Обособленность этого помещения давала возможность перевести дух. Офис Алана я открыла играючи. «Предбанник» явно принадлежал секретарше – Джеки Бейтс, с ней я разговаривала утром. На спартанском столе были водружены новейший аппарат текстового редактирования и персональный ксерокс. Задняя стена была сплошь занята полками с досье. Если в кабинете Хамфриса нет документов Консуэло, мне придется проглотить эту пилюлю и ворошить все папки подряд.
Дверь его кабинета, святая святых Алана, была изготовлена из массивных ценных пород дерева. Вскрыв замок и войдя внутрь, я тотчас ощутила, что нахожусь именно в той части клиники, где пахнет большими деньгами.
Вместо обычного линолеума – паркет карельской березы, почти во весь пол ковер, не иначе как персидский, не какая-нибудь там подделка, антикварный письменный стол, двухтумбовый, покрытый не сукном, а тончайшей замшей, на ножках и ящиках золотые монограммы, роскошные тяжелые итальянские драпри на окнах. Хорошо, что ящики стола не были заперты, а то было бы крайне досадно корежить такое красивое старое дерево. Я уселась в просторном кожаном кресле и начала перебирать ящик за ящиком, стараясь укладывать бумаги на их прежнее место. Эта сфера сыскной деятельности всегда была для меня самой трудной и неприятной.
Среди несекретных бумаг не оказалось документов Консуэло, но я нашла организационно-структурную и коммерческую схему «Дружбы». Рядом с ней покоилась папка с наклейкой «Месячные оперативные отчеты». Я сложила обе папки в одну. Конечно, у меня было искушение просто украсть их, а не возиться с копиями, но добродетель восторжествовала. Я прошла к Джеки и включила фотокопировальную машину.
Пока она нагревалась, я обратила внимание на скромный подвесной шкаф для бумаг, вделанный в стенку позади стола Хамфриса. Он был заперт, но поддался с той же легкостью, что и все замки клиники. Если вы обитаете в Шомбурге и не ожидаете налета взломщиков, работа сыщика становится здесь пустяком.
Досье Консуэло лежало на верхней полке шкафа. Затаив дыхание, я открыла первую страницу. Конечно, мне мнились драматические нюансы: сгинувшие записи Лотти или слишком откровенный отчет о лечении Консуэло. Увы... Всего-навсего несколько скудных страничек фиксировали ее поступление в клинику. Буквально: испаноязычная особа женского пола, шестнадцати лет от роду, поступила 29 июля в коматозном состоянии с начавшимися родовыми схватками... Далее следовала чисто медицинская бессмыслица, в которой, конечно, должна будет разобраться Лотти. Три странички напечатаны, очевидно, под диктовку Питера. Он же поставил подпись и дату.
Сдвинув брови, я взвешивала бумаги на ладони. Разумеется, я ожидала наткнуться на нечто более интересное.
Медленно прошла в «предбанник», сняла копии обеих схем госпиталя, а также только что найденных страничек.
Когда я складывала их в папку, то заметила обрывок алановского календаря для памятных заметок. Да, именно так: «Меморандум Хамфриса». Там значился только телефонный номер, без указания междугороднего кода (наверное, все-таки Чикаго). Но – ни имени, ни адреса. Я переписала номер, аккуратно оставила записку в том же положении. Затем выключила ксерокс, освещение и пошла в холл: не наткнуться бы неожиданно на кого-нибудь. Проскользнув в основное крыло, увидела, что навстречу мне, оживленно болтая, идут две медсестры. Они не обратили внимания на то, что я была в закрытой для посетителей части здания, даже не посмотрели в мою сторону. А я – живей, живей – юркнула к акушерскому отделению.
Вполне могло статься, что Питер принимал ночные роды. Уж лучше не рисковать!.. Поэтому я отыскала городской телефон и набрала номер его квартиры. Он ответил тотчас же, словно вообще не отходил от аппарата. Значит, не спал. Я молча повесила трубку, пусть думает, что кто-то ошибся, такое сплошь и рядом случается...
Я никогда не бывала в кабинете Питера, но знала из разговоров, что он размещался в главном корпусе, там же, где родильное и предродовое отделения, на третьем этаже. Я взлетела по ступенькам.
Холл был пуст, его мягко освещали аварийные лампочки. Он служил офисом; если повезет, никто сюда не сунется до утра. Неподалеку от меня стояла большая фотокопировальная машина. В кабинет Питера вела четвертая дверь слева. На стеклянной панели висела табличка с титулом: «Заведующий акушерским отделением». Я вскрыла замок и вошла.
Как и у Хамфриса, в кабинете Питера имелся закуток для секретаря. Но если Джеки и ее босс купались в солидной опрятной роскоши, то здесь главенствовал калейдоскопический яркий хаос. Весело раскрашенные брошюры призывали стать матерью под всеобъемлющим руководством акушерской команды «Дружбы». С многочисленных стенных плакатов сияющие мамы протягивали мне лучезарно улыбающихся детишек.
