Ждать пришлось недолго – чуть больше часа. Наверное, малайцы не стали углубляться далеко в джунгли. Но что они там делали?
Этот вопрос возник сразу, как только малайцы, не мешкая, начали садиться в лодку и поднимать парус. Дело в том, что они возвратились без поклажи. Что было в тюках и куда малайцы их дели? Этот вопрос не давал покоя Гаране.
– Может, все-таки покричим… – робко предложила Фиалка, следя грустными глазами за лодкой, отчалившей от берега. – И нас увезут отсюда…
– Чтобы выбросить за борт акулам на корм, – со скепсисом продолжил ее мысль Гараня.
– Я в это не верю, – продолжала гнуть свое девушка.
– Интересно, зачем женщине голова?! – сердито задал риторический вопрос Гараня. – Думай хоть немножко.
Фиалка обиженно шмыгнула носом и надулась. Тогда Гараня, мысленно ругая себя за несдержанность, пустился в объяснения:
– Они приплыли сюда с какой-то тайной целью. Это и ежу понятно. И чужие глаза им ни к чему. Дальше нужно рассказывать?
– Нет, – буркнула с несчастным видом Фиалка.
– Свой груз малайцы, скорее всего, где-то спрятали. Что он собой представляет? Этот вопрос мы можем прояснить. И очень скоро. Если, конечно, найдем тайник. Не думаю, что они бросили свою ношу на открытом месте.
Спустя какое-то время парус растворился в океанской дали. Проводив лодку тоскливым взглядом, Фиалка обреченно вздохнула и прикусила нижнюю губу – чтобы не заплакать.
Малеванный и Люсик шли по звериной тропе к озеру. Вор зациклился на идее найти бомжа и почему-то думал, что тот обязательно должен обретаться там, где ему подвалила удача в виде свиньи, загрызенной леопардом.
Последние события лишили Малеванного былой уверенности в своих силах, и теперь он выглядел хмурым и подавленным. Что касается Люсика, то он, как пуганая ворона, шарахался от каждого куста.
У него все еще болели ребра и зудела рана от укуса питона. Так как лекарств никаких не было, Малеванный посоветовал Люсику время от времени омывать ее в соленой морской воде. Он утверждал, что морская вода, в которой много растворенного йода, – лучшее средство от небольших ран и царапин.
Правду говорил вор или нет, но рана затягивалась быстро, что называется, на глазах. Чего нельзя было сказать о моральной травме, которая разъедала душу Люсика, словно ржавчина железо.
Едва они вышли на тропу, как им попался вполне безобидный уж небольших размеров. Сначала Люсик с криком «Аи!» отпрыгнул в сторону, а затем вдруг осатанел и начал кромсать его мачете с таким остервенением, что Малеванный даже испугался и отошел в сторону – от греха подальше.
Озеро по-прежнему блистало той первозданной красотой, которую так любят художники и мечтатели. Не было лишь пестрых бабочек. Но цветы остались, и их аромат кружил голову.
– Никого… – буркнул Люсик.
– Тихо! – прошипел Малеванный. – Посидим часок в засаде, может, кто и появится.
– Не было печали… – Люсик невольно вздрогнул, бросив взгляд на заросли.
– А заодно и пошамаем, – бодро сказал вор. – Бери правей, там посуше.
Они нашли удобное место, откуда хорошо просматривалась звериная тропа, и разложили на больших листьях немудреную снедь – жареную рыбу и банановую гроздь.
Малеванный, развалившись в позе римского патриция за обеденным столом, наворачивал так, что за ушами трещало. Люсик, в противовес своему компаньону, жевал размеренно и задумчиво – как старая корова в стойле. Он немного успокоился и мысленно отправился в родные края.
– Слушай, Лукьян! – Малеванный вытер жирные руки пучком травы и, прикрыв рот ладонью, рыгнул. – Давно хотел спросить: за что тебя упекли на этот остров? Я – вор и не скрываю этого. Меня взяли на локшевой работе[4], как последнего лоха. Так что мне поделом. Остров – это мой приговор. Затем бомж и алкаш. Этим двоим здесь самое место; какие могут быть сомнения? Отбросы общества… хе-хе… как сказал босс. Что касается девок… – Тут вор невольно запнулся, вспомнив минуты близости с Крошей. – Что касается девок, – продолжил он спустя мгновение, – то с ними тоже все ясно… – Малеванный прервался, чтобы пнуть ногой коричнево-желтую лягушку, которая вылезла из кучи сухой листвы. – Пшла! Зараза… Наверное, ядовитая. Коснешься рукой – и ку-ку… Так вот я и спрашиваю: за какие грехи ты сюда угодил?
