может. Сказала, что пора с этим кончать. Так действительно больше не могло продолжаться. Мистер Венниер все обещал, что это прекратится, но не сдержал слова.
— Верь им после этого.
— Оставался только один выход. Я уже много лет знала, что этим кончится. Я была кругом виновата, а миссис Мердок так трогательно ко мне относилась. Мне ведь все равно нечего было терять, правда?
