— До тебя уже доходит, — сказал Уоррен. — И в тот же миг, как только он тебя опознает…
— Оставь Кристи в покое, ладно?
— Почему?
— Я не хочу, чтобы полиция снова приезжала к ней. Она уже подписала протокол. А ты приедешь туда и перепугаешь ее…
— Это я-то?
— Ты заставишь ее изменить свой рассказ…
— Так она лгала, Иштар, а?
— Я не говорю, что она лгала. Но если она изменит свой рассказ… И если твой парень скажет, что я и есть тот самый, кого он видел на побережье…
— Он именно так и скажет, это я тебе обещаю.
— Тогда у нас обоих будут неприятности.
— Но у тебя их будет больше, чем у этой дамы. Так чем же я могу ее запугать, Иштар?
— Ну, например, заставишь сказать, что я с ней не был.
— Но ты же был с ней, не так ли? Ты ведь так и сказал полиции. И Кристи это клятвенно подтвердила.
— Да.
— Тогда о чем же ты волнуешься?
— А я и не волнуюсь.
— Отлично. Тогда я вот прямо сейчас пойду и потолкую с ней.
— Нет, подожди. Я не хочу, чтобы у нее были из-за меня неприятности, — сказал Кабул.
— Ты был с кем-то другим? Наверно, не с Кристи?
Кабул не ответил.
— Так кто же это был, Иштар?
— Человек, с которым я был, женат, — сказал Кабул.
— И как же его зовут?
— Но ты же втянешь его в неприятности.
— Нет, я только осторожненько с ним поговорю. С глазу на глаз.
— Не верю я тебе!
— Тогда я буду следить за тобой, пока не застану вас вместе в постели, а уж тогда-то это дерьмо в самом деле расползется повсюду. Появятся фотографии, Иштар. В красках. Давай говори.
Кабул на этот раз молчал довольно долго.
— Послушай, — сказал он наконец, — я в самом деле люблю этого парня и не хочу доставлять ему неприятности, поверь мне.
— Как его зовут?
Кабул снова замолчал. Кто-то в другом углу пронзительно захохотал. Кабул отвернулся и через плечо, почти шепотом, еле выдавил из себя:
— Чарльз Хэндерсон.
— Спасибо. А теперь скажи адрес, пожалуйста.
— Он живет на Сабал-Кей, — очень неохотно ответил Кабул.
— А где на Сабал?
— Я не знаю адреса. Такие большие частные дома. Ну, башни.
— А номер квартиры?
— Я никогда у него не был.
Он повернулся и просительно посмотрел на Уоррена.
— Послушай… пожалуйста, будь поосторожнее, — сказал он. — Понимаешь, Чарльз очень застенчивый и очень ранимый…
— И женатый, я это все знаю, — сказал Уоррен.
— Да, — вздохнул Кабул.
— Ему вообще не о чем беспокоиться. Да и тебе тоже. Если ты и в самом деле был с ним в то утро.
— Да, был.
— Надеюсь, что так, — сказал Уоррен.
На самом деле он думал, что Кабул лжет ему в глаза. Иначе все было бы просто, но просто никогда не бывает.
А ЭТО ПЕТУХ, ЧТО С УТРА ГОНОШИТСЯ,
ТОРОПИТ СВЯЩЕННИКА СТРИЧЬСЯ И БРИТЬСЯ…
Тело находилось в одном из отделений большого холодильника в морге больницы «Добрый самаритянин». Его привезли на «скорой помощи» с Уиспер-Кей утром тридцатого января и в тот же день произвели вскрытие. Было уже пятое февраля, но взять тело для погребения по-прежнему было некому. Единственный, кто мог бы это сделать, находился в тюрьме, и его-то и обвиняли в убийстве.
— Его умело убили, — сказал Блум. — Точнехонько в сердце — и привет, Чарли. А порезы на ладонях — это при самообороне.
Он, казалось, совсем не замечал той вони, которая шла из трех помещений, где лежали трупы, и еще из одного, забитого химикалиями. Мэтью же просто задыхался, он с трудом подавлял рвотные позывы, ему хотелось зажать нос, но он опасался, что это подорвет его престиж.
— Нож из того комплекта, что лежит там, на кухне, — сказал Блум. — Поварской нож. Длина лезвия двадцать пять сантиметров.
Удобное оружие. Значит, тот не шел в дом, чтобы убить, но случилось что-то, и он нашел в кухне этот нож. Но что случилось? Кто убил и почему?
— На ноже остались отпечатки пальцев обвиняемого, — заметил Блум.
Он сообщал факты совершенно бесстрастно, этот здоровенный мужик со сломанным носом, с лапищами уличного драчуна и нью-йоркскими интонациями. Половину своей жизни он был полицейским. Факты, факты, одни только факты, господа.
— Обвиняемый был весь в крови жертвы, та же группа, никаких сомнений. Положительная реакция на СПИД, тебе это известно?
