И тут зазвонил телефон. На полке, прямо над головой Тутс, раздался едва слышный щелчок. Звонящий телефон привел в движение механизм, катушка магнитофона слегка зажужжала. Пылесос выключили.
— Иду-иду! — закричала экономка.
Тутс в одно мгновение выскользнула из шкафа. Осторожно и аккуратно она двигалась вдоль дверного косяка; змея или какой-нибудь таракан вряд ли бы сделали это более проворно и ловко. А толстая задница экономки, покачиваясь, двигалась по покрытому коврами коридору к телефону, висевшему на стене в кухне. Тутс проскользнула в коридор. А экономка потянулась к телефону. «Только не поворачивайся в эту сторону», — взмолилась Тутс, лихорадочно стараясь сориентироваться. Открытая дверь ведет во вторую спальню на другой стороне прихожей, та сторона дома выходит на улицу. Гараж должен находиться…
— Алло?
Быстрый взгляд в сторону кухни. Экономка облокотилась на стойку, повернувшись большим жирным задом в сторону столовой.
— Да-да, это дом Саммервиллов.
Гараж находится рядом с кухней. Нет никакой возможности попасть в гараж, минуя эту Брунгильду.
— Извините, но миссис Саммервилл сейчас нет. Может быть, что-нибудь передать ей?
Бежать в кабинет по другую сторону прихожей бессмысленно. Тупиковая комната, высокие окна.
— Да, миссис Горовитц, я напомню ей. Да-да, собрание будет сегодня вечером. Не могли бы вы сказать это по буквам? Лига чего?
Промчаться через прихожую в кабинет. Оставаться там, пока Брунгильда не пройдет дальше по коридору и в хозяйскую спальню, а тогда что есть духу к входной двери.
— Лига защиты дикой природы Флориды, да, мадам, я вас поняла. И собрание будет сегодня вечером. В доме миссис Колмэн. Да-да, мадам. В восемь часов. Да, мадам, я записала, я оставлю записку прямо здесь, у телефона, на тот случай, если она не вернется к тому времени, когда я буду уходить. Да, мадам, большое вам спасибо.
Трубка повешена на крючок. Экономка двинулась вверх по коридору и включила пылесос. Она пропылесосила дорожку, прошла мимо кабинета и скрылась в хозяйской спальне.
Там открыла дверцу стенного шкафа и прилежно принялась пылесосить его нутро. А Тутс Кайли была уже в кабинете.
Спустя пару минут она оказалась за входной дверью и быстро пошла к тому месту, где припарковала свой «шеви».
— Ну, и как прикажешь нам возвращаться обратно в мотель? — поинтересовался Билли.
— Сядем на автобус, — предложил Хэрли.
— По-твоему, в этом невзрачном городишке водятся автобусы?
— Да, я видел автобус, — сказал Хэрли.
Идти пешком до Сорок первого национального шоссе слишком долго. Близилась полночь, все вокруг в теплом ночном воздухе казалось туманным и неясным.
— Значит, ни хрена мы не получим, ты это понимаешь? — спросил Билли.
— Да, — сказал Хэрли.
— Мы избежали ответственности за убийство, но мы ведь сказали им об этих картинках… Нам пришлось сказать. Иначе бы получилось, что мы потому и следили, чтобы убить этого проклятого легавого. Вот нам и пришлось рассказать…
— Да что ты зарядил одно и то же! Никто тебя и не обвиняет.
— А кто говорит, что кто-то меня обвиняет? Если бы мы не рассказали им об этих карточках, они бы насели на нас за убитого легавого, потому что знают, что мы следили за домом Пэрриша.
— Да. А ты знаешь, откуда они разузнали об этом? Да от того проклятого адвоката, который приходил в мотель.
— Нам придется забыть об этих карточках. Теперь полиция перевернет все в доме вверх дном, найдет фотографии, а без них старуха будет по-прежнему талдычить, чтобы мы уматывали к черту, вот такие дела. Так что дело лопнуло, Арти, нам нечего больше делать в этом дерьмовом городке.
— Да, — сказал Хэрли.
Но сам-то он думал, что дела у него здесь еще есть. Первое, что он должен был сделать, — это научить впредь маленькую мисс Хэлен Эббот с ее здоровенным животом не раскрывать перед незнакомыми адвокатами как двери дома, так и некоторые тайны. Научить ее держать пасть на замке, если даже придется для этого вышибить ее проклятые зубы.
Следующее, что он должен был сделать, — это отыскать мистера Мэтью Хоупа и растолковать ему, что не надо вставать на пути у Артура Хэрли. Нечего ходить в полицию и болтать там, что, мол, Артур Хэрли наблюдал за домом, где пристукнули какого-то легавого, нечего было, сука, лишать Артура Хэрли миллиона баксов. Только из-за того, что у тебя длинный язык, проклятый адвокатишка.
