Макелпайн пристально посмотрел на Даннета и покачал головой. Ему было не по себе. Это правда, он, Макелпайн, а совсем не Даннет, признанный мастер в гоночных делах. Но Макелпайн относился к самому Даннету и к его мнению с глубоким уважением. Что ни говори, а Даннет чрезвычайно умен и проницателен. Будучи профессиональным журналистом (и притом в высшей степени компетентным), он сменил место политического обозревателя на роль спортивного комментатора лишь по той простой причине, что нет на свете ничего скучнее политики. Против такого объяснения трудно привести какие–либо контрдоводы. Острую проницательность и незаурядную способность наблюдать и анализировать, которые сделали его грозной фигурой на арене Британского парламента, Даннет легко и успешно применял теперь на мототреках мира. Будучи постоянным корреспондентом одной из ежедневных британских газет общенационального значения и двух журналов по автомобильному спорту — британского и американского, он быстро приобрел репутацию крупнейшего обозревателя мирового автомобильного спорта. Добиться подобного за два года с небольшим не так–то просто. Успех был велик, вызывая зависть и неудовольствие, если не сказать открытую ярость, со стороны многих, не очень преуспевающих собратьев по перу.
Не возвысило репортера в их глазах и то обстоятельство, что Даннет, по их выражению, прилип, как пиявка, к команде гонщиков фирмы “Коронадо”, сделавшись при ней буквально бессменным комментатором. Нельзя сказать, чтобы на сей счет существовали какие–нибудь официальные запреты, писанные или неписанные. Во всяком случае, раньше так не поступал ни один журналист. “Его задача, — утверждали коллеги, — беспристрастно и без предубеждений писать обо всех водителях на трассах Гран—При”. В действительности же их глубоко задевало, что во время гонок Даннет первым получал материалы у “Коронадо”, быстро расцветающей и уже прославленной компании спортивного бизнеса. Статьи, которые Даннет писан частично о команде и главным образом о Харлоу, составили бы весьма внушительный том. Но ни это, ни публикация книги, которую хваткий репортер выпустил в соавторстве с чемпионом, не улучшили отношений между коллегами–журналистами.
Макелпайн оказал:
— Боюсь, что вы правы, Алексис… То есть, я знаю, что вы правы, но не хочу признаваться в этом даже самому себе. Он прямо страх на всех наводит. И на меня гоже. А теперь еще это…
Они посмотрели в сторону, где у самого павильона на скамейке сидел Харлоу. Совершенно не заботясь о том, видят его или нет, он наполнял стакан из быстро пустеющей бутылки бренди. Даже издали можно было наверняка сказать, что руки у него до сих пор дрожат, и эго при том, что возмущенные крики зрителей значительно поутихли. Правда, разговаривать при этом гуле все равно было трудно, тем не менее, даже на фоне общего шума можно было услышать, как стекло выбивает дробь о стекло.
Сделав быстрый глоток и упершись локтями в колени, он без всякого выражения, не мигая, смотрел на свою искалеченную машину.
Даннет сказал:
— А ведь еще два месяца назад он не притрагивался к спиртному. Что вы собираетесь предпринять, Джеймс?
— Сейчас? — Макелпайн слабо улыбнулся. — Навестить Мэри. Надеюсь, уж теперь–то меня пустят к ней. — Он бросил взгляд на Харлоу, снова подносившего стакан к губам, потом — на рыжеволосых близнецов Рафферти, у которых был почти такой же удрученный вид, как и у Даннета, на Джекобсона, Траккиа и Рори, с их одинаково злобными взглядами в известном направлении, последний раз вздохнул, повернулся и, тяжело ступая, удалился.
Мэри Макелпайн недавно исполнилось двадцать лет. Несмотря на многие часы, проводимые на солнце, у нее было бледное лицо, большие карие глаза, блестящие черные, как ночь, волосы и самая обворожительная улыбка, когда–либо озарявшая мототрек Гран—При. Девушка вовсе не старалась казаться обворожительной, это как–то само собой получалось. Все члены команды, даже молчаливый Джекобсон с его ужасным характером, рано или поздно в нее влюблялись, не говоря уже о множестве других людей. Мэри сознавала это и принимала как должное, с достоинством, но без тени насмешки или снисходительности. Во всяком случае, она рассматривала уважение, которое питали к ней другие, лишь как естественный отклик на ее собственное уважение к ним. Несмотря на живой ум и сообразительность, Мэри Макелпайн в некоторых отношениях была ребенком.
В этот вечер, лежа в безупречно чистой и безжизненно стерильной больничной палате, девушка выглядела еще более юной, чем обычно, и совсем больной. Бледное от природы лицо побелело, а большие темные глаза, которые она время от времени открывала, были затуманены болью.
