Работая в Африке, он был наслышан о коварном нраве этой большой кошки от авиационных техников из местных, которые учились в России и немного знали русский язык. Судя по их рассказам, леопард был самой хитрой, коварной, кровожадной и мстительной тварью, которая только существовала в джунглях.
Если он забирался в стадо, то не довольствовался, например, одним бараном или козой, а резал всех подряд – как волк. Нередко хищник нападал и на людей, даже хорошо вооруженных.
Присмотревшись, Гараня облегченно вздохнул: из кустов на открытое место вышла, опираясь на длинные передние конечности, большая обезьяна. Но тут же, икнув от неожиданности, он поспешил захлопнуть рот.
Обезьяна встала на ноги и превратилась в кошмарное подобие человека, сильно заросшего шерстью. Маленькие злобные глазки неведомого существа под узким, скошенным назад лбом, в которых светился отнюдь не звериный ум, уставились на Га-раню с каким-то странным выражением.
Пасть обезьяночеловека приоткрылась, обнажив желтые зубы с небольшими клыками, и существо издало тихое угрожающее урчание. Гараня помертвел – на глыбастой от мышц широченной груди этого монстра можно было молотить горох.
Гаране вдруг захотелось превратиться в маленький – камешек, в пылинку, лишь бы куда-нибудь спрятаться от гипнотизирующего взгляда обезьяночеловека. Но он не мог даже мигнуть – смотрел на неведомое существо как завороженный.
Прошли считаные секунды, но Гаране показалось, что обмен взглядами длится целую вечность. Он чувствовал, что обезьяночеловек как бы подключился к его сознанию и информация бурным потоком переливается из мозга Гарани в мозг существа. Это было настолько неприятно, что Гараня едва не потерял сознание от нечеловеческого напряжения.
Но вот обезьяночеловек отвел глаза в сторону, что-то проворчал – как будто с удовлетворением – и не спеша, но широким, размашистым шагом удалился под сень деревьев. Гараня с трудом вытолкнул из груди воздушный комок и обмяк.
– Чтоб я сдох… – пробормотал он, все еще не веря своим глазам, которые мгновение назад показывали ему кадры из фильма ужасов. – Нет, это мне привиделось. Да, точно привиделось. Бррр!
Но слова, даже произнесенные вслух, успокоения и уравновешенности не принесли. Тогда Гараня, чтобы унять бушующий внутри вихрь чувств и эмоций, рванул вверх по склону с такой скоростью, что даже не понял, как очутился на вершине горы.
Там он упал в невысокую траву над самым кратером и лежал минут пять, не меняя позы и бездумно уставившись в удивительно голубое и близкое небо. Отдышавшись, Гараня встал и осмотрелся.
– Остров, будь он неладен… – сказал он спустя минуту. – Точно остров, никаких сомнений. Тогда какого лешего ты карабкался сюда? Чтобы лишний раз убедиться, что он покрыт джунглями, где что-либо найти или рассмотреть – даже с высоты – артель напрасный труд. – Он помимо воли бросил взгляд в ту сторону, откуда пришел, вспомнил и поежился. Но тут же тряхнул головой, словно прогоняя наваждение, и постарался переключить мысли на другое: – А к вечеру, кажись, будет гроза…
На следующий день после приключения с удавом Малеванный проснулся в совершенно отвратительном расположении духа. Может, виной тому была беспокойная ночь (Люсик все время ворочался, стонал и кричал во сне), а возможно, на него подействовало падение давления – ночью шел сильный дождь.
Но скорее всего, была еще какая-то причина дурного настроения, навеянная разными домыслами и тревожными ощущениями, пока не оформившимися в конкретные выводы и не подтвержденными фактами.
Малеванный долго лежал, бездумно глядя в потолок, а затем кряхтя встал и растолкал Люсика, который под утро наконец успокоился и крепко уснул.
– Поднимайся! – рявкнул вор. – Нечего разлеживаться. У нас жратвы всего ничего. Надо что-то думать.
– У-у-у… – простонал Люсик, изображая очень больного.
Впрочем, он и впрямь не очень хорошо себя чувствовал.
– Кончай прикидываться толстолобиком, – грубо сказал Малеванный. – Никто тебе на блюдечке марципаны не принесет, пока сам не начнешь шевелиться.
Спорить или дальше притворяться не имело смысла. Вор был не тот человек, который ради ближнего мог пойти на жертвы. Повздыхав чуток, Люсик спустился вслед за Малеванным на землю и поплелся к залитому дождем черному кострищу, таща охапку дров.
