– Да,– согласилась Элен.– Агентство «Фиат люкс» многого лишилось, потеряв его.
В клинике, узнав о нашем появлении, помолодевший, сбросивший десяток лет Юбер Дорсьер вышел нам навстречу.
– Мы спасли ее! – воскликнул он.– Спасена, спасена. Она будет жить. Какое счастье, какое счастье!…
Он горячо пожал нам руки, как будто мы имели какое-то отношение к этому чуду хирургического искусства, и проводил нас к изголовью больной.
– Здравствуйте, детка,– сказал я.– Итак, мы уже вне опасности? Я просто счастлив. Тем более, что по долгу службы должен задать вам еще несколько вопросов.
– Опять…– простонала она.
Она говорила нежным, певучим, проникновенным голосом.
– Самую малость. Мне хотелось бы знать…
Вкратце она рассказала нам следующее.
Увидав, что Монбризон выстрелил в Боба, она выхватила револьвер, повинуясь атавистическому, если так можно выразиться, инстинкту и весьма противоречивым чувствам: желанию отомстить за Коломера и страху послужить для Монбризона второй мишенью. Жест, прямо скажем, беспомощный, если принять во внимание, что револьвер, который она носила с собой из какого-то ребяческого фанфаронства, так давно не снимался с предохранителя, что им практически нельзя было пользоваться. Ей удалось уйти с вокзала, воспользовавшись проходом, еще свободным от оцепления. Придя домой, она прочла завещание и сразу же догадалась, что речь в нем идет о вилле в Шатийоне, адрес которой выкрикнул умирающий Коло-мер. Она не могла только уразуметь, как ему удалось его узнать. (Не желая омрачать память о покойном, я ничего не стал ей объяснять.) Она села в первый же поезд и переправилась через демаркационную линию. Ночи в Париже – дневные посещения могли вызвать подозрение – она проводила на вилле в поисках сокровища. Не с тем, чтобы завладеть им, а чтобы тайком передать в полицию. В тот вечер, когда мы нашли ее раненой, она обнаружила, что днем двери были взломаны, а дом безжалостно перерыт снизу доверху. Услышав, что дневные визитеры возвращаются, она укрылась в чулане. Она узнала Монбризона и его слугу. Затем все произошло так, как я это себе представлял.
– Ну вот, тучи рассеялись,– сказал я, погладив ее изящную руку.– Вы открыли Коломеру ваше истинное положение?
– Нет.
– Он узнал о нем. И знаете как?
– Наверное, по фотографии отца, которую он видел в моей комнате. К тому же однажды я сама допустила оплошность…
– Какую же?
– Я родилась 10 октября 1920-го, а не 18 июня 1921-го. 10 октября этого года Боб без всякой задней мысли, так, во всяком случае, мне представляется, подарил мне цветы. Я горячо поблагодарила его, сказав, что очень мило с его стороны, что он решил поздравить меня с днем рождения. И тут же, спохватившись, выдумала какую-то небылицу. Все это должно было показаться ему странным…
– Возможно. А поскольку в некоторых газетных статьях – я имею в виду не те вырезки, которые были найдены у Коломера, а другие, более обстоятельные тексты, с которыми я познакомился в Национальной библиотеке,– упоминалась дочь и приводилась наряду с другими деталями дата ее рождения, он окончательно уверился в своих предположениях.
Мы помолчали. Затем я спросил:
– Что вы намереваетесь делать после выписки?
– Не знаю,– устало отозвалась она. Ее прекрасные глаза были волнующими как никогда.– Боюсь, что мною заинтересуется ваш друг инспектор… Фальшивые документы…
– Та-та-та! Он закроет на это глаза. Обещаю вам, что вы выйдете отсюда без всяких проблем. А если вдруг возникнут какие-то осложнения, смело обращайтесь ко мне.
– Благодарю вас, месье Бюрма. Боб часто мне о вас рассказывал. Он говорил, что вы – свой парень.
– Раз на раз не приходится,– улыбнулся я.– Но для вас, когда бы это ни потребовалось, я всегда буду в хорошем настроении. Непредсказуемы превратности судьбы. Бывшие недруги вашего отца становятся отныне вашими лучшими друзьями.
Когда мы прощались с ней, ее изумительные глаза, излучавшие тоску, увлажнились.
Дорсьер проявил настойчивость и проводил нас до входной двери. Тонкими пальцами хирурга он сжимал наши руки. От высокомерного чванства, памятного мне по концлагерю, не осталось и следа. Совсем другой человек. Все его существо выражало глубокое волнение.