Эта боль отразилась и в глазах Макелпайна, когда он посмотрел на свою дочь, на ее перевязанную левую ногу, лежащую поверх простыни.
Он наклонился, поцеловал Мэри в лоб и сказал:
— Тебе надо хорошенько выспаться, дорогая. Спокойной ночи.
Она попыталась улыбнуться.
— После всех этих таблеток, что мне дали, я, конечно, засну… Но, папа…
— Да, родная…
— Джонни не виноват… Я знаю, он не виноват. Все из–за машины. Я точно знаю.
— Мы это выясним. Джекобсон уже занялся ею.
— Вот увидишь… Ты попросишь Джонни навестить меня?
— Только не сегодня, родная. Боюсь, что он гоже не совсем здоров…
— Он… Он не…
— Нет, нет… Просто шок. — Макелпайн улыбнулся. — И его напичкали такими же таблетками, как тебя.
— Шок? У Джонни Харлоу шок? Не могу поверить. Он уже три раза был на волосок от смерти, однако ни разу…
— Он видел, что с тобой произошло, моя родная. — Макелпайн сжал руку дочери. — Я еще заеду сегодня.
Он вышел из палаты и направился в приемную. У дежурного столика врач разговаривал с сестрой. У врача были седые волосы, усталые глаза и лицо аристократа.
— Скажите, это вы лечите мою дочь? — спросил Макелпайн.
— Мистер Макелпайн? Да, я. Доктор Молле.
— У нее очень плохой вид.
— Никакой опасности нет, мистер Макелпайн. Девушка просто находится под действием анестезии. Пришлось сделать это, чтобы уменьшить боль, понимаете?
— Понимаю. И как долго она…
— Недели две. Возможно, три. Не больше.
— Еще один вопрос, доктор Молле. Почему вы не сделали ей вытяжение?
— Мне казалось, мистер Макелпайн, что вы не из тех, кто боится правды…
— Почему вы не сделали ей вытяжение?
— Вытяжение, мистер Макелпайн, применяют при переломе костей. А у вашей дочери левая лодыжка не просто сломана, она, как это по–английски… раздроблена. Да, пожалуй, это подходящее слово, раздроблена почти в труху. Немедленная хирургия помощи не принесет. Придется соединять воедино только то, что осталось от кости.
— Значит, она никогда не сможет сгибать ногу в щиколотке?
Молле кивнул.
— Вечная хромота? На всю жизнь?
— Вы можете созвать консилиум, мистер Макелпайн. Пригласить лучшего ортопеда из Парижа. Вы имеете все права…
— Нет, не нужно. Истина очевидна, доктор Молле. Против истины не пойдешь.
— Я глубоко сожалею, мистер Макелпайн, У вас прелестная дочь. Но я только хирург. А чудес на свете не бывает. К сожалению.
— Спасибо, доктор. Вы очень добры. Я заеду снова. Скажем, часа через два.
— Лучше не надо. Она должна проспать часов эдак двенадцать. А возможно, и все шестнадцать.
Макелпайн кивнул в знак согласия и вышел.
Даннет отодвинул тарелку, так и не дотронувшись до еды, — посмотрел на тарелку Макелпайна, тоже нетронутую, и перевел взгляд на погрузившегося в свои мысли хозяина.
— Оказывается, Джеймс, — сказал Даннет, — все мы в действительности не так уж и крепки, как кажется.
— Возраст, возраст, Алексис. Он обгоняет нас во всем.
— Да, и с большой скоростью. — Даннет придвинул к себе тарелку, горестно взглянул на еду и снова отодвинул. — В конце концов, черт возьми, это лучше, чем ампутация.
— Вот именно. — Макелпайн поднялся. — Может быть, пройдемся, Алексис?
— Для аппетита? Не поможет. Во всяком случае, мне.
— Мне тоже. Я просто подумал… просто подумал, может быть, стоит взглянуть, не нашел ни Джекобсон что–нибудь интересное?
Гараж — длинное и низкое помещение с застекленным потолком — был удивительно чист и ухожен. Джекобсон работал в дальнем углу, склонившись над искореженным “коронадо” Харлоу. Механик выпрямился, приподнял руку в знак того, что заметил появление Макелпайна и Даннета, и снова склонился над машиной.
Даннет закрыл за собой дверь и спросил:
— А где другие механики?
Макелпайн ответил:
— Всем бы давно следовало знать: пострадавшими машинами Джекобсон всегда занимается в одиночку. Он очень невысокого мнения о других механиках. Говорит, что они либо не замечают изобличающих улик, либо уничтожают их своей неуклюжестью.
