— Не могу, — сказал Толмачев. — Убавь звук в матюгальнике, дорогой друг… Вот, уже лучше. Машу нашел?
— A-а… Николай. Нашел. Между прочим, дожидается. Дать трубочку?
Вскоре полузабытый голосок старательно сказал:
— Але, слушаю. Куда вы пропали?
— Машенька… Мы же договаривались — быть друзьями и на ты! Придется взять над тобой шефство. Хочешь, завтра и возьму? Прямо с утра?
Маша удивилась. Но после некоторых уговоров обещала с восьми утра быть на станции метро «Цветной бульвар». Толмачев и сам еще не вполне ясно представлял, зачем он хочет полезть в пасть волку, на Самотеку, зачем ему для этого Маша нужна, но кое-какие мысли в голове роились. Главное, не упустить Самарина…
— Пусть любители погреть руки над костром межнациональных конфликтов запомнят: мы никому не позволим оскорблять великую державу и ее армию! — так закончил выступление по первой телевизионной программе Содружества вице-президент.
Жесткое, выдержанное в традициях доброго старого времени, обращение к народам Содружества в течение суток передали трижды. Под аккомпанемент вице-президентского выступления «крокодилы» и «сухари» месили горы ракетами и кассетными бомбами. Труднодоступные базы, оборудованные в пещерах и на больших высотах, вдали от жилья, забрасывали вакуумными гранатами. Вслед за бомбардировочной авиацией над горами шли вертолеты с десантами. С земли их поддерживали мотострелки Дивизии Лопатина.
На чрезвычайном заседании Совета Безопасности рассматривались жалобы Ирана и Турции — боевые действия разворачивались в опасной близости от их границ.
Российский представитель в Совете Безопасности сначала отмалчивался, а потом посоветовал правительствам стран-жалобщиц сначала разобраться со своими курдами, прежде чем указывать великой державе, которую он имеет честь представлять, что ей надлежит делать для обеспечения мира и спокойствия на южных рубежах. Газеты мира тут же обозвали выступление российского представителя «беспрецедентным со времен Хрущева, стучавшего ботинком по трибуне ООН.» Президент США пригрозил затормозить кредиты, направленные России, а президент Франции обратился в Европарламент с требованием приостановить рассмотрение документов о приеме России в Сообщество.
Иностранные корреспонденты обрывали телефоны в российском МИДе, требуя пресс-конференции, на что им отвечали, что начальник Управления печати внезапно заболел, его заместитель в отпуске, а сам министр от встречи с журналистами отказывается, так как занят подготовкой срочного визита президента в Японию.
Через сутки после наступления на базы партизан по той же первой программе Содружества выступил генерал-майор Кулик, назначенный уже командующим группой войск в Шаоне. Почти двухметровый, краснощекий мужик с руками, похожими на тюленьи ласты, давал интервью телевизионщикам под сенью винтов флагманского «крокодила».
— Когда убивают женщин и детей, — веско ронял медвежьим басом генерал с птичьей фамилией, — русский солдат не может остаться равнодушным! Вот таким образом. И я, как русский солдат, ответственно заявляю: больше кровопролития в Шаоне не будет. Вот таким образом.
— Однако, господин генерал, — влез корреспондент грузинского телевидения, — российская армия ведет войну против мужей тех самых женщин, которых вы собираетесь защищать!
— Да, — согласился генерал Кулик. — Кровь льется, даже когда аппендикс отнимают. Однако, думаю, вдов тут будет меньше, чем у вас в Абхазии. Вот таким образом.
Повернулся и поднялся в «крокодил». Картинка дернулась — оператор убегал от винтов.
Седлецкий выключил телевизор и повернулся к Лопатину:
— Зря генерал полез в телекомментаторы… Не его это дело.
Лопатин угрюмо промолчал.
— Мне в город надо, — сказал Седлецкий. — Можно воспользоваться дежурной машиной?
— Берите, — сказал полковник.
И пошел к сейфу. Седлецкий в дверях оглянулся: комдив доставал из сейфа бутылку. Совсем расклеился Константин Иванович. А с виду такой собранный…
Мирзоев, как обычно, дожидался у моста — чтобы не рисоваться в части рядом с Седлецким, который для офицеров дивизии продолжал оставаться представителем Минобороны.
Пока доехали, их несколько раз останавливали патрули десантников, но пропуск коменданта города, который демонстрировал Мирзоев, действовал безотказно. Лишь в одном месте попался патруль самообороны. Пристал с вопросами. Мирзоев тихо сказал на местном языке:
— Отвалите! Русского везу… Сейчас свистнет своих!