– Какое счастье, месье Бюрма, какое счастье! Она спасена! Как я признателен вам, что вы доставили ко мне эту раненую… Боже мой… Я должен был ее спасти… и я ее спас…
– Ну и ну! – усмехнулась Элен Шатлен, когда мы повернули за угол.– Этот господин Дорсьер весьма экзальтированная особа. Он влюблен?
– Нет.
Я взял ее за руку, и мы остановились.
– Нет,– повторил я.– Между прочим, эта история создаст мне хорошую рекламу. Я собираюсь вновь открыть агентство. Как вы смотрите на то, чтобы уйти от Лекту?
– Хоть завтра! – ответила она с искренней радостью.
– Тогда я расскажу вам все. И вы поймете, почему этот хирург так счастлив, что спас эту девушку. Сколько, по-вашему, смертей в этой истории?
– Две. Коломер и Гюстав, слуга… Ах! Еще Жалом. По-моему, все.
– Вы забыли о главном покойнике – Жорже Парри.
– А разве он умер не своей смертью?
– Нет. Не кто иной, как Дорсьер, впрыснул ему инъекцию собственного изготовления.
Элен не могла скрыть удивления и чуть не вскрикнула.
– Не кто иной, как хирург, изменил облик Парри,– продолжал я.– Сегодня ночью он во всем сознался. Он согласился на операцию, движимый тщеславием и научным интересом. Операция прошла блестяще. Однако Парри оказался ничуть не порядочнее своего доверенного лица – Монбризона. В благодарность он отбил у хирурга любовницу. (Нам ничего не известно о дальнейшей судьбе этой женщины.) Обезумевший от ярости, Дорсьер не мог отомстить. Выдать полиции Джо значило бы выдать самого себя, утратить доброе имя, лишиться положения в обществе. С другой стороны, по тем же причинам он не стал заманивать гангстера в ловушку, чтобы расквитаться с ним. Но непредсказуемы, как я только что говорил, превратности судьбы. Случай сводит Дорсьера с его счастливым соперником в Lazarett немецкого концлагеря для военнопленных. И ставит последнего в полную зависимость от его воли. Теперь бывший гангстер – не более чем потерявший память матрикулярный номер. О большей удаче нельзя и мечтать. Однако стоп… В этом же лагере находится человек, с которым надо держать ухо востро. Этот человек…
– Мой умный и проницательный патрон…
– Бодрый не столько телом, сколько духом. Что знает Нестор Бюрма об обеспамятевшем? Лучший способ выяснить это – переговорить с ним. И вот Дорсьер, который давным-давно меня узнал, но не счел нужным возобновлять знакомство, вдруг ни с того ни с сего заговаривает со мной… Из этого разговора он не выносит для себя почти ничего. Но когда я обращаюсь к нему с просьбой подыскать мне место в Lazarett, он воспринимает ее с явным неудовольствием. Дает обещание и не сдерживает его. Несмотря на это, я все-таки устраиваюсь в больницу. Пока я там, он ничего не предпринимает против Парри. Но в день моего отсутствия он совершает свое…
– Преступление?
– Я не стал бы употреблять этого слова по отношению к Джо Эйфелевой Башне, который достоин такого конца. К тому же амнезия… Словом, док оказал ему последнюю услугу…
– Вы сохранили прежний экстравагантный взгляд на вещи.
– Да, я циничнее этого дока, которого с того дня начинают терзать угрызения совести. Он теряет сон и аппетит. Готов наделать кучу ошибок. И даже совершает одну, которую мне, к счастью, удается исправить. Я имею в виду бесподобный прием, который он оказал в тот вечер нам, ворвавшимся к нему в дом. Позднее он признался мне: когда слуга доложил обо мне и об инспекторе полиции, он решил, что мне все известно и мы пришли его арестовывать.
– И сделал попытку искупить… вину, спасая жизнь дочери своей жертвы?
– Да. Если бы это ему не удалось, он, мне кажется, наложил бы на себя руки. Зато теперь его не узнать… Извините.
Мы проходили мимо цветочного магазина. Я заглянул в него.
– Это для мадемуазель Парри? – спросила Элен, увидев меня с букетом.
– Да.
Она взяла меня за руку и погрузила взгляд своих серых глаз, с пляшущими в них лукавыми искорками, в мои.
– Нестор Бюрма,– проговорила она с наигранным упреком.– Неужели…
– Нет-нет,– ответил я, высвобождая руку.– Да и потом: частный детектив и дочь гангстера…
– Составят прелестную супружескую пару. А главное, произведут на свет презабавное потомство.
Fiat Lux (лат.) – Да будет свет!
Внимание! (нем.).
Здесь: регистратура (нем.).
