— Ну, мне пора, а то дел выше крыши, — говорю.
* * *
Бросил «Гольф» на парковке у ратуши и отметился о прибытии без проблем. Энди, моего инспектора, на месте не оказалось — застрял, надо думать, в тоннеле под Ла-Маншем, или еще хрен его знает где — так что пообщался с дежурной инспекторшей, перекинулся парой слов с Рози из приемной — уж сколько лет она там торчит, и все никак ее не уломаю завалиться куда-нибудь на пару коктейлей и все такое. Насчет Энди, чтоб на следующей неделе встретиться, договорился.
Потом пехом на Черч-Хилл, вставать на учет. Там меня послали на Гроувенор-Парк. Я туда. Они там сейчас сперва задают миллион разных вопросов, а только через год, в лучшем случае, платят. А все ж-таки чем скорее начнешь, тем скорее получишь чек. Внесли меня в список, а после я решил зайти посмотреть на свою квартиру. Просто чтоб убедиться, что никуда она не девалась. Попил чаю, в туалет сходил — это опять-таки чтобы кайф словить. Потом чашку вымыл, воду спустил в унитазе и пошел.
Потом пехом до ратуши, забрал тачку и погнал к Виппс-Кроссу. Если они хотят, чтоб мы не тырили тачки, пусть хоть сделают один приличный автобусный маршрут до этого Виппс-Кросса. А то приходится крюк давать, аж через Саут-энд.
Тачку оставил на парковке так, что теперь ее любой, кто захочет, мог угнать. Я-то уже попользовался, а легавые там постоянно толкутся. Может, назад какой-нибудь приятель Рамиза подбросит. Иначе придется заломать таксера. Шутка.
Его охраняли; один у палаты, другой — перед его боксом. Тот, что снаружи, спросил, кого мне надо.
— Рамиза.
— Прошу прощения, сэр, мы обязаны сперва вас обыскать — вы понимаете, по соображениям безопасности.
Хе-хе. Последний раз меня щупали сегодня утром, когда выпускали, только тогда никто не говорил «прошу прощения, сэр».
Я поднял руки. Потом они спросили Рамиза, хочет ли он такого видеть.
Рамиз лежал в угловом боксе. Рядом была его мамаша, и было как-то неловко.
— Ники, — говорит.
— Как дела, Рамиз? Как дела, миссис Ахмед?
— Добрый день, Ники.
Рамизов папаша водил девяносто седьмой автобус, его мамаша работала в азиатской закусочной. Они были самые вежливые люди, кого я в жизни встречал. Черт знает, откуда у них взялся Рамиз.
— Я уже ухожу, — говорит миссис Ахмед, — приятно видеть тебя в добром здравии, Ники, мы с тобой так давно не виделись. — Не может быть, чтоб она не знала, где я был, она ведь газеты читает, как все люди. — Рамиз, я попозже зайду.
— Спасибо, миссис Ахмед, — говорю, — меня, знаете ли, не было в городе.
— Понимаю. Что ж, мне пора.
— Спасибо, мам, — сказал Рамиз.
Ушла.
— Объясни-ка мне, Рамиз, — говорю, — как это ты у своих папаши с мамашей уродился? В капусте, что ли, тебя нашли? То все растили дочек — тихих, работящих, сексапильных, между прочим, и тут вдруг такой жучила, как ты.
Хихикает.
— Кто-то же должен таскать в дом бабки.
Выглядел он, конечно, херово.
Спрашивает:
— Как я выгляжу?
— Да херово. Извини, приятель, но что так, то так.
— Да уж.
Один глаз был под повязкой, а вокруг — сплошной синяк. Другой прямо аж дикий с перепугу. Одна рука под простыней, другая худющая, что кочерга. Можно подумать, не ел недели две. Краше в гроб кладут, это точно.
А был когда-то малый хоть куда. Был.
— Ухлестываешь, значит, за нашей Шэрон?
Хихикает, сердится немножко.
— Ну, было пару раз, гуляли.
— Вот бы не подумал, что ты ей понравишься. Я, конечно, не разбираюсь.
Меня от его закидонов всегда в дрожь бросало, даже когда мы с ним работали. Знал бы — предупредил бы Шэрон.
— Хорошо, что пришел меня навестить, Ники. Небось, только сегодня выпустили?
— Ты же ко мне приходил. Травку мне принес один раз, рисковал.
— Пустяки, Ники. Ты за это заплатил, тебе тогда больше всех досталось. Надеюсь, хоть самая-то малость тебе перепала.
— Официально нет. Неофициально — перепала. Мне ребята квартиру спроворили, слышал?
— Слышал.
— И ты в доле?
— Чуток.
— Выходит, я тебе должен.
— Ни хрена ты мне не должен, Ники Беркетт. То дело, за которое ты сел, — чисто бизнес. Заходил к тебе — так любой бы зашел. А что с сестрой твоей гульнул — оно тут ни при чем совсем. Короче, ни хрена ты мне не должен.
Мы поглядели друг на друга. Внутри у него что-то забулькало.
— Неужто так херово? — спрашиваю.
Он только кивнул.
Тут до меня дошло, что мне надо сходить отлить, чтобы не смущать его. Он при мамаше постеснялся, а чтоб я видел, тоже не хочет. Поплакать, в смысле. Хоть одним глазком. Я потопал в сортир.
