Глава 19
С третьим бокалом виски в руке я высунулся из окна и вдохнул утренний смог, наполнив легкие бензином, керосином, радиоактивными осадками, стронцием-90, ДДТ, опьяняющим чадом дизельного топлива и другими ароматами просыпающегося города.
Говорят, глубокое дыхание полезно, но я как-то не почувствовал себя лучше. Отчего бы? Депрессия? Но это не похоже на меня. Может быть, подействовал восход солнца? На горизонте показался край светила. Но я видел также маслянисто-серые клубы, проблески зловеще-красного, мертвенные оттенки зеленовато-синего и желто-зеленые тона, напоминающие о желчи. И это картина кисти природы? Пожалуй, ей следует избрать другое хобби.
Вот, наверное, в чем дело: в этом угрюмом восходе. А может, в том, что столько людей недавно отдали концы. Всего за несколько последних часов. И за несколько последних минут. Не только здесь, в Лос-Анджелесе и Голливуде, но и повсюду. В разных уголках Земли. Люди умирают как мухи. Грустно было об этом думать.
Вообще размышлять о смерти — невеселое дело. Обычно я все-таки думаю о живых.
Возможно, нехарактерное для меня чувство депрессии, опустошенности объяснялось еще и тем, что я, как оказалось, выкладывался, расследуя это дело, задаром. Практически задаром.
От скончавшегося Чейма я не мог уже получить ничего. Но на Глэдис Джелликоу, хотя оно и не требовало всех двадцати четырех часов, у меня все же ушло два календарных дня, и я почти непрерывно был занят, за исключением тех двадцати минут, что мне удалось поспать. Так что я предъявил ей счет на двести долларов. Ей это показалось жестоким, о чем она мне и сообщила по телефону. Я разозлился и сказал, что, если ей кажется это дорого, она может пустить по ветру эти доллары, бумажку за бумажкой.
Итак, от Чейма никаких миллионов. От дорогой Глэдис, может, двести долларов, а может, — ни шиша.
Но кто говорит, что счастье в деньгах? Только не я. Конечно, деньги играют в жизни важную роль. Но черт с ними! Была и другая сторона в этом деле, более существенная: оно закончилось для меня счастливо.
В меня стреляли, но ни разу не попали. Я участвовал всего в одной рукопашной схватке, да и то вышел победителем.
Но самым замечательным событием, благодаря которому все мне казалось пустяком, было знакомство с Сильвией Ардент и Зиной Табур.
Не так часто мужчине выпадает такая удача в жизни — познакомиться и, скажем так, узнать даже одну такую женщину, как Зина Табур или Сильвия Ардент. Мне казалось, счастье мое безмерно.
Отнять это счастье у меня никто не мог — кроме меня самого. И исполнившись мазохистскими настроениями, я мысленно простился с этими красавицами навсегда. На миг я ощутил боль потери. Но только на миг.
Ведь у меня останутся воспоминания. Чудесные воспоминания. Моя память навсегда сохранит прекрасные мгновения, которые из двадцати четырех часов непрерывной деятельности, разговоров и прочего были самыми яркими минутами. Эти картины всегда будут стоять перед моим взором.
Я все еще стоял у окна, глядя на небеса, окрашенные в багряные, красные и желтые тона. Казалось, они были больны и вот-вот испустят последний хриплый вздох.
Позади зазвонил телефон.
Кто мог звонить в такой час? Еще одна Глэдис? Это было бы уже слишком. Я сразу понял, что меня ждет, стоило мне взглянуть на ее лицо и удавоподобную фигуру… Нет, вряд ли это какая-нибудь Глэдис. Таких, как она, найдется немного.
Я знал, кто мне не мог позвонить: Эдди Лэш, Рыкун Макги, Маккиффер, Виктор Пайн. Все они мертвы. А также Гидеон Чейм и Уилфред Джефферсон Джелликоу. Не могли позвонить Кларенс Ладлоу, Уоррен Барр, хозяин бара и некоторые другие, кто оказался за решеткой. Сколько людей угодило в тюрьму или в могилу! Похоже, все, кого бы я ни коснулся, превращались в хладные трупы. Но оказалось, не все.
Я схватил трубку.
— Да! — рявкнул я. — Что за…
— Зелл?
— Гм?
— Зелл, это ты?
— Привет… Зина? Да, это Шелл. Что… что ты хочешь?
— Тебя, Зелл. — Голос был немного странный не похожий на Зинин, но с ее звонким «з».
— Меня? — настороженно спросил я.
— Тебя.
— Зачем?
— Зкажу, когда приедешь зюда.
— Приеду? Да я только что уехал… навсегда… я полагаю. Зина?
— Да?
— У тебя какой-то чудной голос. Непохожий.
— Прозто потому, что это Зильвия.
Я окаменел:
— Зиль… Сильвия? Какая Сильвия?
— Сильвия Ардент.
Я услышал ее веселый смех:
— Зелл?
— Сильвия?
