– Поприветствуйте это оружие от моего имени. Оно подтвердило мою гипотезу.
Я повернулся к адвокату.
– А эта кубышка,– степенно произнес я,– где она?
– Не нашел,-ответил он.
– Ай-ай-ай…– сказал я с упреком.– А я еще хвалил вас за честную игру. Не солидно. Впрочем, я вас понимаю… Терять так терять, не так ли? Пусть уж она не достается никому… Однако такой вариант меня не устраивает. Не исключено, что сокровище – при вас. Придется мне вспомнить о своих обязанностях и обыскать вас… Что уже давно пора было сделать,– заключил я, обращаясь к человеку из Тур Пуэнтю.
Опередив Фару, комиссар Бернье решительно приступил к операции.
– Ничего,– разочарованно произнес он.
– А это? – указал я здоровой рукой на пузырек, лежавший среди других вещей, изъятых из карманов адвоката, и наполовину прикрытый носовым платком.
Это был грязноватый флакон, наполовину заполненный шероховатыми таблетками, с наклеенной на нем красной этикеткой, указывающей на токсичность препарата.
– Дьявольщина! – воскликнул он, хватая пузырек,– дьявольщина, этого хватит, чтобы отравить целый полк!
Я рассмеялся.
– Эдгар По,– возгласил я.– В доме на Вокзальной улице, на каминной доске, среди пузырьков с чернилами, клеем и т.п. я обнаружил картонный футляр от этого флакона. Футляр был без крышки, но ее сняли недавно, ибо внутри коробка не запылилась. В этом пузырьке – сбережения Джо Эйфелевой Башни.
– Эти ядовитые пилюли?
– О, разумеется, они смертоносны. Но только в другом смысле.
Я попросил свою бывшую секретаршу отвинтить пробку. Она высыпала одну из таблеток на ладонь и по моей рекомендации поскоблила ее лезвием перочинного ножа. Гипсовая оболочка довольно быстро раскрошилась. И нашим взорам предстала жемчужина, которая, стоило ее только потереть, засияла своим неповторимым жемчужным блеском.
– Здесь их штук пятьдесят,– прикинул я.– Потянет не знаю на сколько миллионов!
– Вы что, разгадали содержание документа, приложенного к завещанию, но затем утерянного отправителем?– спросил Фару.
– А-а, то, что, как мне казалось, должно было быть планом? Нет. Но теперь мы можем предположить, не боясь ошибиться, что на нем был какой-то рисунок, призванный навести Элен Парри на тайник… Например, изображение пузырька… Или вырезка из того тома каталога, одна из страниц которого послужила моему другу Беберу кульком для окурков…
Через некоторое время Монбризон, обретший, казалось, присутствие духа (если только он его когда-нибудь терял), в тоне светской беседы поведал нам об обстоятельствах своего знакомства с Парри. Просто много лет назад он служил помощником адвоката этого гангстера. (Обо всем этом я проведал, сидя в Национальной библиотеке.) Знающий людям цену, Джо Эйфелева Башня сразу же заприметил его и смекнул, какую сможет извлечь из него выгоду. Потом он рассказал мне о Жаломе.
Он был вместе с нами в Сельском Уединении. И знал Элен еще ребенком. Они часто гуляли вдвоем. Он уверял ее, что окончательно завязал со своим прошлым. Эта дочь бандита была порядочной девушкой; никто не внушал ей большего отвращения, чем люди, находящиеся вне закона…
Что не помешало ей принимать эти неправедные деньги…
Он пожал плечами.
– У нее ведь не было никакой профессии, зато была потребность в безбедном существовании. Она жила в ожидании того дня, когда сможет получить диплом и начать самостоятельно зарабатывать… Вы утверждаете, что она была в доме на Вокзальной… Но если она и искала там свое наследство, то уж никак не с целью завладеть им…
В дверь постучали. Это был шофер Судебной полиции, приехавший, как он элегантно выразился, за посылкой.
Скроив ироничную улыбку, Монбризон раскланялся и, эскортируемый полицейскими, направился к выходу. Но вдруг, поскользнувшись, растянулся во весь рост. Поскольку это падение произошло как раз в тот момент, когда полицейский открывал дверь, Фару принял его за попытку к бегству. Бросившись на адвоката, он вцепился в него с явным намерением никогда уже больше не выпускать. В ходе этой перепалки в мою сторону отлетел какой-то шарик, на котором, по-видимому, и поскользнулся убийца.
Я поднял его и стал с интересом разглядывать. Это был белый катушек, напоминающий пилюли из пузырька.
– А где сам пузырек?
– У меня в кармане,– ответил инспектор.