Связка ключей висела на стене рядом со столом секретаря. Один ключик был от кабинета, другой – от ксерокса. Стол секретарши был завален кипами всевозможных документов. Они хаотично валялись также на полках нескольких шкафов. Я окинула их внимательным взором, прежде чем взять ключ от кабинета Питера.
Паркет был явно фирменным знаком высшей администрации «Дружбы». Линолеум закутка секретарши резко обрывался перед офисом Бургойна, там начиналось дорогое дерево. Это выглядело комично, но всяк сверчок знай свой шесток... Правда, обстановка у Питера была менее роскошна, чем у Хамфриса. Обычный модерновый стол, тоже заваленный бумагами, стоял в центре комнаты. Несколько кресел предназначалось для посетителей, а кресло Питера представляло собой вертящееся сооружение. Личность хозяина проявлялась лишь в висевшей на стене фотографии собаки Бургойна, создавая некий более или менее человечный декорум.
Снова натянув перчатки, я принялась за стопку бумаг на письменном столе, тщательно их рассортировывая, стараясь не пропустить записок, относящихся к Консуэло. Покончив с ними, я взялась за ящики.
Питер сохранил все: карточки принятых им младенцев, переписку с лекарственными фирмами, старые кредитные карточки... В папке с надписью «Личное» я нашла оригинал его трудового соглашения с «Дружбой», заключенного пять лет назад. Прочитав параграфы с условиями, я подняла брови. Ну и ну! Стоило ли удивляться, что эти условия были куда привлекательнее, чем в договоре с «Бет Изрейэль». Я отложила контракт в сторону, чтобы снять копию.
Отчет о болезни Консуэло, написанный мелким почерком, лежал на дне ящика. Моему некомпетентному взгляду все это предстало совершенной абракадаброй: В 14.30 позвонил д-ру Эберкромби. В 15.00 начато четвертое вливание сульфата. Я кое-как продралась через каракули, прочитала, как шли роды, о попытках спасти ребенка. Смерть в 18.30. Смерть Консуэло на следующий день в 5.30.
Я нахмурилась, не зная, что дальше делать. Но это же материал для Лотти! Я взвешивала шансы, что предпочтительней: забрать оригиналы? Но это большой риск, Питер непременно заметит. Или сесть перед ксероксом в холле, а там большая вероятность нарваться на докторов или медсестер. Попробуй объясни, зачем ты тут болтаешься... Я с досадой подумала, что красть документы не годится, ведь не смогу же я их вернуть по почте?
Я взяла ключ от фотокопировальной машины, выключила свет и притворила дверь, не запирая ее на ключ.
В холле было по-прежнему пусто, я прошла к служебному ксероксу. В задней панели имелось несколько входов, вероятно, каждый был закреплен за какой-то определенной службой. Я стала пробовать ключ во все подряд, и на четвертом машина ожила. Чтобы нагреться, ксероксу нужно пять минут или чуть больше. Пока он нагревался, я поискала ванную комнату. Женская кабина оказалась рядом с лестницей, но едва я стала открывать дверь, как услышала голоса людей, поднимавшихся в холл. И думать было нечего, чтобы ринуться и вырубить ксерокс; столь же нелепо я бы выглядела с кипой документов в руках. Не зажигая света, прошла в кабину.
Шаги миновали меня, проследовали в холл. Судя по всему, шел мужчина. Я приоткрыла дверь и вгляделась: Питер! Какого черта притащился он сюда глубокой ночью?
Я напряженно следила, как он достал ключ, рассеянно повертел им в замочной скважине... Нахмурившись, вошел в кабинет, зажег свет, его полоски вырвались из-под двери. Ожидание стало для меня вечностью. Вызовет он охрану, если убедится, что кто-то побывал в его офисе?
Я мысленно проиграла фрагмент из «Дона Джованни» – тамтам, там-там-там... На это ушло несколько минут. Повторила пассаж – еще пять минут. Всего десять – и ничего!.. Проигнорировав импульс тревоги, загнавшей меня в ванную комнату, я выскользнула оттуда, вытащила наполовину ключ из ксерокса и сбежала на первый этаж. Промчавшись по коридору, выскочила из здания, села в машину и некоторое время кружила в поисках служебной стоянки. Та была до отказа заполнена машинами дежурных ночной смены.
У меня не было пластиковой карточки, дававшей возможность въехать на стоянку, я прошла туда пешком и отыскала автомобиль Питера. После этого вернулась к своей машине и проехала по шоссе, соблюдая надежную дистанцию, но так, чтобы было возможно следить за воротами стоянки. Питер появился после трех ночи. Я дождалась, пока он забрался в свою «максиму», и некоторое время ехала за ним – убедиться, что он на пути к своему дому.