— Нет, это Зина. Хочешь поговорить з Зильвией?
— Послушай, у меня нет настроения для… для… Что это все значит?
— Ну… ты значала разбудил Зильвию, потом разбудил меня. И теперь мы обе зовзем уже прознулизь.
— Это я, кажется, уже понял. Но Сильвия была на «Индейском ранчо», когда я ее разбудил. Как же оказалось…
— Она мне звонила, но у меня были заткнуты уши, и я не злышала. А когда ты разбудил меня, я позвонила ей. Мы обо взем поговорили, и она приехала зюда.
— О чем это обо всем вы поговорили? — Она не ответила, и я тупо переспросил: — Приехала туда, да?
Я услышал приглушенный голос Зины, как будто она повернула голову в сторону: «Зильвия, он хочет знать, ты и правда здезь? Как его убедить?» И тут они обе стали кричать и болтать одновременно:
— Зелл, Шелл, мы обе здесь, Зина и я.
— Разве ты не убедилзя? Ты злышишь? Зильвия говорит вмезте зо мной?
— Да. И что же? — Я немного подумал. — Ага, понятно, — продолжал я. — Я разбудил Сильвию, потом тебя. И вы, хитрюги, встретились и решили мне отомстить. Тоже разбудить меня. Но я, ха-ха, даже еще не ложился.
Наверное, они слушали обе, приложив два прелестных ушка к трубке, потому что сначала заговорила одна, потом другая:
— Шелл, мы и правда решили тебе отомстить. По-своему. Ты ужасный тип, знаешь? Ты…
— …зекзуальный маньяк, Зелл. Вот ты кто…
— …бабник, развратник…
— …тебе должно быть зтыдно…
— Мы провели голосование, Шелл. И решили…
— Голосование? — ухитрился я вставить слово. — На какой предмет?
— Стоит ли Зине и мне тебя простить…
— Значала мы решили, что не зтоит, но потом выпили джина з тоником, позмотрели на возход золнца…
— Джина с тоником? — удалось переспросить мне. Поверьте, это нелегко, когда говоришь сразу с двумя обольстительницами. Особенно если они навеселе… слегка с приветом… такие очаровательные, стройные, пылкие…
Я отвлекся, а диалог в трубке продолжался:
— В первом голозовании ты проиграл. Два голоза были против.
— Потом мы проголосовали еще раз. Один — за, один — против. А последний раз — два голоса против.
— Только наоборот, не так, как первый раз. Ты выиграл выборы, Зелл.
— Выиграл? Наверное, вы хлебнули слишком крепкого тоника. Какие такие выборы я выиграл?
— Не хочу говорить по телефону. Не взе можно зказать по телефону.
— Мы тебе все объясним, когда ты приедешь, Шелл.
— Так ты приедешь? Зкажи, Зелл.
— Приехать туда? Где вы обе?
— Конечно.
— А почему бы и нет?
— А-а, понимаю. Вы посовещались и решили меня убить.
— Что ты, Зелл! Мы не зобираемзя этого делать.
— Шелл, ты боишься к нам приехать?
— Изпугалзя, да? Зелл Зкотт — труз? Зтреляет, деретзя з мужчинами, а з женщинами трузит…
— Неправда!
— Тогда приезжай. И поскорее.
— Даже если бы я согласился сделать такую глупость, мне еще надо одеться. Я собирался ложиться спать. На мне только мой… мой несколько необычный халат.
— Приезжай, в чем езть, одетый, неодетый. Какая разница?
— Но… но вдруг меня арестуют? У меня и так хватает проблем с копами. Они и в самом деле могут меня сцапать. Я этого просто не переживу.
— Папочка, даем тебе десять секунд на размышление. Иначе прощай навеки.
— Лучше зоглашайзя, дорогой. Она не шутит. И я тоже!
— Десять… девять… восемь…
— Вы что, смеетесь! — крикнул я. — Да вы ж меня на Луну запулите. Или убьете. Засаду устроите…
— Земь… шезть… пять…
Они даже считали по очереди.
— Послушайте, не могу же я выскочить, размахивая фалдами своего китайского халата. Появиться на улице в таком виде — это десять лет заработать. Да особенно на улицах Голливуда. О господи!..
— Четыре…
— Но…
— Три…
— Но…
— Два…
— Ну…
— Один!
— Не кладите трубку! Я выезжаю!
— Поторопись, Шелл.
— Да, дорогой, поторопизь.
Это были последние слова, которые я услышал. Я положил трубку, схватил ключи от машины и выскочил за дверь.
Может, они свихнулись. Может, свихнулся я. Может, они собрались зло и жестоко подшутить надо мной. Запрут, например, дверь и будут смотреть в окно и хохотать как безумные.
Или, может…
Я вскочил в машину, включил зажигание и вылетел из гаража на аллею, а потом на улицу. «Что бы ни случилось, — думал я, — это — жизнь, дружище, и если хочешь жить, время от времени приходится рисковать».