– Покажите.
Он повиновался. Пробка на пузырьке была туго завинчена.
И тут я почувствовал головокружение. Я подумал, что глупость и профессиональная непригодность могут иметь иногда и другие основания, нежели…
У меня не было времени проверять, истинна или ложна догадка, зреющая в моем мозгу с быстротой тропической флоры. Дверь была открыта. Надо было действовать без промедления. В порыве молниеносного озарения, рискуя своей репутацией и свободой, я сжал в здоровой руке пистолет, направил его на группу выходящих людей и спросил нетвердым голосом:
– Фару, старина, вам никогда не доводилось арестовывать старшего по званию?
– Бернье был игроком,– разглагольствовал я спустя несколько часов перед более скромной, но не менее внимательной аудиторией.– На нашу первую встречу в госпитале он явился во фраке. Из игорного дома. Когда я возвратился в Париж, Фару спросил меня, не тот ли это комиссар Бернье, с которым он был в свое время знаком. Описания внешности полностью соответствовали облику этого персонажа. Фару сообщил мне, что Бернье был переведен в другой город в наказание за какие-то подозрительные махинации. И удержался лишь благодаря политическим связям. Ради денег, необходимых ему для удовлетворения своей страсти, он пошел на то, чтобы по наущению Монбризона, своего клубного знакомого, пренебречь профессиональным долгом, запутать следствие и по возможности вообще замять дело. Слепо приняв версию адвоката, он пытался навязать ее мне, сделал все от него зависящее, чтобы убедить меня в виновности Жалома, зашел в своем лицемерии так далеко, что позволил мне прийти с ним на квартиру последнего, чтобы я присутствовал при обнаружении револьвера, попытался выдать Лафалеза за того, кем он в действительности не являлся, и умышленно проигнорировал свидетельство полицейского патруля, заметившего свет в окнах бандита. А так как со своей стороны я сохранял свойственную мне осмотрительность, он, равно как и Монбризон, не догадывался о том, что мне кое-что известно. Именно по этой причине они охотно приняли мое приглашение, которое само по себе не содержало в себе ничего необычного. Как-никак Рождество… Они не могли предположить, что какой-то слабоумный К. G. F. (они почему-то полагали, что я вернулся из плена полностью рехнувшимся) уготовил им такой сюрприз.
Когда адвокат поскользнулся на жемчужине, я тут же задался вопросом, откуда она взялась. Явно не из пузырька, надежно закрытого пробкой. Но почему он был заполнен лишь наполовину? Может быть, имело смысл подумать еще об одном сообщнике, находящемся среди приглашенных, который, загрузившись своей долей наживы, мог по недосмотру, снимая, допустим, пальто, обронить одну из жемчужин? Все гости раздевались в прихожей сами, и лишь один Бернье снял плащ в гостиной, а Ребуль, перекинув его через плечо, отнес на вешалку. Во время этого короткого путешествия одна из жемчужин и выпала из неплотно закрытого пузырька на ковер. Не считая Кове, моего старого приятеля, человека вне всяких подозрений, которого я задел в ходе рассказа лишь по собственной вредности да еще для того, чтобы досадить истинному виновнику преступления, единственным лионцем здесь был Бернье. Тот самый Бернье, которого никакие неотложные дела не ждали в предпраздничном Париже (родителей у него нет, а коллеги с Набережной на дух его не выносят), который первым поспешил обыскать Монбризона и отвлечь внимание от найденного флакона… А флакон уже сам по себе должен был бы привлечь внимание полицейского… Равным образом мне стал понятен смысл сардонической и очень спокойной ухмылки прощавшегося с нами адвоката. Поскольку перрашское дело должно было слушаться в лионском суде, он не сомневался, что Бернье обеспечит ему побег. Все эти соображения, рассказ о которых занял столько времени, мгновенно пронеслись в моем мозгу. Не раздумывая, я все поставил на карту…
– И обнаружили у него вторую часть клада,– сказала Элен Шатлен.
На следующий день мы отправились с Элен в клинику, чтобы удостовериться в улучшении состояния тезки моей секретарши. Был чудный солнечный день. Снег искрился в его лучах. Я вспомнил о Бобе, обожавшем зимние виды спорта.
– Хорошим парнем был этот Коломер,– сказал я.– Смертельно раненный, плохо представляя себе, кто мог бы в него стрелять, он думает лишь об одном: во что бы то ни стало поделиться со мною своими знаниями о Жорже Парри. В этом смысл его предупреждения: «Улица Вокзальная, 120». Он надеется на мою смекалку, которая позволит мне извлечь из этого сообщения максимум информации…