А ЭТО ВОТ СОЛОД, КОТОРЫЙ ХРАНИТСЯ
В ДОМЕ, КОТОРЫЙ ПОСТРОИЛ ДЖЕК…
Ральфу Пэрришу не нравилось, как обошелся с ним округ Калуза. У фермера-хлебороба из Индианы были жалобы по поводу тюремной одежды, в которую его обрядили, баланды, которую он был вынужден хлебать, и того обстоятельства, что ему приходилось день и ночь защищать свою задницу, не то его превратили бы в педика и он уподобился бы своему покойному братцу.
Мэтью явился в окружную тюрьму, чтобы побольше узнать у Пэрриша о его покойном брате и ближайших его приятелях. Пэрриш горько сетовал, что его, законопослушного гражданина, без всяких оснований и улик держат за решеткой и не позволяют выйти под залог. Мэтью пришлось долго и терпеливо объяснять ему, что у прокурора штата достаточно доказательств, чтобы обвинить Пэрриша в совершении не просто убийства, а братоубийства, поэтому об освобождении под залог не может быть и речи. Пэрриш, словно не слыша, продолжал свои жалобы: он ведь привык к открытому воздуху, к солнцу, к работе под открытым небом, а здесь он сидит взаперти и лишен всего этого. Мэтью слушал его терпеливо и сочувственно: так обойтись с фермером было действительно жестоко. Но кто-то ведь убил его брата, и прокурор штата полагает, что это сделал именно он.
— Ненавижу этот городишко, как же мне не повезло, и надо же было такому случиться, — потерянно повторял и повторял Пэрриш.
— Я понимаю, — сказал Мэтью.
— А вам что-нибудь удалось? Есть хоть какая-то надежда?
— Возможно. — И Мэтью рассказал ему о последних событиях.
— Я знал, что он вернется в этот дом! — воскликнул Пэрриш. — Это тот самый человек, Мэтью. Найдите его и…
— Да, но этот человек не слишком-то покладист. Имя Артура Хэрли вам ни о чем не говорит? Этот человек вместе с неким Билли Уолкером — вспомните, вы не слышали это имя? — следил за домом вашего брата… Вы их не знаете?
— Нет.
— А о Брэчтмэннах вы ничего не знаете: об Элизе, о ее дочери Хэлен, о знаменитом пиве Брэчтмэннов «Золотая девочка»?
— Простите меня, мистер Хоуп, но я никогда о них не слышал, ничем не могу вам помочь, а пива я вообще не пью, простите, сэр. — Голос его звучал так, словно он признавался в чем-то постыдном.
— Скажите мне, мистер Пэрриш…
— Зовите меня Ральфом.
— Ральф, почему вы купили этот дом в Калузе?
— У меня было много денег, а у моего брата не было ничего. Вот я и прикинул, что если я могу помочь ему…
— Но почему именно Калуза? Почему не Ки-Уэст, не Майами, не Палм?..
— По правде говоря, мой брат провел некоторое время в Ки-Уэст, но он сказал, что там обстановка слишком неприличная даже для него. Вот он и выбрал Калузу.
— Когда это было?
— Ки-Уэст? Где-то еще в шестидесятые, когда появились эти хиппи в изодранных джинсах, но с тысячами долларов в чеках «Американ-Экспресс».
— И ваш брат был одним из них?
— Да, он присоединился к ним.
— Сколько ему тогда было лет?
— Дайте сообразить. Это было году в шестьдесят восьмом или шестьдесят девятом, стало быть, ему было двадцать или что-то около этого.
— Он тогда много ездил?
— Да, по всей Флориде, и в Калузе тоже был.
— Он тогда уже был педиком?
— Даже раньше, когда он еще жил в Индиане; это проявилось давно — он еще был подростком.
— И сколько же он пробыл в Калузе?
— Дайте подумать. Я знаю, что он уехал из дому где-то в сентябре, это была осень шестьдесят восьмого, и на Рождество его не было, он все еще был во Флориде. Я посылал ему открытку к дню рождения сюда, в Калузу. Ему тогда исполнился двадцать один год. Он арендовал какой-то дом на Фэтбэк-Кей, и открытку я послал ему туда. Я хорошо это помню.
— А когда он уехал из Калузы?
— Точно не знаю. Он был в Вудстоке летом шестьдесят девятого, когда хиппи вели борьбу за всеобщую любовь, за мир… Он прислал мне открытку из Вудстока, а той же осенью уехал в Европу и был там почти год. Франция, Италия, Греция, а потом отправился в Индию…
— И когда он вернулся обратно, в Штаты?
— В семьдесят втором.
— Снова в Индиану?
— Нет. Сначала Сан-Франциско, Лос-Анджелес, потом Сан-Диего, и некоторое время провел в Мексике, — он любил путешествовать. Потом Нью-Йорк, он прожил там довольно долго. А в восемьдесят первом я купил этот дом на Уиспер-Кей, и он переехал сюда.