— Почему столько патрулей? — удивился Седлецкий.
— Клопы от кипятка куда бегут? — засмеялся Мирзоев. — В другую щель. Мы их в горах ущемляем, а они, значит… Сюда. Вот и ловят.
Их уже ждали в полуразрушенном доме, где окна были занавешены плащ-палаткой. Тускло светила, треща и сыпя искрами, керосиновая коптилка. Седлецкий встал так, чтобы лицо не попадало в колеблющийся круг жидкого света. В комнате, усыпанной битым стеклом и штукатуркой, было двое — худой ополченец и коренастый малый в гражданском.
— Это и есть московский человек? — спросил ополченец у Мирзоева. — Ладно… Скажи ему, что Абдрахман собирается взорвать Кумаринскую плотину.
— Можешь говорить прямо мне, — с некоторой заминкой подбирая слова, произнес Седлецкий. — Зачем Абдрахману плотина?
— Под ней город, — сказал ополченец. — Абдрахман велел передать, что ждет до завтрашнего полдня. Если русские не выпустят его с гидростанции — он взорвет плотину.
— Абдрахман лжец! — накручивая себя, прошипел Седлецкий. — Он обещал сдаться без условий. Я выпросил у русского генерала жизни людей Абдрахмана! Как я посмотрю теперь в глаза генералу? Передай Абдрахману, что он не мужчина.
— Можешь сам это сказать Абдрахману, — чуть поклонился ополченец. — Если, конечно, московский человек, ты тоже мужчина и не боишься назвать в глаза джигита лжецом.
— Я скажу это Абдрахману, — мрачно пообещал Седлецкий. — Обязательно скажу. Перед тем, как расстреляют этого негодяя с раздвоенным змеиным языком.
— Так не годится, господа, — вмешался молчавший до сих пор гражданский. — Вы неправы, уважаемый человек из Москвы. Нельзя рисковать городом, потому что вам не нравится Абдрахман. Он ведь только спасает своих людей. Надо с ним договариваться, уважаемый московский человек.
Седлецкий уже заметил, что в обращении к нему ополченец и гражданский употребляют слово, обозначающее у горцев и «человек» и «гость». Не хватает только крохотной уважительной приставки, которая и придает слову второе значение. Такой вот филологический нюанс.
— Хорошо, — сказал Седлецкий хмуро. — Повтори, чего он хочет.
— Ваши солдаты должны уйти из Кумаринского ущелья и пропустить Абдрахмана в сторону границы, — сказал ополченец.
— А плотина? Она останется заминированной? И потом Абдрахман, отойдя подальше, нажмет такую маленькую штучку… Ты знаешь, что такое радиодетонатор?
— Знаю, — усмехнулся ополченец. — Плотина останется заминированной. Тут русским придется положиться на слово Абдрахмана, уважаемый московский человек, на слово джигита.
— Я ведь знаю не только ваш язык, — сказал Седлецкий высокомерно, — но и ваши обычаи. Мусульманин может нарушить клятву, если дает ее неверному. Аллах прощает даже в том случае, когда мусульманин клянется перед неверным на коране… Поэтому я не верю ни тебе, ни твоему хозяину.
— У меня нет и не было хозяев! — резко сказал ополченец. — Мой командир, мой брат Абдрахман не клялся перед тобой на коране…
— Господа, господа! — снова вмешался гражданский. — Наши переговоры безрезультативно затягиваются. Надо искать выход! Абдрахман не хочет терять людей, а вы не хотите рисковать городом. Так? Давайте искать выход!
— Ладно, — процедил Седлецкий. — Вы же понимаете, что последнее слово не за мной. Предлагаю встретиться здесь снова через два часа. Думаю, смогу уговорить генерала не начинать пока операцию. Согласны?
— Согласны, — с облегчением сказал гражданский. — Через два часа, здесь же. Договорились.
Присутствующие синхронно поднесли к глазам часы. Седлецкому стоило большого труда не фыркнуть, потому что эта сверка часов была совершенно бессмысленным актом, о чем, естественно, не догадывались представители полевого командира Абдрахмана.
— Извините, уважаемый московский гость, — вдруг на хорошем русском языке сказал ополченец. — Правда ли, что кулик — это маленькая птичка, которая живет на болоте?
— Правда, — кивнул Седлецкий.
— Зачем же такие птички летают в наши горы? Их могут заклевать орлы. Пусть птичка кулик побыстрее возвращается в болота…
Теперь ополченец откровенно улыбался. И гражданский, наклонив голову, прятал усмешку.