Они поступили мудро, заготовив сушняк заранее и спрятав его от дождя под хижину. Теперь разжечь костер не составляло большого труда, и вскоре жадные языки пламени начали с треском вгрызаться в сухие, как порох, поленья.
Вор не стал умываться; он даже не подошел к воде, а сразу же направился к банановой роще. Когда Малеванный возвратился, Люсик с оторопевшим видом стоял у кромки прибоя и тупо глядел на бухту.
– Ты чего лупатки пялишь? – спросил вор. – Делать нечего?
– Плот… – непослушными губами вытолкнул из себя слово Люсик.
– Ну плот, а дальше что?
– Плот исчез!
– Что ты сказал?! – Вор не поверил своим ушам.
С того места, где находился Малеванный, плот не был виден. Они отвели его в укромное место – туда, где деревья подходили к самой воде, и, с трудом вытащив на берег, спрятали, прикрыв ветками.
Вор не хотел, чтобы босс проведал об их намерении бежать с острова до того времени, пока они не очутятся на Большой земле. Он подозревал, что каким-то образом их богатый «благодетель» время от времени следит за островом – скорее всего, с высоты при помощи самолета, а может, и из космоса; у него денег хватит и на такую дорогую забаву.
Малеванный сорвался с места, будто на ноги ему надели раскаленные ботинки. Люсик уныло потопал следом, стараясь держаться на безопасном расстоянии от вора.
Он не чувствовал за собой никакой вины, но все равно имел виноватый вид и избегал смотреть Малеванному в глаза.
Плота и впрямь не было. Он испарился вместе с тяжелым камнем-якорем. Но куча хвороста, которой был замаскирован плот, лежала на месте. Похоже, кому-то хотелось, чтобы исчезновение примитивного плавсредства было замечено «новыми робинзонами» как можно позже.
На удивление Малеванный не стал устраивать истерику. Он долго стоял над кучей хвороста в каменной задумчивости, а затем с каким-то неестественным спокойствием спросил Люсика:
– Что ты об этом думаешь?
– Ничего не думаю… – буркнул Люсик.
– А с виду кажешься умным, – не без иронии сказал Малеванный.
Люсик неожиданно разозлился:
– Если вы считаете, что плот украл тоже алкаш, то это заблуждение.
– И мне так сдается. Хотя… чем черт не шутит. Ладно, харчи еще куда ни шло; их он мог стибрить. Скорее всего, так оно и есть. Но зачем ему наша джонка? Или он тоже решил рвануть когти? Все вроде сходится: запас продуктов, плот…
– Это сделал не алкаш, – упорствовал Люсик. – Судите сами: как он мог спустить его на воду? Мы вдвоем упирались не меньше чем полчаса, пока не выволокли плот на сушу. А этот доходяга еле дыбает, куда ему такие тяжести таскать.
– Тогда кто?
– Может, это приятели того парня, который разбился? – высказал предположение Люсик.
– С какой стати? Мы им до лампочки. А если они ищут его, то просто пришли бы сюда и спросили. Не считаешь же ты, что эти люди боятся нашей «дуры»? Думаю, у них и людей, и стволов хватает.
– Мрак… – пробубнил совсем скисший Люсик.
– Не то слово…
Вор чувствовал, что его начинает охватывать отчаяние. С того момента, как он прогнал Гараню, все неожиданно пошло через пень-колоду. А неожиданная удача в виде охотничьего приза оказалась всего лишь злой шуткой судьбы.
– Ни хрена, – процедил сквозь зубы вор. – Выкрутимся. Меня голыми руками не возьмешь… Как ты думаешь, Лукьян, мы прорвемся?
– Конечно, – ответил Люсик, стараясь добавить в интонации голоса побольше бодрости.
Но актер из него был никудышный, и Малеванный тяжело вздохнул – теперь этого красавчика придется пинками подгонять, чтобы он работал, как прежде.
– Все, хватит скулить, – решительно сказал вор. – Иди готовь завтрак. Потом наловим рыбы, а пока будем торчать с удочками, побазарим. Чего-нибудь придумаем. Второй плот сделать недолго, но мы еще поищем первый. Главное заключается в другом…
В чем именно, Люсик спрашивать не стал. В этот момент ему все было безразлично…
Фиалка сразу заметила, что Гараня сам не свой.
– Что случилось? – спросила она требовательно.
Гараня вздрогнул. Этот вопрос, произнесенный с такой же интонацией, он слышал много раз, когда был женатым. В нем звучали и озабоченность, и боязнь, и решимость женщины-матери защищать свою семью от еще неведомых бед любыми способами, и даже ревность.