— Нет, — ответил Мэтью.
— Прокурор штата, отдел шерифа и мы тоже считаем, что утром Ральф Пэрриш все еще злился на брата и на все это нечестивое сборище, вот и заколол его. Ты можешь надеяться только на одно: доказать, что это не было преднамеренным убийством, тогда его квалифицируют как убийство второй степени. А не то — быть твоему клиенту на горячей сковородке.
И никаких эмоций в голосе! Поджарят, мол, твоего клиента, фермера из Индианы, который до этого рокового дня. Бог знает сколько лет, поддерживал своего единственного братца, давал ему возможность жить на широкую ногу здесь, в солнечной Флориде, где сезон дождей умещается в один коротенький месяц февраль. Он же оплатил и этот прекрасный дом на берегу залива в Уиспер-Кей. И мирился с тем, что его братец-гомик, смотрел на это сквозь пальцы до той ночи, когда не смог сдержать отвращения ко всему этому.
— Я любил моего брата, — повторял Ральф Пэрриш, и Мэтью ему верил.
Да, хорошие ребята и плохие ребята.
Детектив Морис Блум был из хороших ребят. Но в этом деле они с Мэтью стояли на противоположных позициях.
— Не за те дела ты берешься, — сказал ему Блум. И он выглядел грустным, ведь Мэтью был его приятелем. — Кроме того, здесь все очевидно.
— Но ты же знаешь о человеке в черном, — сказал Мэтью. — Который сбежал, когда Ральф спускался по лестнице. Он говорил о нем на допросе и…
— Знаю, конечно, и мы уже с ним поговорили, — сказал Блум.
— С Иштаром Кабулом?
— Это его уличная кличка. Он — Мартин Фейн, еврей.
Блум покачал головой, удивляясь, что очаровательный еврейский мальчик стал гомосексуалистом. Там, где рос Блум, таких превращений не было. Некоторые из них могли стать полицейскими, но только рядовыми, — выше уровня капитана полиции в Нью-Йорке поднимались обычно только ирландцы. В последнее время на службу принимались и негры, ну а уж если ты еврей, то лучше пробиваться в раввины, еще вернее — стать каким-нибудь бухгалтером.
— Мэтью, — сказал Блум, — ведь у твоего клиента в руке было оружие убийства и…
— Он вытащил его из раны…
— Тебе не кажется, что это глупо?
— Он думал — брату станет легче от этого.
— Это он сказал, чтобы объяснить, почему он весь в крови.
— Но так и было!
— Нет, Мэтью, не так. Если и можно найти такого глупца, то разве что на Марсе, где ни кино, ни телепередач. На самом деле твой клиент поссорился с братом накануне ночью, у нас есть двенадцать свидетелей, которые готовы поклясться, что уже тогда дело едва не дошло до тумаков. А утром ссора вспыхнула с новой силой.
— И один из этих свидетелей — Иштар Кабул, а остальные…
— Ты считаешь это загадочной историей, — сказал Блум. — Нет тут никакой загадки, Мэтью, и никаких незнакомцев, убегающих по побережью в клубящиеся туманы, никаких…
— Но ведь был же он!
— По словам Пэрриша. Он — единственный, кто видел загадочного человека в черном.
— Но Кабул-то был на вечеринке в черном.
— И одновременно в постели с одной дамой… — оборвал его Блум и добавил: — У него алиби, Мэтью. Это может подтвердить и прокурор штата, спроси у него. Кабул чист, поверь мне. Его дама поклялась всеми святыми, что они были вместе тогда, в семь часов утра.
— Значит, ты говоришь, дама?
— Дама… А ты что, никогда не слышал о бисексуалах?
— И зовут ее Кристи Хьюз?
Блум прищурился.
— Так ты уже знаешь? Тебе рассказал прокурор штата?
— Нет, он мне не рассказывал.
«Я БЫЛ В ПОСТЕЛИ С ДАМОЙ ПО ИМЕНИ КРИСТИ ХЬЮЗ».
Таково было первоначальное алиби, высказанное Кабулом Уоррену накануне вечером. Соврал, выходит, полиции и Уоррену тоже пытался соврать. Единственным отличием было то, что полиция была готова принять эту ложь, поскольку они уже получили своего убийцу. Уоррен же не был готов принимать на веру НИЧЕГО: ведь он-то трудился над тем, чтобы доказать, что Ральф Пэрриш не совершал убийства.
— Я думаю, у вас есть заявление от мисс Хьюз, — сказал Мэтью.
— Да, с клятвенной присягой.
— И получается, что Кабул чист, — сказал Мэтью.
— Разумеется. А здесь лежит педик, который вел роскошную жизнь на денежки брата. Этакий гомик-петушок, отнюдь не паинька. В прошлом сентябре он обвинил одного из своих любовников в организации драки на сборище гомиков, наш дорогой Джонатан Пэрриш.
— Расскажи-ка об этой драке, — попросил Мэтью.
