Я и не заметил, как всего за десяток шагов моя легкая грусть сменилась тяжелой злостью. Кто мне скажет – почему?..
Анчар завершал погрузку продовольствия и снаряжения. На досках причала грудилась куча: канистры, акваланги, оранжевые спасательные жилеты, подводное ружье, банки, бутылки, корзины, коробки. Ну как же – большая кругосветка!
Мещерский уверенно сражался со стакселем, грот был уже пришнурован к гику. Князь сменил свой прекрасный фрак на не менее прекрасный белый морской китель с золотыми шевронами. Дополняла этот маскарадный костюм капитанская фуражка.
Не наиграется никак.
Вита, в тельняшке поверх купальника, растягивала тент над кокпитом. Женька – руки в боки – командовала Анчаром, который заливал в баки солярку.
Я невежливо отозвал ее в сторону, сел на скамью. Женька в своем несуществующем купальнике и с платочком на шее стала напротив, склонив голову к плечу, скромно упрятав его волной золотых волос. Кокетка, стало быть.
– Веди себя на борту скромно, – строго, отечески напутствовал ее я, – но с достоинством. С капитаном не спорь. Но делай все по-своему. Имей в виду, обеспечить безопасность экипажа, кроме тебя – некому. Я на тебя надеюсь. Поняла ли? Другое дело: в том месте, которое тебе укажет Мещерский, сбросишь в воду акваланг. Незаметно для катера, который скорее всего станет вас ненавязчиво (надеюсь!) сопровождать. Да, запорный вентиль баллонов на всякий случай заверни. С возвращением в порт приписки Мещерских не торопи: мне тут на свободе поработать надо. Гранаты взяла?
Женька внимательно слушала, прохаживалась по берегу туда-сюда в такт моим словам, важно заложив руки за спину. Как голый профессор на консилиуме. Или не менее голый – свежий Нобелевский лауреат перед своей программной лекцией.
– Повтори!
– С капитаном не флиртовать. В указанное им место бросить гранату. Обеспечить безопасность акваланга…
– Все правильно, – перебил я. – Молодец, приступай к исполнению.
Женька остановилась, приняла любимую яростную позу: рука на талии, бедро навынос.
– Ну, положим, я все это сделаю. С риском для жизни. И что мне за это будет?
– Благодарность в приказе.
Женька фыркнула.
– Не женишься?
– Нет.
– Или Женька не хороша для тебя? Или не пара?
– Это я тебе не пара.
– Кто сказал? – Она грозно оглянулась. – Покажи! Анчар?
– Женечка, – позвала ее Вита, – иди, принимай свою каюту.
– Пойдешь со мной? Поможешь устроиться? Там койка есть. И щеколда на двери.
– Беги, доченька, – старчески вздохнув, напутствовал ее Серый. – Устраивайся. Я здесь посижу, на солнышке погреюсь.
Женька поднялась на борт и скрылась в кормовой каюте.
Мещерский поднял на мачте вымпел, включил в рулевой рубке магнитофон. В небо взвился веселый старинный марш. Лейб-гвардии гусарского полка. Князь оформил отплытие в лучших тонах. Что ж, надо отдать должное его мужеству. Не всякий сможет играть в праздник на пороге вечной ночи.
Мы собрались в кокпите. Анчар открыл шампанское. Женька поманила меня глазами из дверей своей каюты. Я поманил ее бокалом. Она не устояла.
– Счастливого плавания, – сказал я капитану. – Трех футов под килем.
Мещерский приложил два пальца к козырьку фуражки. Женька зарыдала и бросилась мне на шею. Это она любила. И умела.
– Милый, – сказала она, всхлипывая, – пока мы в море, купи себе штаны, а? Ты без штанов какой-то жалкий. – Повернулась к Анчару, провела ладонью по его щеке, кивнула в мою сторону: – Арчи, ты приглядывай за ним. Небось сразу по телкам сорветесь?
– Нет, – успокоил Анчар. – Вино будем пить.
– Тогда я лучше с вами останусь. На хрена мне этот морской тостер?
Мы с Анчаром вернулись на причал. Мещерский поставил Биту к штурвалу, поднял стаксель. Анчар отдал носовой швартов. Марш в магнитофоне сменился на «как провожают пароходы…».
Слабый пассат шевельнул стаксель – нос яхты потянулся от причала в море. По мачте пополз вверх и наполнился ровным муссоном белоснежный грот. Под легким дуновением полуденного бриза яхта направилась в открытое море.
Женька обняла мачту, сорвала с шеи платочек и отдала его во власть буйных ветров – он вытянулся под их напором и чуть заметно трепетал. Как мое усталое, суровое, злое сердце.
Вскоре яхта сменила галс, и мы видели только узкую полоску корпуса над водой и белые треугольники парусов в небе.