Потом вернулся, сел и говорю:
— Они чего, мужики эти, покруче тех, с кем мы в тот раз вляпались?
— Не то слово, Ники. В тот раз ведь наркота только. Теперь — тачки.
— Тачки-и-и! — я аж не утерпел. Думал, ослышался. — Тачки! — ору, да так, что все слышали — и топтуны эти легавые, и полпалаты, кроме тетерь глухих, кому лет за сто. Так значит, это из-за тачек ему вышибли глаз и оттяпали пальцы!
— Тачки, — это уже потише. — Дьявол, Рамиз, да за это руки-ноги-уши отрежут к херам, не то что какие-то пальцы.
Хихикает, а сам загрустил.
— Вот-вот, Ники, — бормочет, — тачки. Только большие.
— Типа крутые, улетные, так?
— Типа того. Улетают из Лондона только так.
— Эс-классные, что ли, представительские? «Мерсы-бумеры»?
— И джипы, и «Рейндж-роверы», даже парочка «Лотусов». «Роллс». И «поршики».
— Да откуда «роллеры» в Уолтемстоу?
— На собачьи бега приезжают. Из Буши один мужик, вроде на кровельном бизнесе наварил по-крупному. В Хоппетсе тоже есть один, только этот охраняется чуть не с пулеметами.
— Расскажи-ка мне про все про это, Рамиз.
Но тут он замолчал. Больно ему стало. Я-то знал, как ему помочь — дать ему выпить. Немножко водички, побольше водочки — я принес. Положил ему в шкафчик травки, но водку обратно в карман засунул. Подождал.
— Ну, давай, рассказывай, — говорю.
— Это все как ты ушел. Сразу и началось. Тут крутятся очень большие бабки.
— Экспорт?
— И в Ирландию, и в Голландию, да хоть куда. Молодняк угоняет типа «Ягуар-Соверен», ты прикинь. Ребята-азиаты страсть как любят прокатиться. Шансы — фифти-фифти. Проходит, к примеру, слушок, что в Хэмпстеде есть такой навороченный «ягуар». Тут же находится покупатель, и поступает приказ: угнать. А много ты на Бишоп-авеню видал пацанов из Азии? Как тут скроешься. Ладно, удалось — угнали «ягуарище», выскочили на Северную Кольцевую, потом за речку Ли, потом на какой-нибудь склад, гараж, одним словом, отстойник. Тут главное ни во что не врезаться, потому как ножки, бывает, не достают до тормоза. Выгорит дело — получат стольник, максимум два. Хватит на пару вечерков, чтоб и в киношку сходить на Лестер-сквер, и на карусели покататься, а, Ники?
— Ты этим занимался?
— Скажешь тоже. Я был посредником раз или два. Организовывал. Мне, знаешь ли, угонять тачки, малость беспонтово. Репутация не позволяет.
— Извини, Рамиз, ляпнул сгоряча, мысль куда-то ускакала.
Мы пили его витаминный «глюкозейд» пополам с моей водкой.
— А эти ихние тачки крутые, — говорю, — ведь это ж все новье. На всех секретки, маячки разные, «ло-джеки» и еще бог знает какая хрень с бантиком.
— Круши ее к черту, Ники. Хочешь — обруби, а хочешь плюнь, да прямо так и езжай, пусть себе пиликает. Есть которые орут, когда ключ в замке зажигания поворачиваешь, так ты не трожь зажигание — заведи без ключа — есть куча способов. С маячками сложнее, но ведь не все тачки новые, а у неновых и в помине нет. Иногда хозяин скупится ставить — они дорогущие. Но даже если он есть, и того, кто угнал, заловят, так ведь это только шестерка, а главного — не достать.
— Хочешь курнуть, Рамиз?
— Спрашиваешь. Ты свой парень. Только как бы легаши не застукали.
Я встал и открыл окно. Курить в больницах не разрешают, так я слышал.
— Ну и что с тобой теперь? — спрашиваю. — Слыхал про сержанта Гранта?
— Слыхал.
Даже смех нас разобрал.
— Вот ведь попали, так попали. Тут старая с косой явно по адресу пришла. Только вот что, Рамиз. Мне теперь легавые намекают…
— На что намекают?
— Намекают, что я не пожалею, если буду сливать им всякую байду. И хоть прямо не говорят, чует мое сердце, тот, кто за этими разговорами стоит, не прочь, чтоб я одного-двух на тот свет спровадил.
— Ни хрена себе, Ники!
— Ну.
Вдруг ни с того ни с сего захихикал:
— Вот так прикол, Ники!
Ну надо же, похоже, травка да мой рассказец подействовали лучше, чем всякие микстуры. Враз развеселился: «Ты уж извини, Ники, но что ты вообще понимаешь насчет пришить? Максимум, что ты можешь, это сделать себе утром бутерброд с ветчиной. Ну, кончил ты одного по чистой случайности, да и то он тебя об этом чуть не умолял. За кого они тебя держат, легавые, за Джека-Потрошителя, что ли? Ты уж извини, конечно». С ним чуть истерика от смеха не приключилась. Не очень-то вежливо с его стороны. Сам-то, понимаешь, скелет полудохлый.