Этого вопроса Люсик давно ждал и боялся. Из прессы и рассказов приятелей он знал, как в зоне относятся к голубым, а потому не без оснований предполагал, что его разлюбезный друг Григорий Иванович начнет вести себя совсем по-другому.
– А… – сделав над собой усилие, с наигранной небрежностью отмахнулся Люсик. – Финансовые проблемы…
– Ты что, бухгалтер? – удивился вор.
– Вроде того.
– И много ты вертанул?
– Не очень… – Люсик лихорадочно соображал, какую сумму назвать, чтобы не выглядело слишком подозрительно. – Сто тысяч.
– Не хило… Рубликами?
– Нет. Зеленью, – храбро ответил Люсик: врать так врать, чего там мелочиться.
– Твою мать!.. – в восхищении воскликнул Малеванный. – Вот это класс! Мне, чтобы добыть такие бабки, пахать и пахать нужно. Вот за что мне нравится ваш брат, так это за размах. И главное, вас в крытку хрен посадишь. Все куплены – и мусора, и следаки, и судьи.
– Это да…
– Но тебе «повезло», – с иронией сказал вор и заржал. – Что ж, и у крутого фраера бывают проколы. Судьба-злодейка любит хохмить.
Люсик сокрушенно вздохнул, изображая покорность судьбе, но на душе у него вдруг стало легко и приятно – обошлось! Ему очень не хотелось терять дружеское расположение Малеванного…
Неожиданно вор насторожился. Ему показалось, что он слышит шаги. Подав знак Люсику – ни звука! – Малеванный впился взглядом в звериную тропу.
Некоторое время возле озера ничего не происходило. Все так же гулял легкий ветерок по верхушкам деревьев и все так же орали попугаи. Только обезьяны почему-то затихли – наверное, ушли кормиться в банановую рощу.
Но вот треснула сухая ветка, потом зашелестели кусты, и на открытое место вышел… бомж!
Малеванный не выдержал и в полном восхищении толкнул Люсика локтем под бок – мол, гляди, какой я проницательный. Люсик изобразил на лице угодливое выражение и беспредельную преданность.
Минуты две Самусь постоял в полной неподвижности, внимательно рассматривая берега озера, а затем направился к одиноко стоящему дереву, патриарху лесного мира. Его мощный ствол венчала пышная крона, а толстые узловатые ветки начинались на высоте не менее трех метров от земли.
На удивление бомж выглядел бодрым и даже помолодевшим, несмотря на бороду и усы. Он шагал легко и упруго, а на его лице блуждала загадочная улыбка. За плечами Самуся висел его рюкзак, как всегда чем-то набитый, а в руках он держал великолепного фазана.
– Вот хмырь! – не удержался вор от комментариев. – Как он только ухитряется добывать такой козырный харч?
Малеванный говорил шепотом, на ухо Люсику. В ответ тот недоуменно пожал плечами и так же тихо спросил:
– Ну что, будем брать?
– Погодь. Это успеется. Узнаем, что ему здесь нужно.
– Не сбежит?
– Еще чего… – Малеванный достал пистолет. – Пуля догонит кого хочешь.
– Но мы ведь не собирались его убивать…
– А разве я так сказал? Нет, кончать его не будем. Бомж нам нужен. Это отличная рабочая лошадь. Пока мы не построим новый плот и не запасемся продуктами, он будет у нас пахать как папа Карло. Пистолет необходим для острастки. Когда над головой просвистит пуля, он сразу зароется в землю.
– Ну, не знаю…
– Ты в чем-то сомневаешься?
– Этот бомжара хитрый, как змей. Прыгнет в заросли – и привет. Он тут, я так думаю, уже все тропинки изучил. Чего не скажешь про нас.
– Что ты предлагаешь?
– Подобраться к нему поближе, чтобы действовать наверняка.
– Мысль хорошая, да как это сделать? Он может услышать. Тогда точно рванет когти, не успеешь и оглянуться. Давай пока посмотрим, чем он там занимается. А затем будем решать, как нам действовать.
Пока они перешептывались, Самусь положил под дерево фазана и, пятясь, отошел назад метров на двадцать. Затем он начал что-то вполголоса напевно говорить, обращаясь, как показалось компаньонам, к дереву.
– У него что, крыша поехала? – то ли утвердительно, то ли вопросительно произнес Малеванный.
Люсик промолчал, хотя был удивлен не меньше, чем вор. А бомж нес свою ахинею не останавливаясь. При этом его лицо пылало вдохновением.
Дальнейшее произошло так неожиданно и показалось затаившимся в засаде компаньонам настолько невероятным, что они на какое-то время погрузились в полную прострацию, густо приперченную ужасом.