Анчар утер скупые слезы, с облегчением подобрал побольше камень и, вложив его в кепку, которой только что старательно махал Женьке в ответ на ее платочек, зашвырнул кепку в море.
– Скажу: в бою потерял. Так, да? – склонив голову, с просительной надеждой взглянул на меня – не выдам ли?
Я успокоил его:
– Нехорошо поступил. Девочка всю Москву за ней обегала. Порадовать тебя хотела, маме тебя в красивой кепке показать. А ты?
Анчар виновато вздохнул, но вдруг взял меня за плечо, повернул лицом к морю.
– Смотри, слушай, да!
За косой двигалась рубка катера. Он обогнул ее и взял курс на беззащитные белые паруса.
На палубе никого не было. Только за стеклами рубки маячила круглая голова рулевого. Началось…
– За ними пошли! – Анчар поднял с причала карабин, спрыгнул в швертбот, стал отвязывать швартов, взялся за весла.
Освобожденный конец пополз по мокрым доскам причала. Я наступил на него ногой:
– Не надо. Так и должно быть. Пойдем
кофе пить.
– У тебя сердце есть? – взревел Анчар.
– Откуда мне знать? – по-мещерски пожал я плечами. – Пойдем, не надо им мешать.
И мне, стало быть, тоже.
В доме было непривычно тихо и пусто. Я, оказывается, уже сильно привязался к его обитателям. Мне их не хватало.
Ничего, пройдет с течением времени. И событий. Все равно скоро расставаться. Насовсем. Так или иначе.
Мы прошли на кухню. Анчар ворчливо сделал мне кофе, себе налил вина.
– Ближе к вечеру, – сказал я, поставив пустую чашку, – я пойду купаться. И не вернусь. До ночи. Твое дело – вовремя лечь спать. И что бы ни случилось – носа своего длинного из сакли не высовывать. Тревоги не поднимать.
Тревогу я сам подниму.
– Почему не хочешь, чтобы помог тебе?
– Твоя помощь еще впереди. Успеешь повоевать.
– Ты похож на умного человека… По чему не скажешь, что будешь делать?
– Потому что сам еще не знаю…
–
Ближе к вечеру катер вернулся, снова спрятался за косой.
Проводил, стало быть, проверил. Надеюсь – не более того. Надеюсь, в его трюме не валяются мои клиенты, скованные одной цепью…
– Пойду искупаюсь, – сказал я Анчару, который неподвижно сидел на стуле в гостиной перед амфорой – созерцал, пытаясь понять своего хозяина.
Он проводил меня добрым взглядом, посоветовал:
– Не утони ни разу.
Чудак ты, Арчи, простодушный. Как ропан в казанке.
Я мог бы выйти из дома прямо в плавках и ластах. Но не сделал этого. Пускай моя одежда и полотенце сиротливо лежат на песке, напоминая кому надо о тщете и бренности наших устремлений.
В море было хорошо. Но плыть надо было долго. Я опустил лицо в воду и смотрел, как разбегаются от моей скользящей по песку тени рыбешки, шарахаются, замирают в боевой позе крабы, колышутся травы морские и постепенно тускнеет золото дна, тонет в глубокой зелени вечных подводных сумерек.
Дорогу я знал хорошо. Сперва держал курс строго на зюйд, а в нужный момент – над затонувшим баркасом – взял к весту ровно на семь с половиной градусов, вышел на траверз крабового могильника.
Акваланг утонул удачно – лежал у самого подножия «надгробия». Я нырнул, отвернул воздушный вентиль, сняв с него визитную карточку Мещерского с Женькиными каракулями: «Люблю, целую, жду нетерпением. Эугения».
Не надевая баллоны, взял в рот загубник, подышал, осмотрелся.
Все четко: ко мне красивым стилем «дельфин» двигался пловец в черном гидрокостюме с очень хорошей русалочьей фигурой. В одной, вытянутой вперед, руке русалка держала подводное ружье, а другой рукой послала мне приветствие.
А ружьишко у нее славное, в тот раз я не разглядел, отнять, что ли? Да ладно, свой теперь человек, зачем обижать девушку? Лучше на что-нибудь выменяю потом. Если не подарит.
Я помахал в ответ и резко всплыл, с плеском и брызгами вылетев из воды почти до пояса – все должно быть натурально, по Станиславскому, со сверхзадачей, – взмахнул беспомощно руками и – прощайте, скалистые горы, – утонул, погрузился в морскую пучину. Навеки, стало быть.
Опустившись на дно, приник к загубнику, надел баллоны и застегнул ремни.
Человек с ружьем разрядил его в песчаное дно, и мы поплыли. Сначала в одном направлении, а потом – он к катеру, за вознаграждением, а я к берегу, где томились в пещерке мои джинсы и пистолет.
